43. Проклятое жужжание
«Второй же голос оказался тем, ради чего Эйкли и предпринял свою экспедицию: то было проклятое жужжание, не имевшее ни малейшего сходства с живым человечески голосом, хотя слова проговаривались четко, фразы строились по правилам английской грамматики, а манера речи напоминала декламацию университетского профессора» (WD 432; ШТ 322 — пер. изм.).
Лавкрафт, уже поднаторевший в построении аллюзий на аллюзии при описании снимков, источавших размытую и все же дьявольскую власть внушения, теперь переходит к фонографическим записям. Почти невообразимо, что Эйкли действительно мог подобраться к существам достаточно близко, чтобы записать их голоса, — возможно, именно поэтому Лавкрафт оставил фонографическую запись напоследок, чтобы подготовленный читатель воспринял ее всерьез. Сегодня нам кажется, что аудиозапись должна считаться прямым доказательством разговора, и, следовательно, не может быть «смутной» или «источающей внушение». Однако Лавкрафт старательно пытается подорвать достоверность записи — ровно настолько, чтобы создать такую же структуру аллюзии-на-аллюзию, как и в примере с фотографиями. Во-первых, у Уилмарта нет собственного аппарата — он вынужден позаимствовать его в административном здании колледжа, что предполагает некоторые затруднения при работе с незнакомым механизмом. Во-вторых, Эйкли сообщает, что его «фонограф и диктофон работали небезупречно», к тому же «голоса звучали издалека и несколько приглушенно, поэтому восковой валик сохранил лишь фрагменты подслушанного обряда» (WD 432; ШТ 322). Все это подчеркивается многочисленными лакунами в транскрипции записи, подготовленной Эйкли.
Как размытые и источающие дьявольскую власть внушения фотографии служили воротами к чудовищно ускользающей геометрии черного камня, так и «издалека и приглушенно» звучащие голоса на записи производят облако сомнений, в котором нас поджидает нечто гораздо худшее, чем странно изрезанный камень: жужжание, принимающее форму человеческой речи. Мы уже встречались с особенностями речи Уилбера Уэйтли, вызывавшими серьезные подозрения. Но в случае Уилбера искаженному голосу сопутствовала огрубленная грамматика и особенности диалекта. В данном же случае отвратительный жужжащий голос звучит иначе: «...Слова проговаривались четко, фразы строились по правилам английской грамматики, а манера речи напоминала декламацию университетского профессора». То есть все внешние характеристики голоса являются социально приемлемыми. В нем слышится эталонный английский и выдается его более высокое интеллектуальное происхождение, чем у среднестатистического голоса. Казалось бы, «манера... университетского профессора» должна успокаивать: ученые в большинстве случаев народ тихий и неагрессивный. Однако есть небольшая проблема. Несмотря на безупречную грамматику и акцент, голос звучит «отвратительным эхом, несущимся на крыльях сквозь невообразимые бездны из адовых глубин космоса». И совершенно не улучшает ситуацию то, что жужжащему созданию отвечает «приятный голос с нотками бостонского говора», вещающий нараспев «Йа! Шуб-Ниггурат! Черный Козел с Легионом Младых!..» (WD 434; ШТ 324). Нормальные связи, имплицитно соединяющие хороший выговор и грамматически правильную речь с благородной личностью, а бостонский говор — с сухим и прагматичным, но в целом благонамеренным новоанглийским умом, разлетаются в пыль. Мы узнаём, что внешне приличный голос может быть связан с отвратительным эхом из адовых глубин космоса.
44. Монотонное гудение омерзительного гигантского насекомого
«Но хотя я все еще отчетливо слышу этот голос, мне не хватило духу его проанализировать, чтобы точно описать. Он походил на монотонное гудение омерзительного гигантского насекомого — гудение неземного существа, как бы с усилием преображенное в артикулированную человеческую речь, причем я с полной уверенностью могу утверждать, что органы, производившие эти звуки, ни в малейшей степени не похожи на голосовые связки человека или на голосовой аппарат земных млекопитающих» (WD 434; ШТ 325).
Это не все, что можно сказать об этом голосе. Он не совсем избегает описания, поскольку мы уже установили его сходство с жужжанием. Но теперь Лавкрафт становится точнее. Омерзительное гигантское насекомое — уже достаточно ужасающий образ, но еще хуже его «гудение», «с усилием преображенное» в членораздельную речь пришельца. Слово «с усилием» (ponderously) указывает, что этот процесс был нелегок, а поскольку перевод гудения в речь пришельца был, по-видимому, не совсем точен, мы можем почти физически почувствовать напряжение между ними. Б этой речи слышен какой-то след гудения, что позволяет описать ее как «голос неземного существа», а не человека, и создает еще один слой неполной переводимости между жужжащим созданием и предполагаемой человечностью. Несмотря на правильность грамматики и ученый акцент, голос содержит гудящие ноты и отдельные намеки на инопланетный разумный вид. Его способность подделывать нашу грамматику и ученые интонации, по-видимому, лучше, чем его умение копировать базовые звуки человеческих голосовых связок.
Именно это приводит Уилмарта в ужас. В процитированном выше пассаже он продолжает: «...C учетом ни с чем не сравнимых особенностей тембра, диапазона и обертонов, я не могу поставить это существо в один ряд с человеком или другими земными животными» (WD 434; ШТ 325). Вспомним, что «инфрабасовый тембр», прозвучавший в конце «Ужаса Данвича», — это звук, который не вполне был звуком, подобно цвету, который был не вполне цветом. Но здесь искажение более земное. Жужжащий голос всецело подпадает под определение звука; в этом Уилмарт ни разу не сомневается. Но, хотя это, несомненно, звук, он остается ужасающим благодаря особенностям «тембра, диапазона и обертонов». Это один из классических лавкрафтовских жестов: разрушить обычное отношение между голосом и его чертами, введя странные вариации этих черт, которые не могут принадлежать человеку или даже представителю отряда млекопитающих. Это утверждение — поначалу осторожно ограниченное («Никакое млекопитающее не могло издать такой звук! Я уверен в этом!») — быстро расширяет охват: «...Я не могу поставить это существо в один ряд с человеком или другими земными животными». Услышав второй длинный фрагмент записи жужжащего голоса, Уилмарт чувствует, что «ощущение чудовищной безысходности, которое я испытал при прослушивании предыдущего, более короткого фрагмента, усилилось многократно» (WD 435; ШТ 325). Затем Уилмарт в оцепенении смотрит в пустоту, дослушивая комичный конец записи, внезапно обрывающейся на фразе, «которую декламировал с бостонским прононсом высокообразованный мужчина» (WD 435; ШТ 325). Прононс, как мы узнали ранее, «безусловно, не принадлежал уроженцу вермонтской глуши» (WD 432; ШТ 324).
45. По памяти, которой я весьма горжусь
«Но вот содержание письма, точно восстановленного по памяти, которой я весьма горжусь» (WD 445; ШТ 340).
Вся повесть перегружена различными обсуждениями и демонстрацией документальных свидетельств: писем, фотографий, фонографических записей, расшифровок и даже собственно черного камня. Однако ирония в том, что к концу повести ни одного из этих объектов у Уилмарта не остается. Грибы с Юггота, по-видимому, успешно захватывают или подчиняют себе Эйкли, а затем хитростью заставляют Уилмарта приехать в Братлборо и взять все документы с собой якобы для того, чтобы обсудить их содержание еще раз (хотя читатели не обманываются вместе с ним: им уже известно, что Уилмарт идет прямо в ловушку). Этот сюжетный ход необходим, чтобы не позволить полиции и СМИ под конец вмешаться в историю; однако он создает определенную проблему: как построить повествование на предположительно дословном пересказе свидетельств, которых уже не существует?
Единственный выход — постоянно напоминать читателям, что Уилмарт абсолютно уверен в достоверности своих воспоминаний. Например, удивительному тексту первого письма Эйкли предшествует следующая оговорка: «Я более не располагаю этим письмом, но в моей памяти запечатлелось буквально каждое слово» (WD 422; ШТ 308), а потом Уилмарт быстро меняет тему на состояние душевного здоровья Эйкли и не дает нам другой возможности усомниться в своих мнемонических талантах. Далее, транскрипцию фонографической записи Уилмарт предваряет следующим: «Приведу текст полностью, каким я его запомнил, — причем я вполне уверен, что точно заучил его наизусть благодаря не только чтению транскрипции, но и многократному прослушиванию записи. Да и как такое забудешь!» (WD 432-433; ШТ 323). Кроме того, Уилмарт незаметно, но действенно помещает себя на один уровень с читателем, просматривая расшифровку перед прослушиванием записи. Но он недолго остается на этом уровне, поскольку ого ответ сомневающимся, которые «пытались меня убедить, что это всего лишь дешевое надувательство или речи безумца», заключался в том, что «имей они возможность своими ушами услышать те богомерзкие речи... они бы отнеслись к этому иначе» (WD 434; ШТ 324). Если бы только они знали. Если бы только они имели возможность услышать.
