Вблизи особняк выглядел еще более монументальным и напоминал заброшенный санаторий для партийной элиты. Обнесенный глухим трехметровым забором, он позволял случайному прохожему (вздумай какой смельчак пройти мимо) увидеть только крошечную часть сада и фрагмент фасада.

Они бросили машину на улице и отпустили водителя – временно в его услугах не было необходимости. Ян собирался большую часть времени проводить в доме и работать, к тому же после своей последней выходки он был лишен водительских прав. Поэтому для экстренных случаев роль водителя на себя могла взять Есения.

Припарковав машину, водитель поспешил отчалить – стоящий на холме в полном уединении старый особняк произвел на него гнетущее впечатление, и водитель был счастлив, что хозяева не потребовали от него остаться. В доме они собирались прожить минимум до конца года, продумать план его реставрации и уже после всех зимних праздников вернуться в город. Это означало, что у него было полгода отдыха от хозяев, чему водитель был несказанно рад.

Распрощавшись с ним, Есения и Ян взялись за руки и подошли к ажурной металлической калитке, ведущей в сад. Быстро переглянулись и, чувствуя себя персонажами детской сказки, ступили на аллею, вымощенную камнем. Та, петляя, вилась через запущенный сад и вела к центральному входу в дом.

Тишину разрывало лишь птичье многоголосье. Есении, городской жительнице, казалось, что птицы поют лишь по утрам и вечерам, когда смолкает деятельность человека и природа берет свое. Но, видимо, местные птицы были не в курсе часов для пения и заливались как сумасшедшие, создавая громогласной какофонией отличный саундтрек для знакомства с новым домом.

Солнце тщетно пыталось пробиться сквозь резную тень вековых дубов, обрамлявших аллею, ведущую к дому. Есения была слегка удивлена – она ожидала увидеть французский сад – строгий, лаконичный – под стать дому, но, казалось, местные садовники решили нарушить все правила ландшафтного приличия и центральную алею засадили дубами из народных сказок.

Справа за дубовой аллеей виднелась порядком запущенная лужайка, которую Петр Алексеевич уже успел выкосить и сейчас боролся с одичавшими розовыми кустами, обрамлявшими лужайку по кругу и в солнечное утро наверняка благоухавшими. Посередине лужайки стояла успевшая покрыться мхом статуя женщины в древнегреческой одежде. Есении неожиданно захотелось бросить Яна и отправиться на исследование сада – растения всегда притягивали и интересовали ее. Кажется, в саду еще было озеро, возможно с кувшинками. Ей хотелось бы на него взглянуть. Но Ян наверняка этого не одобрит. Он считал, что сад – это занятие для садовников. А они с Есенией должны наслаждаться их трудами. Впрочем, к ухоженной природе муж был весьма расположен, именно поэтому при каждом из их домов был садовник, который о ней заботился.

Взяв Яна покрепче за руку, Есения проследовала с ним по аллее и замерла, скованная неожиданно обуявшим ее ужасом при виде особняка, открывшегося ей во всей красе: огромный давящий фасад с двумя колоннами из серого гранита, поддерживавшими нависающую над входом крышу. Дом был словно облачен в потерявшее свежесть оливковое пальто, местами потемневшее, покрывшееся пятнами и трещинами, отчаянно нуждающееся в реставрации. Есении вдруг подумалось, что дом похож на стареющую прелестницу, некогда блиставшую в свете и бывшую его несомненным украшением. Она все еще хранит былое величие, но следы времени уже начинают брать свое. Солнце, дожди и реющий над холмом ветер с реки внесли свою лепту. Особняк был похож на все аристократические замки прошлого столетия, которые ленивое солнце выстирало и бросило на потеху бушующим стихиям.

Несколько гранитных ступенек вели к массивной деревянной двери. Все еще не решаясь ступить на них, Есения окинула особняк взглядом – слева и справа от входа огромные окна, высотой в два этажа. Закрыты потрескавшимися, выгоревшими на солнце ставнями, некогда покрашенными в зеленый цвет. За ними, вероятно, находятся бальные залы или что-то в этом роде, ведь прежний владелец был состоятельным человеком, влюбленным в историю, и наверняка представлял, как будет проводить в особняке великосветские приемы, тщетно пытаясь вернуть невозвратное.

Дом построил еще до революции дед владельца – один из богатейших людей Российской империи – Николай Второв. По слухам, это был подарок любимой жене. Софья Второва провела детство в этих местах, и влюбленный муж выкупил всю деревню, назвал ее в честь супруги Софиевкой, а на холме, возвышающемся над поселением, отгрохал огромный особняк, для строительства которого пригласил французского архитектора. В дальнейшем поместье служило супругам местом летнего отдыха. Ведь природа здесь была волшебная. Местную реку облюбовали зимородки, а у этих крошечных красавцев очень строгие требования к местам обитания. Зимородки живут только возле водоемов с чистой проточной водой – не мелких и не глубоких, где есть обрывы и нетронутые заросшие берега. Легко было представить молодых влюбленных супругов, выходящих на балкон своего роскошного дома и наблюдающих за птицами. Покой и безмятежность были разлиты здесь на километры вокруг. Жизнь словно замирала и очень сильно отличалась от сумасшедшего ритма бурлящего начала двадцатого столетия.

Впрочем, наслаждались Николай и Софья красивейшими местами недолго. Грянула революция, Николай Второв трагически погиб, собственность его была национализирована, но, к счастью, не уничтожена, а сохранена рачительным председателем местного колхоза и превращена вначале в Дом культуры, а затем в элитный санаторий.

В мутные девяностые, когда колхоз медленно загибался без молодежи, массово рванувшей в город, в затерянную в вехах перемен Софиевку явился внук Николая Второва, названный в честь деда – Николя.

Выросший во Франции, куда подался в эмиграцию его отец, и плохо говорящий по-русски, месье Торо тем не менее сумел договориться с нужными людьми и получить семейное гнездо в единоличное пользование.

Во Франции месье Торо сумел сколотить впечатляющее состояние в сахарной промышленности. Он не скупился на ремонт особняка, дотошно следуя фотографиям из семейного архива и многочисленным дневникам, оставленным бабушкой и отцом. Но жить в нем он так и не стал. Оказалось, что божоле нуво и свежие круассаны, а также вид на Эйфелеву башню прописаны в его генетическом коде куда более глубоко, чем зов предков, родные березки и зимородки.

Спустя пару лет владелец отбыл во Францию, а дом принялся ветшать и постепенно разрушаться. Месье Торо нанял местного хранителя, чтобы предотвратить вандализм на время своего отсутствия. Как дань уважения предкам он планировал наведываться сюда периодически со своими детьми и внуками. Но вскоре он тяжело заболел и, будучи большим поклонником творчества Яна и посетив все его представления во Франции и окрестных странах, решил завещать отечественную недвижимость своему кумиру. Прекрасно понимая, что состоятельный Ян сможет позаботиться о наследстве почившего дедушки куда лучше, чем его французские отпрыски.

По словам врачей, Ян, недавно прошедший очередной курс реабилитации, отчаянно нуждался в смене обстановки. Именно поэтому решение о вступлении в наследство было принято так быстро. Ян, вдохновленный приближающимися переменами, казалось, снова вернулся к жизни, а Есения вместо радости сжималась от ужаса – что готовит ей будущее? Впрочем, ей самой были непонятны эти страхи. Разве может с ней произойти что-то более ужасное, чем то, что уже произошло?

Голова была тяжелой. Он в очередной раз проклинал себя за то, что вчера пошел на поводу у Тины и выпил слишком много. Хотя, кажется, у них был повод. Какой именно, вспомнить он сейчас не мог.

Сознание возвращалось вместе с ноющей головной болью, пульсирующей в такт резким звукам. Даже шум льющейся воды и радостное пение Тины, доносившееся из душа, действовали раздражающе, хотя обычно ему нравилось слушать ее мурлыканье по утрам, оно умиротворяло. Но не настолько, чтобы сделать его неотъемлемой частью своей жизни.