Привожу образчики моих былых писаний:

«Ночь выдалась ясная. Луна высоко поднялась в звездное небо, и под ее лучами снег сверкает мириадами искр. На белое поле аэродрома выруливают груженные бомбами самолеты.

В кабину машины, в которой я сегодня выполняю роль штурмана, садится младший лейтенант Николай Гусев… Взревел мотор. Через минуту самолет в воздухе. При лунном свете даже с большой высоты земля видна ясно. По дороге бегут автомашины, змейкой извивается небольшая речушка.

Сделав круг над аэродромом, самолет ложится на курс.

— Истребитель противника справа! — слышится в трубке голос Гусева.

Внимательно всматриваюсь в звездное небо, но ничего не вижу.

«Пугает», — решил я. В этот миг на землю посыпались трассирующие пули — стервятник обстреливал дорогу. Было видно, как наши беспечные шоферы быстро тушили зажженные фары.

Впереди местность затемнения — там притаился враг.

— Под нами линия фронта, — поясняет Гусев.

Хорошо видны красные вспышки стреляющих минометов и пушек. Трассирующие снаряды медленно описывают дугу и скрываются в лесу, их взрывов не видно. Фашисты часто бросают ракеты — белые, красные… Когда горящая ракета падает на землю, снег под ней озаряется сыпучим блеском. Светлые линии трассирующих пуль устремляются в небо, на высоте они теряют свой строй, будто сбиваясь в стайки, и, ярко вспыхивая, тухнут.

Слева замечаю самолет. По силуэту угадываю — вражеский. Докладываю Гусеву. Летчик спокойно поворачивает голову и всматривается. Немецкий самолет дает сигнал бортовыми красными огнями и идет к земле. Ему отвечают с земли серией ракет. Вскоре блеснул красный огонь на фюзеляже второго стервятника… Ясно — здесь немецкий аэродром. Хорошо бы кинуть на него «гостинцы», но у нас другое задание.

Далеко в стороне темнеет Старая Русса. Он нее по разным направлениям бегут дороги. Одна из них — под нами. Изредка по ней идут автомашины, бросая впереди себя тонкие, еле заметные полоски синего света. Видны с воздуха и те, которые движутся вслепую, — совершенно затемненные.

Железная дорога видится как тонкая ровная линия.

— Станция Тулебля! — кричит в трубку Гусев и указывает пальцем.

Вижу ровные квадратики построек, образующих один большой прямоугольник. Здесь фашисты сосредоточили склады с военным имуществом, продовольствием, боеприпасами и горючим. Известно, что станция прикрыта многочисленными противовоздушными средствами, и нашим самолетам приходится преодолевать плотную пелену огня зениток, пулеметов, встречаться с ночными истребителями противника.

Младший лейтенант Гусев обходит цель далеко слева и, приглушив мотор, планирует на нее. В стороне проносятся прерывчатые нити трассирующих пуль. Это фашисты бьют по другим, уже отбомбившимся, самолетам. Нашей машины они еще не обнаружили.

— Приготовиться, приготовиться! — сдерживая волнение, командует мне летчик.

Самолет, планируя на цель, все ниже над ней.

— Бросай! — слышится в трубке нетерпеливый голос.

Дергаю рычаги. Две стокилограммовые бомбы ныряют из-под крыльев вниз. Перегнувшись за борт, вижу, как они, все уменьшаясь, несутся к земле.

Гусев умело уводит машину в сторону, дает мотору полный газ, и самолет взмывает вверх. Высунувшись из кабины, смотрю на темные квадратики станции. Ничего не видно…

Вдруг яркие вспышки взрывов озарили станционные постройки. Клубы черного дыма бросают на снег резкую, кажется живую, тень.

Блеснули прожекторы, их гигантские мечи нервно заметались по небу, но самолет уже недосягаем: зенитные снаряды рвутся где-то высоко над нами, а снопы трассирующих пуль, выпущенных из крупнокалиберных пулеметов, проносятся в стороне.

Пролетаем над захваченной врагом территорией, минуем линию фронта и благополучно садимся на свой аэродром.

К машине подбегают техники, осматривают ее, подвешивают новые бомбы, и мы снова уходим на боевое задание.

Так каждую ночь летчики авиационного полка майора Карасева наносят врагу ощутимые бомбовые удары, разрушают его технику, взрывают склады, уничтожают живую силу…»

«Сегодня младший лейтенант Головкин Александр Иванович совершает 316-й боевой вылет.

Светлая, лунная ночь позволяет нам хорошо рассматривать покрытую снегом землю. На фронте оживление. Там и здесь вспыхивают залпы орудий и минометов, описывая кривую, проносятся трассирующие снаряды. В небо устремляются сотни пуль.

Впечатляющую картину представляют собой залпы наших минометных батарей. Свет разрывов их снарядов покрывает большие площади, бросая кровавый отблеск в небо.

Под нами линия фронта. На белом фоне снега резкими контурами выделяются проволочные заграждения первой и второй линий немецкой обороны. На опушке небольшой рощи сверкают вспышки фашистской минометной батареи. Головкин заходит на цель и дает мне команду бросать бомбы.

Дергаю за рычаги, самолет чувствительно вздрагивает, и десятки мелких бомб устремляются вниз.

Машина делает крутой поворот и уходит в сторону. Место на земле, откуда только что стреляла немецкая минометная батарея, покрыто многочисленными вспышками — разрывами наших бомб.

В это время по самолету открывает огонь немецкая зенитка. Снаряды тусклыми вспышками рвутся вверху. Головкин делает круг, внимательно высматривает новые цели…»

Фронтовые дороги разлучили нас с Гусевым и Головкиным. По слухам, я считал их погибшими. Но иногда создаются в жизни ситуации совершенно непредвиденные и неправдоподобные. В канун 40-летия нашей Победы меня попросили из «Литературной газеты» написать что-либо о себе в полосу, посвященную фронтовым журналистам. Перебрав в памяти все, что со мной случалось на войне, я не вспомнил никаких особых своих личных подвигов и написал заметку о ночных полетах в тыл немцев на Северо-Западном фронте. Вскоре мне принесли для визирования гранку (я тогда работал секретарем Московской писательской организации). И когда я у себя в кабинете вычитывал столбик типографского набора, на моем столе зазвонил телефон.

— Иван Фотиевич? — услышал я незнакомый голос.

— Да.

— Это говорит Гусев Николай Андреевич!

Я стал вспоминать писателей, носящих фамилию Гусев, но Николая Андреевича, увы, вспомнить не мог.

— Простите, это кто из Гусевых?

— Не помните? На Северо-Западном я возил вас в тыл к немцам!

Я онемел: передо мной на столе лежала гранка с описанием тех полетов. Подумалось, что, наверное, кто-то из друзей моих прочитал ее в редакции «Литературки» раньше меня и разыгрывает… Или подленько проверяет, не нахвастался ли Стаднюк. Ведь давно известно, что никогда столько не врут, как после войны. Но кто же это? Вспомнил «полосу писательских розыгрышей» пятидесятых годов, когда однажды меня «возвели» в ранг лауреата Нобелевской премии (но об этом позже).

— Если вы тот самый Гусев, то скажите, что мы делали, когда перелетали Ловать?

— Вы просили «покатать», и над фанерным заводом я вытряхивал из вас душу!

— Как нашли меня?

— Прочитал в «Правде» вашу статью к сорокалетию Смоленского сражения, позвонил туда, спросил ваш телефон…

Поразительно!.. Оказалось, что живет Николай Андреевич Гусев в городе Дзержинском близ Москвы; теперь мы часто с ним встречаемся, снимались вместе на телевидении (в программе «Ты помнишь, товарищ?») и даже ездим на рыбалку на его «Жигулях».

Четыре года пребывания в действующей армии дают возможность почти каждому фронтовику, особенно военному корреспонденту, воскрешая в памяти лично виденное и пережитое, написать объемную книгу, если к этому есть желание. У меня оно родилось еще на фронте, ибо впечатления накапливались стремительно. К сожалению, нам строго запрещалось вести дневниковые записи. Но я надеялся на свою память и уже в конце 1945 года засел за работу. Однако первый, скороспелый вариант повести «Человек не сдается» в полной мере не получился ни документальным, ни художественным, о чем речь впереди. Ведь предстояло еще продолжить образование, уяснить для себя истинную сущность художественного творчества, осмыслить войну в историко-социальных, политических и дипломатических аспектах, понять ее законы, выйдя за межи личностного миропонимания. И если быть откровенным, даже для книги об «окопной» войне с ее солдатскими тяготами недостаточно только собственных впечатлений и переживаний, хотя без них достоверная книга вообще не может получиться. Произведение о войне с изображением поэшелонного ее течения от (Ставки Верховного Главнокомандования до переднего края включительно) тоже должно в значительной мере опираться на постигнутый опыт я личные восприятия происходившего на фронте. Более того: даже «собственное видение» войны, как уяснил я со временем, должно содержать понимание того, что все происходившее и происходящее в мире пребывает в тесной взаимосвязи, словно линзы бинокля; нельзя не задумываться над тем, что современность несет в себе будущность (какую?). И отсюда следует: надо понимать современность, исходя из знаний — откуда она пришла, где ее истоки и причины пульсации их родников, то есть надо знать историю.