Мы с Бриджит приехали в Атенберг, столицу Эльдорры, через четыре дня после того, как моя директива о запрете пешего перемещения открыла второй фронт в нашей холодной войне. Перелет оказался холоднее погружения в русскую реку посреди зимы, но мне было плевать.

Мне не требовалась ее симпатия, чтобы делать свою работу.

Я просканировал взглядом почти пустое городское кладбище, прислушиваясь к жутковатому вою ветра в голых ветвях деревьев. На кладбище веяло ледяным холодом, он пробирался сквозь одежду и проникал глубоко в мои кости.

Сегодня был первый относительно свободный день в расписании Бриджит с момента нашего приземления, и она глубоко меня поразила, пожелав провести его на кладбище.

Но, когда я увидел почему, то понял.

Я стоял на почтительном расстоянии, когда она опустилась на колени перед двумя могильными камнями, но все же был достаточно близко, чтобы увидеть написанные на них имена.

Джозефина фон Ашеберг. Фредерик фон Ашеберг.

Ее родители.

Мне было десять, когда кронпринцесса Джозефина умерла во время родов. Я помню, как фотографии принцессы заполнили все журналы и телеэкраны на несколько недель. Принц Фредерик погиб через несколько лет в автокатастрофе.

Мы с Бриджит не были друзьями. Черт подери, да большую часть времени мы даже не вели себя дружелюбно по отношению друг к другу! Но у меня все равно странным образом сжалось сердце при виде печали на ее лице, пока она бормотала что-то на могилах родителей.

Бриджит смахнула с лица прядь волос, и печаль уступила место легкой улыбке, когда она увидела что-то еще. Я редко интересуюсь личной жизнью других людей, но мне почти захотелось подойти поближе и узнать причину ее улыбки.

Звякнул телефон, и я обрадовался возможности отвлечься от тревожных мыслей, пока не увидел сообщение.

Кристиан: Я смогу назвать тебе имя меньше чем через десять минут.

Я: Нет. Забей.

Появилось еще одно сообщение, но я убрал телефон в карман, не читая.

Внутри бурлило раздражение.

Кристиан – упорный ублюдок, любитель выкапывать скелеты из прошлого других людей. Он следил за мной с тех пор, как выяснил, что я уезжаю на праздники в Эльдорру – он знал о моем особом отношении к этой стране, – и не будь он моим боссом и практически другом, его лицо уже познакомилось бы с моим кулаком.

Я ответил ему, что имя мне не нужно, и оно действительно мне не требовалось. Я прожил без него тридцать один год. И смогу прожить еще столько же, или сколько там пройдет, пока я не сыграю в ящик.

Я снова обратил внимание на Бриджит, когда рядом хрустнула веточка, а потом прозвучал мягкий щелчок камеры.

Я резко вскинул голову, и из моей груди вырвалось глухое рычание, когда я заметил предательский клок светлых волос, торчащий из-за ближайшего могильного камня.

Чертов папарацци.

Засранец пискнул и попытался сбежать, когда понял, что его поймали, но я догнал его и схватил за куртку, едва он успел сделать несколько шагов.

Краем глаза я увидел, как встревоженно поднялась Бриджит.

– Давай сюда камеру, – сказал я, с трудом скрывая гнев. При охране важных персон папарацци – неизбежное зло, но есть некоторая разница между съемками человека за едой и покупками и слежкой за ним в глубоко личные моменты.

Бриджит пришла на могилы родителей, а этому куску дерьма хватает наглости вмешиваться.

– Ну уж нет, – пролепетал папарацци. – Это свободная страна, а принцесса Бриджит – публичная личность. Я имею право…

Не дожидаясь конца предложения, я вырвал камеру из его рук, бросил на землю и растоптал на кусочки ботинком.

Не люблю повторять сказанное.

Он протестующе завыл:

– Эта камера стоила пять тысяч долларов!

– Считай, тебе повезло, что сломалась только она. – Я отпустил и расправил его куртку – жест скорее угрожающий, чем вежливый. – У тебя пять секунд, чтобы убраться с моих глаз, пока я не передумал.

Папарацци был беспардонным, но не тупым. Две секунды спустя он уже исчез между деревьями, оставив на земле куски уже бесполезной камеры. Через минуту я услышал звук мотора, и с парковки уехала машина.

– Я его знаю. Он из «Нэшнл Экспресс». – Бриджит подошла ко мне, судя по всему, совершенно не удивленная произошедшим. – Самая жуткая желтая газетенка. После того что ты сделал с камерой, они, наверное, напишут, что я вступила в сатанинский культ или нечто подобное.

Я фыркнул:

– Он это заслужил. Не выношу людей, не способных уважать личное пространство окружающих.

Она неуверенно улыбнулась мне – впервые за несколько дней, – и от прежнего холода не осталось и следа.

– Это папарацци. Нарушать личное пространство – его работа.

– Но не на чертовом же кладбище.

– Я привыкла. Если я не во дворце, всегда есть шанс оказаться в газетах. – Похоже, Бриджит уже смирилась. – Спасибо за заботу, хотя метод оказался… агрессивнее, чем я бы посоветовала.

В ее глазах оставалась легкая грусть, и у меня снова екнуло сердце. Возможно, поскольку причина ее печали была мне понятна – чувство, будто ты один во всем мире, без двух людей, которые должны были любить тебя сильнее всех.

Я никогда не знал родительской любви и, несмотря на эту зияющую пустоту внутри, не понимал, чего лишился. Бриджит же пришлось ее испытать, во всяком случае, со стороны отца, и, вероятно, для нее утрата стала еще болезненнее.

Ты здесь не для сочувствия, идиот. Ты должен охранять ее. И все. Неважно, как она красива или печальна и как сильно мне хотелось развеять окутавшую ее тоску.

Моральная поддержка в мои обязанности не входила.

Я сделал шаг назад:

– Готова? Если хочешь, останемся еще, но через час у тебя мероприятие.

– Нет. Я готова. Просто хотела пожелать родителям счастливого Рождества и рассказать о последних событиях. – Бриджит смущенно заправила за ухо прядь волос. – Звучит глупо, но это традиция, и мне кажется, они слушают… – Она осеклась. – Говорю же, глупо.

– Не глупо, – грудь сжалась от воспоминаний, которые хотелось забыть, – я так же разговариваю со старыми военными товарищами.

Во всяком случае, похороненными в Вашингтоне, хотя по возможности я старался посещать и других.

Они погибли из-за меня. Меньшее, что я мог сделать, – отдать дань уважения.

– Ты поддерживаешь контакты с друзьями из армии? – спросила Бриджит, пока мы шли к выходу.

Я следил, нет ли поблизости других папарацци или подозрительных типов, но вокруг не было никого, кроме нас и призраков из прошлого.

– С несколькими. Не так часто, как хотелось бы.

Мой отряд стал моей семьей, но после случившегося выжившим стало слишком тяжело поддерживать связь. Мы слишком сильно напоминали друг другу об утратах.

Единственным человеком, с которым я поддерживал регулярную связь, был мой старый командир с ранних дней службы.

– Почему ты ушел?

Бриджит засунула руки поглубже в карманы пальто, и я поборол желание прижать ее к себе, чтобы поделиться теплом. Было жутко холодно, и ее пальто казалось недостаточно плотным, чтобы защитить от ветра.

– Не выдержал. Боев, неопределенности, похорон. Видеть, как сослуживцы гибнут у меня на глазах, один за другим. – Внутри все сжалось, и мне пришлось заставить себя сделать вдох. – Это сводило с ума, и если бы я не ушел тогда… – Я бы утратил последние остатки себя. Я покачал головой, – думаю, у многих ветеранов та же история. Ничего особенного тут нет.

Мы дошли до машины, но, когда я открыл перед Бриджит дверь, она опустила пальцы мне на предплечье.

Я замер – ее прикосновение прожигало сквозь одежду сильнее любого холода или пламени.

– Мне жаль, – сказала она. – Что так вышло и что заставила тебя об этом вспомнить.

– Я оправился от этого много лет назад. Если бы мне не хотелось обсуждать это, то я и не стал бы. Ничего страшного. – Я отодвинул руку, шире открывая дверцу машины, но по-прежнему чувствовал след ее прикосновения. – Я не жалею о времени, проведенном в армии. Сослуживцы стали мне как братья, и у меня никогда не было ничего более похожего на семью – не променял бы этого ни на что на свете. Но служба на передовой? Да, с этим дерьмом я покончил.