- Почему бы вам не побывать в институте теософии? - поинтересовался Чоудхури после того, как мы закончили разговор о взаимовлиянии культур Индии и Непала. - К его работе была причастна, кстати, ваша соотечественница Елена Блаватская. Ее дело, как известно, продолжила Ани Безант. Улица, на которой расположен институт, названа ее именем. Там же находится и знаменитая миссия Рама Кришны.

- Предпочитаю знакомиться с Индией по санскритским источникам, - отшутился я. - Поэтому и позволил себе злоупотребить вашим гостеприимством. Теософские же наслоения меня просто не интересуют.

- Я слышал, что в Европе Блаватскую считают шарлатанкой?

- В известной мере, профессор. - Зная, что индуисты Варанаси к деятельности Радды Бай относились благосклонно, я прибег к обтекаемой формулировке. - Во всяком случае, в ее книге «Загадочные племена на Голубых горах» встречаются серьезные этнографические наблюдения. В этом я убедился, когда прочел работу нашей советской исследовательницы Людмилы Шапошниковой «Тайна племени Голубых гор». Она побывала в тех же местах, что и Блаватская, жила и подробно изучила быт племени тода, тесно общалась с колдунами курумба.

- Вот видите! - с торжеством заметил Чоудхури.

- Да, но Шапошникова не обнаружила и следа тех чудес, о которых писала Радда Бай. И вообще, положа руку на сердце, о каких чудесах может идти речь в наш атомный, электронно-космический век? Много ли чудес видели лично вы, профессор, даже в чудеснейшем из городов - Варанаси? Фокусы факиров? Поразительную практику йогов? Хождение по раскаленным углям? Все это, бесспорно, весьма любопытно, порой до конца не разгадано наукой, но в основе своей вполне рационально. Не так ли? Танцы на раскаленных углях я, кстати сказать, видел в Болгарии. Там героями дня были отнюдь не йоги, а простые парни - лодочники и официанты из уютного ресторанчика «Морской дракон».

- Интересно, - оживился Чоудхури. - Это лишний раз доказывает гипотезу о единой праоснове культур Индии, Шумера и Балкан. И женщины в Болгарии тоже принимают участие в огненных плясках?

- Конечно. В народе их зовут нестинарками.

- Крайне любопытно. Беспокойная кровь жриц огня все еще дает о себе знать.

- Насколько я знаю, подобные же танцы в обычае и на Шри Ланке. А в горах Чианг-мая в Таиланде и на севере Вьетнама, где обитают племена мео, я видел одежды и орнаменты, поразительно напоминающие балканские. Вот уж действительно загадка, достойная самого пристального исследования. Что же касается чудес… - я сделал выжидательную паузу.

- В этом смысле вы правы, - поспешил согласиться Чоудхури. - Примеров сверхъестественного я не встречал даже в Варанаси, - он вежливо улыбнулся. - Истинное чудо - это сама жизнь, гармония, что устанавливается между душами супругов, и таинственная нить, несущая вечное пламя из поколения в поколение.

Я лишь улыбнулся в ответ. Мы дошли до крайней границы согласия. Мой собеседник, как и многие индийские интеллигенты, стоял на позициях метампсихоза - переселения душ, и ничего с этим поделать было нельзя. Оставалось вновь повернуть разговор в этнографическое русло. Здесь мой ученый друг проявлял все качества, присущие настоящему исследователю. В том числе и скептицизм. Даже к ведическим богам он относился лишь как к объекту для изучения, хотя беседа наша протекала в непосредственной близи от святилища Ханумана и большого храма Сатьянара-ян Тулси Манас, откуда доносился рев труб, уханье барабанов и смутный рокот многотысячных толп. Для нас обоих эти звуки были лишь эхом далекого прошлого. Лишь самая малость сближала Чоудхури с паломниками на Ганге и подвижниками, истязавшими свою плоть в храме Дурги. И была эта малая малость верой в переселение душ. Но каким ощутимым препятствием неожиданно оборачивалась она, когда беседа затрагивала главную тему любого исследования: мир и человек.

Я все же зашел в институт теософии. Все тот же надоедливый сон: Блаватская, Олькотт, Ани Безант… Стопки брошюр на различных языках. Избитые слова, разумеется, с большой буквы о Любви, Свете, Истине и полнейшее игнорирование реальности. Просмотрев несколько проспектов о деятельности института, я не обнаружил даже намека на достижения космонавтики, физики, на поразительные археологические открытия. Об острых классовых противоречиях Индии, о борьбе миролюбивых сил на международной арене, разумеется, тоже не было сказано ни полслова. То, что сто лет назад выдавалось за откровение, чуть ли не за сверхнауку, предстало выхолощенной религиозной догмой, в которую никто уже не верил. Начинку - попурри из метампсихоза и самадхи - приходилось продавать в новой упаковке. В том, что рядом с теософами располагалась миссия Рама Кришны, чудилось знаменательное совпадение.

Попав через пять лет в Мадрас, я съездил в теософский центр, основанный самой Бла-ватской, где застал примерно ту же картину.

- С кем бы вы хотели встретиться? - между делом спросил меня администратор. - Из великих деятелей прошлого? С Наполеоном? Софоклом? В принципе это можно было бы устроить.

- Сожалею, но я не владею ни древнегреческим, ни французским.

Я не сумел скрыть иронии, и некромант [1] тут же утратил ко мне интерес.

[1 Некромант - человек, согласно спиритуалистским воззрениям, способный вызывать души мертвых.]

Когда концентрические полукольца университетских дорожек остались позади и наш потрепанный «амбассадор» выехал на Эси-роад, идущую вдоль набережных Ганги, я все еще был под впечатлением встречи с верующим в переселение душ профессором колледжа искусств хинду-университета, где между современной библиотекой и инженерным колледжем краснеют выцветшие на солнце флажки шиваистского храма.

Солнце уже достигло зенита, и белесое небо вновь дымилось, как расплавленный алюминий. Все живое таилось в спасительном сумраке. Неприкаянные белые зебу лежали на тенистом шоссе, не обращая внимания на отчаянные сигналы водителей. На искалеченном молнией дуплистом стволе дремал неподвижный гриф. И даже царственный слон прилег под сень придорожных акаций, чтобы переждать губительный жар, который волнистыми потоками нисходил с раскаленных высот. Шумно отдуваясь, умное животное обмахивало себя, а заодно и своего погонщика пучком пропыленных веток. Могучий хобот упруго ходил из стороны в сторону, и дрожали уши, испещренные сеткой кровеносных сосудов, совершенно сиреневые на просвет.

Я себя чувствовал довольно скверно. Теплая разжиженная кровь гулко стучала в висках. Все время хотелось пить, но вода не охлаждала опаленной гортани, а язык казался тяжелым как свинец. И такой же свинцовый привкус чувствовался во рту. Соблазнительные картины радужных фонтанов «Отеля де Пари» с навязчивой жестокостью вновь вспыхивали в отупевшем мозгу.

Я подумал о демоне Мара, насылающем искушения. Как сильна его власть! Особенно в такую жару.

Я не знал еще, что за ближайшим поворотом Гималаи вновь одарят меня бессмертной улыбкой.

Мы пересекли Аурангбад-роад, когда я наконец решился оставить автомобиль, в котором было едва ли не более душно и жарко, чем на улице. Не обращая внимания на вишнуитов, чьи лица и бритые головы сплошь покрывала татуировка с именем божества, я, как в омут, скользнул в кривые запутанные переулки, где каждый угол, каждый камень что-нибудь да значили, и побрел к Ганге. Не инстинкт паломника и не жажда речной прохлады увлекали меня в каменные дебри. Не в силах бороться с людским течением, я просто затерялся в толпе и плыл, бездумно влекомый потоком, мимо храмов и банков, мимо базаров, на которых торговали бронзой и фруктами, золотистой парчой и каменными лингамами, священными черными камешками и листьями бетеля. Пятна этой наркотической жвачки, приглушающей голод, краснели на мостовых. Я шел, отрешенно скользя глазами вдоль сияющих чистотой фасадов госпиталей, натыкался на какие-то зловонные тупички, где грифы гневно оспаривали добычу у бродячих собак, и, казалось, ничего вокруг не видел, придавленный пульсирующей головной болью. Странная все-таки штука человеческая память. Сейчас, когда я вновь держу в руках розово-желтый план Варанаси, беглые, почти неосознанные впечатления непрестанно всплывают передо мной, и я - причем, куда острее и четче, чем тогда, в каменном лабиринте, - ощущаю запах риса, приправленного кари, слышу трещотку прокаженного юноши, ловлю блеск вишневых и фиолетовых сари. Ах, это сари - прекраснейшее из женских одеяний всех времен! И еще я вижу красную дорожку пробора в черном лаке волос, и цветочные гирлянды убора, и узкую полоску загорелого живота, и мальчика в белом костюмчике и роскошной шапочке из золотистой парчи. На тесных площадях Варанаси великое множество таких принаряженных мальчиков, увешанных гирляндами из быстро увядающих лепестков. Нет, не только затем, чтобы умереть, стремятся в этот благословенный город. За сотни километров индийские матери везут сюда своих сыновей на праздник посвящения, на торжественную церемонию приобщения к касте и слову вед. Нигде я не видел столько очаровательных близнецов, как там, в Варанаси, городе первых и последних шагов.