— Вот как ты заговорил! — повторил хан Абулхаир.

Им вдруг овладела слепая старческая ярость. Рука хана сама потянулась к инкрустированному серебром и драгоценными камнями посоху, чтобы ударить по ненавистному лицу сына, по его бегающим глазам. Он уже не видел, что рука сына неслышно метнулась к хивинскому кинжалу на поясе. Но в этот момент раздался лошадиный топот. Оба повернули голову и увидели, что к холму подъезжают младшая дочь Абулхаира Жанат и сын его от жены-джунгарки Чингиз…

Жанат стройна, смуглолица и сухощава, как отец. И в серых отцовских глазах ее читалась отцовская упрямая воля. Сразу было очевидно, что эта черта характера явно преобладает над ее красотой. Да и одета она была не в приличествующее девушке платье с оборками, а в мужскую воинскую одежду. Так в те годы одевались дочери и жены тех джигитов, которые уходили вместе с ними в летучие конные отряды, год за годом ведущие непримиримую партизанскую войну с джунгарами. Здесь же не к чему было так одеваться, тем более дочери хана. На ней был суконный бешмет с короткими рукавами и плотно подогнанной талией, широкие брюки с расшитыми манжетами, на поясе висел кинжал в серебряных ножнах, а косы девушки с недорогой подвеской были привязаны по бокам к поясу. Ей явно было уже около двадцати лет, что по степном канонам того времени считалось чуть ли не старостью. Вместе с тем она была не замужем, и горькая складка у рта говорила о том, что вряд ли предстоит расцвести этим суховатым губам…

Султан Чингиз, с явно джунгарским широким лицом и раскосыми глазами, коренаст и похож на борцов — палуанов. Его чекмень из тонкой пряжи и с воротником их черного бархата перепоясан простым ремнем из верблюжьей кожи с прицепленным сбоку кинжалом.

Приняв положенные приветствия от детей, хан строго спросил:

— Вы ко мне по делу или просто набрели в степи на нашу беседу?

Никто бы не подумал, глядя в его бесстрастное лицо, что несколько мгновений назад он готов был убить собственного сына. Вперед выступила Жанат:

— Нет, сегодня утром вы сказали тетке Каракыз, чтобы готовила в дорогу Чингиза. Мы прискакали узнать, куда, когда и на какой срок он едет…

— Ладно, едем! — бросил, вставая с ковра, хан.

В сопровождении молчаливых тулегенов все понеслись к Иргизу.

Да, сегодняшнюю ночь хан Абулхаир провел в юрте своей средней жены Акилим-ай из рода жагалбайлы — самой красивой из его жен после злосчастной Нурбике. В минуту рассеяния он обещал ей, что возвратит из Оренбурга живущего там в качестве аманата — заложника ее сына Кожахмета. «О мой хан, разве не настало время вернуть нашего любимого сына… шептала она во тьме. Да отправь ты пока вместо него Чингиза от твоей токал. Он уже подрос, и ничего с ним не сделается!» И хан обещал…

Нет, не одна женская просьба заставила его поступить так. Он подумал и о том, что влиятельный род жагалбайлы, живший раньше вдоль Ори, после постройки крепости лишился многих пастбищ и выражает недовольство. Обо всем приходится думать хану…" Лягушка помочится, и то уровень озера выше". Увидят жагалбайлинцы своего отпрыска от его ханского корня и смягчатся, не станут открыто обвинять его в своих бедствиях.

Подскакав к юрте своей нынешний токал — джунгарки, хан слез с коня и в сопровождении Чингиза переступил порог:

— Чингиз уедет надолго… Возможно, года два-три не появится в ауле. Готовь его в дорогу посерьезней!

Каракыз побледнела и молча склонила голову. Настоящее ее джунгарское имя было трудно произносимо для казахов, и, когда привезли ее в аул, женщины дали ей новое имя по цвету ее смуглого лица: «Черная девица».

— Ничего, ты уже большой джигит! — сказал хан, увидев, что побледнел и сын. — Пора повидать другие страны, выучиться делу, получить воспитание…

И все поняли, что Чингиза отправляют аманатом к царице,

Как будто они дождались выхода хана из юрты, из-за холма вылетели трое всадников…

— Это Кудабай… — Хан повернулся к Жанат. — А ты ступай домой!

Жанат явно не хотелось уходить, но пришлось, Передав поводья своего коня прислужнику, она пошла к своей юрте, не переставая оглядывался. На это у нее были свои причины…

Кудабай — красивый плечистый джигит, толмач и писарь ее отца, давно уже пользовался благоволением смелой и решительной девушки. Но разве позволительно чистейшим тюре-чингизидам родниться с каким-то простолюдином? И они встречались тайно, хоть не бывает в степи так, чтобы тайное не стало явным. Еще в позапрошлом году Жанат должны были отвезти к знатному жениху куда-то к Джейхундарье, но она заболела тифом. В прошлом году, не желая расставаться с Кудабаем, она снова сказалась больной и даже ездила на лечение в Хиву. Уже неделю отсутствовал Кудабай по ханскому поручению, а она все не находила себе места, словно курица, которая должна снестись…

Было одно великое преимущество у Жанат перед всеми остальными людьми. Суровый и скрытый хан Абулхаир доверял ей многие свои тайны. Отец — самый правильный судья своему ребенку, и хан Абулхаир чутьем понимал, что дочь вся — от головы до пят — уродилась в него и тайны тонут в ее памяти, как в бездне. Вот почему, едва получив приглашение от Неплюева и узнав, что такие же приглашения посланы Абильмамбету и Аблаю в Средний жуз, он послал в Оренбург свою дочь Жанат с пятнадцатью джигитами сопровождения. Больше никому не решился доверить он такое важное дело…

В кожаной сумке на шее у Жанат было донесение губернатору Неплюеву.. «Хан Абильмамбет якшается с джунгарским контайчи. Если Галден-Церен возвратит ему город Туркестан, то он подчинится ему и пошлет в его ставку сыновей — аманатов. Советую потребовать от него того же и не выпускать Абильмамбета до прибытия его сына в Оренбург…» И все же… все же Жанат рассказала о доверенной ей тайне. Могла ли она не рассказать этого любимому Кудабаю…

А Кудабай… Кудабай служил курочкой тому, у кого быстрее созреет просо. Под блестящей личиной в его душе тлели головни коварства. Писарская совесть его могла быть поколеблена чашкой крепкого душистого кумыса. Что уж тут говорить о чаше доброго хлебного вина, употреблять которое он одним из первых в степи научился у орских бражников. И вот такому человеку поручил начавший терять свой нюх хан Абулхаир проникнуть в шатер к своим противникам-родичам из Среднего жуза и разузнать, что там готовится. Чего же удивляться тому, что уже в первый день приезда его в Средний жуз хан Абильмамбет знал все то, что было доверено отцом воинственной Жанат…

Кудабай, как было положено, ловко скатился с коня и пал на колено перед ханом Абулхаиром.

— Здравствуй, здравствуй, свет моих глаз! — ответил на его приветствие хан, ощупывая фигуру доверенного гонца и задержав взгляд на новом дорогам серебряном кинжале у его пояса.

Кудабай заметил это и быстро сорвал кинжал с пояса:

— Вот видите, мой повелитель-хан, что преподнесли мне в Среднем жузе как гонцу хана Абулхаира!

— Вижу, вижу…

Абулхаир и в голову не пришло связать этот кинжал с тайной, доверенной им дочери. Он подумал, что, если Абильмамбет с молодым Аблаем разорились на такой подарок для его писаря — значит, дела идут не так уж плохо.

— Ну, говори, что видел, слышал? — сказал он, когда они прошли в среднюю ханскую юрту и остались вдвоем.

— Много увидено, услышано, мой повелитель-хан. Но главное то, что не хотят в Среднем жузе ссоры с царицей.

— С контайчи, насколько я понял, они ведут разговоры лишь для отвода глаз!

— Султан Аблай едет с Абильмамбетом?

— Да, мой хан!

— А Бухар-жырау?

— Я его не видел.

— Как же тогда?.. Ведь его считают оком народа… Раз его нет с ними, не значит ли это, что народ не совсем одобряет поступки своих ханов?

— Не знаю. Губернатор просто не пригласил посторонних людей.

— И это может быть…

Хан Абулхаир удовлетворенно кивнул головой и закрыл глаза…

20 августа 1742 года оренбургский губернатор Неплюев велел поставить большие воинские палатки в урочище Тас-Откель вблизи Орской крепости для проведения встречи с казахскими ханами. И только тут прибывший три дня назад хан Абулхаир узнал, что помимо Абильмамбета, Аблая и Барака из Среднего жуза на встречу приглашены джунгарские послы Кошку и Бурун, а также их спутники — каракалпакские батыры Момор и Кучак. К этому времени по личному приглашению губернатора в российские пределы прибыли два сына хана Абулхаира — Ералы и Нуралы. Менять что-либо уже поздно…