Да что же там Катерина из ванной не выходит? Сколько ждать-то; ужинать пора! Живот от голода эпиталамы поет! Петяша прислушался. В ванной все так же журчал душ... ...а из кухни, сквозь ор радио, явственно раздался скрип табурета. Петяша замер. Эт-то еще что за?.. Неслышно прокравшись к кухне, Петяша прислушался. Внутри все натянулось, точно готовая лопнуть струна - пережитое час назад давало о себе знать. За дверью, сквозь оглушительную музыку, кто-то кашлянул. Петяша окинул взглядом прихожую. Чужой обуви у порога не наблюдалось. Тогда он, дотянувшись до палки от швабры, другой рукою рывком распахнул дверь кухни. Нет, в кухне вовсе не попивал кофеек каким-нибудь сверхъестественным образом проникший в квартиру злобный адвокат-парапсихолог Георгий Моисеевич Флейшман. Не было там ничего непонятного и страшного. За столом замер от неожиданности над рюмкой добытого из холодильника коньяку давний Петяшин приятель Володька Бабаков, человек, исключительно приятный в общении, но начисто лишенный вкуса к созиданию, вследствие чего - философ и вместе вечный студент, проживавший в петергофском студгородке без телефона и потому давным-давно снабженный на всякий случай ключом от входной двери. Внутренности Петяшины, поджавшиеся было от напряжения нервов, начали понемногу расправляться, а легкие, напротив, сократились, из чего вышел облегченный вздох. Володька меж тем - с несколько опасливой улыбкой отодвинул от себя рюмку. - Здоров. Я думал, ты в ванне сидишь... Кто у тебя там? Мягкая, прохладная слабость облегчения, ласково надавив на плечи и под колени, заставила Петяшу опуститься на табурет. - Здоров. Я - провизии промыслить ходил. - Шикарно живешь, - одобрительно заметил Володька, кивая на коньяк. - А в общагах слухи о тебе ходят. Сначала говорили, что помер, и как бы - не от голоду, а потом - что книгу издал и даже какую-то премию за это огреб. Может, хоть последнее -правда? Тогда - экземпляр с тебя! - Отчасти. Книга, обещали, вскоростти будет. А уж премии там, не премии... Бельмондо - это как получится. - Заплатят хоть? - Аванс - дали. - Давай - ты мне тогда и долг отдашь. А то сижу там у себя, без денег, на одной картошке... - Давай - отдам. Поставь пока кофе - там, в прихожей, в пакете. С этими словами Петяша быстро, пока Володька не успел запротестовать против впряжения его в общественно-полезный труд на благо человечества, пошел в комнату. Там он выдвинул ящик стола, где Димыч, как помнилось, должен был оставить полученные в издательстве деньги. В ящике, поверх стопки купюр, лежала записка. Коря себя за забывчивость - о записке ведь Катя тоже, помнится, передавала - Петяша развернул сложенный вдвое листок. Должен идти. Когда появлюсь - не знаю. Без меня ничего не предпринимай, постарайся из дому без нужды не выходить и не пускай никого. Приеду объясню. Д.
24.
Петяша перечел послание еще раз, но от этого оно не сделалось вразумительнее. Куда мог так внезапно исчезнуть Димыч, от которого, кстати сказать, уже уйму времени - ни слуху ни духу? Может, предполагается, что ему, Петяше, это известно, а записка была оставлена как раз на случай синдрома абстинентной амнезии? Чтобы наверняка донести хоть минимум информации... Похоже на то. А почему - из дому не выходить? Что такого страшного может случиться от этого? Хотя - страшное-то именно случилось, стоило только за продуктами нос высунуть... Выходит, Димыч что-то такое знал или предполагал? С чего, опять-таки? С каких, так сказать, этих самых? А - что значит: "в дом никого не пускай"? Вот Вовка приехал... Что ж, на улицу его гнать? Ведь полгода не виделись!
В растерянности опустился Петяша на пол и сел так, облокотившись о выдвинутый ящик стола. По твердому его убеждению, Димыч никогда ничего не делал зря. Шутить в подобном ключе он тоже не стал бы. Ну, на пару дней -это еще могла бы оказаться шутка, но столько времени... Он же наверняка думал, что Петяша сразу, наутро найдет эту записку! Впереди снова маячила черная, мутная неизвестность, и под рубахой опять сделалось неспокойно. Интересно, подумалось Петяше невесть с чего, это -всякого человека неизвестность настолько пугает, или я - один такой моральный урод? Вот, к примеру, история эта, с Елкой и Катей... Чем не признак морального уродства? Дело в том, что он, Петяша, испытывал к ним обеим одинаково - до мельчайших мелочей одинаково! - сильную привязанность. Обычно, когда его спрашивали, каким макаром он понимает любовь, он отвечал, что любовь это когда хочется сказать человеку, что любишь его. Так вот: сейчас ему, его же словами выражаясь, хотелось признаваться в любви и Елке и Катерине. Лучше всего, пожалуй, - чтоб они между собой подружились, привязались бы друг к дружке... Но - нет. Тут уж - точно хрен вам на рыло, господин Луков. Елка и так-то в достаточной мере нелюдима; и думать смешно. А что касается Кати... Подумав, как бы отнеслась к такому повороту Катя, Петяша вдруг обнаружил, что не может отдать предпочтения ни одному из возможных вариантов развития интриги. Да, все время, сколько он ее знает, она была ему, точно родная. Прямо-таки растворилась в нем. Это - да. Это - приятно и, как минимум, лестно. Но - где кончается полиция и начинается Беня? Где предел этому растворению друг в друге? Выяснять границы прочности отношений экспериментальным путем, откровенно говоря, боязно, да и вообще - не стоит.
Х-хотя...
После того, первого, дня Катя ни словом не намекнула на какой-либо интерес к личности Елки, к тому, кем была (или -пока что еще "является") Елка для Петяши и так далее. Это -уже само по себе ненормально. Лично ему, Петяше, раньше не приходилось сталкиваться с таким поразительным отсутствием легендарного женского любопытства. Необычно было и то, что она, хоть и явно не имела раньше никакого сколь-нибудь серьезного опыта общения с мужчинами, так точно понимала все его желания и так умела наслаждаться процессом общения, что словами не передать! Если так - может... За спиною скрипнула дверь. Петяша обернулся. В дверном проеме стояла Катя в его, Петяшином, привезенном когда-то давно, в мирные еще времена, из Таллина, махровом халате. Улыбка ее лучилась чистой, детской радостью жизни. - Там - кофе уже остыл, - весело сообщила она. - И - гость заждался. Тяжело опершись на заскрипевший жалобно ящик, Петяша поднялся на ноги. - Я еды принес, - сказал он. - Ты по этому поводу сготовь поужинать. А Вовку вместе с кофе - гони сюда. Катя упорхнула на кухню - к немалой радости Петяши. Ему вдруг остро захотелось обсудить то, о чем сейчас думал, с Володькой, с глазу на глаз. Что, интересно знать, он, человек в достаточной мере посторонний, скажет о гипотетической ненормальности его, Петяшина, мироощущения? Мир, как часто бывает от ожидания задушевного разговора, сменил ритм существования, словно бы злобное, частое тюканье метронома плавно перешло в ненавязчивую, нежную музыку. Жить стало теплее и уютнее, словно гармония мира и вправду не знает границ. Подчиняясь общему ритму жизни, в комнату вскоре явился Володька с двумя чашками кофе, в которые, судя по разлившемуся по комнате аромату, успел добавить толику коньяку. Однако разговор как-то не начинался. Потрепались об общих петергофских знакомых, обменялись анекдотами, затем Володька добыл из кармана свежее письмо от общего их знакомого из Сан-Франциско и поведал о злоключениях, постигших его, Володьку, в связи с необходимостью обналичить банковский чек, присланный ему этим самым знакомым ко дню рождения, а Петяша, в свою очередь, описал в красках процедуру улаживания дел в издательстве. Задушевного разговору не получалось. Как всегда, блллин... Петяша уже много раз ловил себя на этом: не мог он, никак не мог даже самым близким людям жаловаться на внутренние свои неурядицы и сомнения. Хотя и хотелось порой, но - не получалось. Чисто физически. Язык, по меткому народному выражению, не поворачивался. И всякий раз после подобного речевого ступора наваливалось досадливое разочарование и некоторое презрение к самому себе - то ли за то, что не проявил достаточно решительности, то ли оттого, что вообще имел слабость захотеть жаловаться кому-то на жизнь... Вскоре свежие жизненные впечатления у обоих товарищей иссякли. Закурив, Петяша почувствовал, что желание рассказывать о своих сомнениях пропало без следа. Вместо этого хотелось поведать о странной, не совсем понятной природе жизненных перемен последнего времени. Только - стоит ли? Стоит ли вообще об этом лишний раз вспоминать? А ну, как Вовка - вместо того, чтоб рассеять сомнения, объяснить все простыми совпадениями и его, Петяшиной излишней мнительностью - возьмет да подтвердит, что - да, не может на телефонной и электрической станциях быть такого бардака, чтобы бесплатно подключали уже раз отключенных юзеров; что писанина его никому не нужна, и платить за нее деньги согласился бы только полный идиот, а такие в бизнесе дольше трех дней не держатся... Или, чего доброго, придумает убедительную причину для интереса к нему, Петяше, разных чокнутых адвокатов и парапсихологов... Э! Не нужно Вовке ничего рассказывать! Там ведь, под дверью, Борис этот сидел... А подать-ка его сюды! Пусть рассказывает, что хочет, а Володька пусть послушает. А затем уж - Бориса выгнать, и, если Володька начнет задавать дельные вопросы, разговор завяжется сам собою. Авось даже додумаемся вместе до чего-нибудь конструктивного! Петяша придавил в пепельнице сигарету, прошел в прихожую и, крутанув замок, выглянул на лестницу. Борис, точно, до сих пор пребывал на лестничной площадке. Сидел себе на корточках, привалившись к стене. И выглядел - как-то не по-живому. Холодея от предчувствия недоброго, Петяша подшагнул к Борису и тронул его за плечо. Секунды три невидящие, словно бы стеклянные зрачки Бориса взирали прямо вперед. Затем глазные яблоки его медленно, натужно провернулись, уставились на Петяшу и - вдруг стекли вниз по щекам, точно две огромных, противно-тряских слезищи.
