9 мая, воскресенье.

Новостей о забастовке нет. Диктор только что велел нам сегодня молиться. Вчера вечером мы с Л. поссорились. Мне в нем не нравится буйнопомешанный, а ему во мне – иррациональный христианин. Я напишу об этом позже – о чувствах по поводу Забастовки, – а сейчас хочу проверить свою теорию о том, что если вылить чувства на бумагу, то можно обрести успокоение. Я опрометчиво отказалась пообедать с Ноэль-Бейкерами, которые увезли Л. на своей машине. Минут десять назад я внезапно пожалела об этом. Как бы мне хотелось поболтать, посмотреть их дом и помериться умами. Сейчас разумнее всего было бы сделать что-то себе в удовольствие – то, чем я бы не смогла заняться, если бы поехала с ними. На ум пришло только сделать запись в дневнике и прогуляться по площади. Непонятно почему, но у меня есть комплекс по поводу моей одежды. Когда меня куда-то зовут, я первым делом думаю: «Но у меня же нет подходящего наряда». Тодд так и не прислала мне адрес ателье, а я, возможно, разозлила ее своим отказом вместе пообедать. Однако Вирджиния, которая отказывается, – очень инстинктивная и потому сильная личность. Рефлексия и общительность проявляются позже. Тогда возникает конфликт.

Вчера вечером в эфире был Болдуин; он спекулирует на религиозности и пытается вложить в свои слова все, будто говорит в последний раз. «Верьте в меня. Вы избрали меня 18 месяцев назад. Чем я подорвал к себе ваше доверие? Неужели вы не верите, что я смогу добиться справедливости для обеих сторон?» Как ни поразительно слышать голос премьер-министра, потомка Питта382 и Чатама383, я все же не могу найти в себе должное количество благоговения. Я представляю сгорбленного атланта, несущего на плечах весь мир. И вдруг его самоуверенность становится нелепой. Она превращается в манию величия. Я не доверяю ни одному человеку, как бы громко он ни вопил о своей религиозности.

10 мая, понедельник.

Ссора с Л. разрешилась в типографии. О, как же все спорят и перебивают друг друга! Пока я пишу, Л. разговаривает по телефону с Хьюбертом. Мы готовим петицию384. Вчера вечером, как нам показалось, ситуация явно улучшилась. Архиепископ385 и Грей386 оба были настроены на примирение, так что мы легли спать счастливыми. Сегодня опять тупик, но есть всевозможные глубинные изменения, о которых мы получаем самые противоречивые сведения. Дорогой старина Фрэнки рассказал (у камина в книжном магазине) о переговорах между Асквитом и Редингом387, настроивших второго враждебным по отношению к мужчинам [рабочим?]. Позже через Клайва и Дезмонда пришла информация, что Асквит был в Уорфе388, в 60 милях от лорда Рединга. Леди Уимборн389 устроила вечеринку, на которой встретились Томас и Болдуин. Сегодняшняя встреча таинственным образом отменена. Иначе проблема с забастовкой была бы урегулирована. Сегодня утром я отнесла в Палату общин статью Л., чтобы уже днем она легла в основу выступления Хью Далтона390. Вся эта шумиха с полицией и мраморными статуями вызывает смутное недовольство. Но правительство обеспечило меня автобусами в оба конца и даже не закидало камнями. Серебристо-малиновый караул на Уайтхолл391; Кенотаф; мужчины снимают возле него шляпы. Дома я обнаружила заговорщиков, Тома Маршалла и Л. После обеда – в книжный магазин [«Birrell & Garnett»], где слушала сплетни «не для телефонного разговора»; в Лондонскую библиотеку, где встретила Гуча392 – высокого бледного упрямца, приветливого и долговязого, – и Молли, всю в пыли, прилежно изучавшую «Dublin Review393» за 1840 год; прогулялась до дома; Клайв опроверг сплетни; Джеймс пытается заставить Сент-Лоу394 подписать [петицию]; потом звонит Мейнард и дает указания печатать «Nation» по образцу «New Statesman»; я согласилась, а Л. нет; затем обед; автомобильная авария; сейчас полдесятого, а телефон не перестает звонить.

11 мая, вторник.

Я могу писать – этот дневник привык к вопиющим издевательствам, – пока жду… Тут меня несколько раз прерывали (с 12:30 до 15:00); мы с Джеральдом Бренаном мучительно долго сочиняли письмо мистеру Голсуорси395. Спорить об архиепископе Кентерберийском с Джеком Сквайром в полночь кажется теперь нормальным, но не таким интересным, часто повторяю я, как писать «На маяк» или статью о де Квинси396. Думаю, это самообман – думать, что годы спустя подробности происходящего будут кому-то интересны. В конце концов, от войны остались бесплодные воспоминания. Но никогда не знаешь наверняка, а ожидание и писательство снижают тревогу посредством выплескивания на бумагу всех этих бесчисленных деталей и мыслей о них. Сквайр не хочет «вставать на колени». Коленопреклонению место в церкви. Церковь не имеет никакой связи с народом. События складываются так, что работники типографии «Nation» отказываются от статьи Л., в которой он говорит, что забастовка законна и конституционна. Полагаю, это происки загнанного правительства397. Мистер Болдуин посетил зоопарк398. В середине обеда приехала очаровательная миссис Булли399, безуспешно посетившая Конуэя400. Сент-Лоу подписал петицию, а еще Роза Маколей и Литтон. Сегодня вечером назовут имена, и тогда, возможно, на нас снизойдет тишина. Ральф и Джеральд – наши разведчики. Но телефон разрывается; звонят самые неожиданные люди, например, Брейс и Кан401; женщина привезла новый чехол для дивана. Вчера Ральф и Фрэнсис Маршалл попали в аварию402. Ей чуть не выбило зубы. Один человек погиб, у другого сломана нога – результат управления поездами без сигналов, усилиями пылких оптимистов-старшекурсников. Приходил Биллинг403 – он готов напечатать что угодно, ибо все его люди вернулись и нуждаются в работе. Таким образом, поскольку бедняга Макдермотт404 умер еще в январе, возможно, именно они будут печатать «Nation». Если подумать, почти весь наш шрифт занят, так что делать это у нас точно не вариант. Позвонить ли мне Джеймсу? На мальчика из библиотеки «Days405» напали задиры и сбросили его с велосипеда; к счастью, шесть книг [Виолы] Три, за которыми он заезжал, не пострадали. Они продаются вяло. Их редко заказывают. Миссис Картрайт приехала на ржавом велосипеде Фейт406.