- Слышал, - дрогнувшим голосом ответил Орешек. - Лучший театр в Грайане. Тебя, коряга кривая, к сцене и близко не подпустили бы.
Старуха замахнулась на связанного пленника… но не ударила, опустила руку. Лицо словно озарилось мягким светом.
- Ну, я тогда моложе была… красивая такая… В «Принце-изгнаннике» играла. Моим партнером был сам Раушарни Огненный Голос!
- Вей-о! И кого ты там играла? Четырнадцатую прислужницу королевы Арфины?
- Дурак! Говорят тебе - молодая была, стройная, пышноволосая… Играла Прекрасную Луанни.
- Ой, не могу! Ой, ты и врать, бабуся!.. Какая б ты там молодая ни была, но Луанни - это ж такая роль!.. Жабу тебе болотную играть, а не Песню Флейты!
Почернев от гнева, старуха бросила руку на рукоять кистеня, торчащего из-за пояса:
- Ты, ублюдок чумной крысы! Ты что там вякаешь? Я твой поганый язык с корнем выдеру и ножом к стене приколю!
Ингила отпрянула, а Орешек, неустрашимый до наглости, просиял улыбкой навстречу разгневанной разбойнице:
- Великолепно! Монолог в духе нежной и кроткой Луанни! Какое интересное прочтение роли! Еще кистень выхвати и над головой помаши! Жаль, Раушарни не видит!
Бабка недобро сощурилась:
- Ах так? Тебе надо - в духе Луанни?.. Ладно, гаденыщ получай!
Она убрала руку с оружия, выпрямилась, взгляд уплыл куда-то поверх голов… И в воздухе затрепетал голос - нежный, глубокий, полный сердечной боли:
Нет, мой любимый, не проси, не надо!
Не страх в моих словах, и не гордыня,
И не наивная девичья слабость…
Чтоб быть с тобой, прошла б я босиком
По снегу или углям раскаленным!
Но плата непомерная за счастье -
Своей любовью мир тебе затмить,
Из нежных слов и ласк соткать тенета
И спутать крылья сильные твои!
Враги считают, что глупа Луанни,
Годится лишь на роль приманки сладкой,
Чтоб в клетку заманить тебя… Постой,
Дай мне договорить! Ведь поцелуи
Твои лишат решимости меня…
Отвага тает… Путаются мысли…
Прощай! Взгляни туда, на горизонт!
Ты видишь, там рассветная полоска
Так ярко и победно заалела?
Пусть так же солнце славы и величья
Разгонит ночь судьбы твоей жестокой!
В седло, мой принц! В бессмертие скачи!
Женщина смолкла, словно обессилев в борьбе с собой И тут же ей ответил мужской голос: низкий, хрипловатый, изнемогающий от страсти:
Но если власть, и слава, и величье
Не стоят слезки девочки моей,
Грустящей тихо у ручья лесного?..
Ты говоришь, любовь твоя - приманка?
Злорадный смех врагов тебя тревожит?
Но кто они для нас с тобой, Луанни?
Так… стайка пауков из темной щели…
Моя красавица, во всех балладах
Звенят слова: «Любовь костром пылает».
Избитая, затасканная фраза…
А я сегодня понял: да, костром!
Смотри, Луанни, как я в это пламя
Бросаю без тоски, без сожаленья
Мечты, что в черном холоде изгнанья
Спасали от отчаянья и боли!
Бросаю замыслы, что и меня
Порой пугали царственным размахом,
Бросаю память о печальном детстве,
Об одинокой юности… В огонь!..
А это что?.. Жемчужина ценнее,
Чем все, что я швырнул в костер любви:
Месть за отца… Смотри, моя Луанни:
Рука не дрогнет… На костер ее,
Кровавую, жестокую химеру!..
Ну вот и все. Теперь я чист, Луанни.
Я - это я. Без мишуры, без блеска.
Я остаюсь у нашего ручья…
Женщина, которую сейчас нельзя было назвать старухой, вгляделась в лицо мужчины так, словно ничего дороже ей в жизни видеть не приходилось и не придется, и ответила:
Нет, милый! Память, и мечты о славе,
И жажда мести, что меня пугает,
В огне любви великой не исчезнут…
А знаешь, почему? Все это - ты!
«Я - это я», - сказал ты… Нет, любимый!
Не сможешь ты самим собой остаться,
Отвергнув все, чем жил, страдал, дышал!
Ты не судьбу сейчас приносишь в жертву -
Ты разрушаешь самого себя!
В развалины души ворвется стужа,
Любовь умрет - поверь, мой ненаглядный!
А это страшный грех - убить любовь!
Уж лучше за спиной оставь Луанни,
Забудь свою «девчонку у ручья».
Как сор, швырни в траву воспоминанья!
Я соберу их - каждое мгновенье! -
И буду помнить, помнить за двоих!..
Отзвучали последние слова, на поляне воцарилась тишина. Ее разбили звонкие хлопки в ладоши.
- Молодцы! - пронзительно закричала Ингила. - Ох, какие молодцы!..
Старуха и Орешек, как по команде, обернулись к своей маленькой «публике» и величественно кивнули. Связанный по рукам и ногам Орешек при этом выглядел весьма комично, но не замечал этого.
- У меня было такое платье… - блаженно улыбнулась старуха. - Белое, с огромными васильками… Я сидела в траве, вокруг были такие ромашки… А Раушарни стоял рядом…
- Во имя Хозяйки Зла! - заявил вдруг Орешек с явным отвращением. - А я-то, дурак, почти поверил, что ты и впрямь играла Луанни…
Обе женщины с негодованием уставились на грубияна.
- Да, ты могла бы сыграть, - с полупрезрительной снисходительностью протянул Орешек. - У тебя неплохо получается… выразительно… но надо же чувствовать сцену! Травка… Ромашки… Когда эту пьесу играли мы - усаживали Луанни на большой валун!
Женщины недоуменно переглянулись. Какая разница, на чем сидит героиня пьесы?..
- Стало быть, Раушарни стоял рядом с тобой? На коленях стоял?
- Ты что, сдурел? Он же принца играл! Ему нельзя было на коленях!..
- Ага-а! - протянул Орешек въедливым тоном судьи, поймавшего преступника на противоречивых показаниях. - Он дальше говорит: «Позволь припасть пылающим челом к ручьям твоих прохладных белых ножек!.. » И кланяется Луанни в ноги! Это как же его должно скорчить, если ты сидишь на полу, а ему, бедняге, и на колени встать нельзя?
- Кланялся! - завопила старуха. - Я вот так сидела… колени к подбородку… - Она плюхнулась на траву, коричневая домотканая юбка веером легла вокруг грубых стоптанных сапог. - Вот так свои ноги обнимала… А он - лицом мне в колени… У него лютня в руках была, он на лютню чуть опирался… изящно так…
- Да сроду Раушарни такой трюк не проделать!
- Дурень, он ведь моложе был, спина лучше гнулась!
- Все равно б не вышло! Он высокий, с меня ростом… это как же ему нужно было гнуться?
- Да, ростом он, пожалуй, с тебя… А ну вставай! Вставай, кому сказано! Сейчас примеримся…
Старуха вошла в сарай, рывком за цепь заставила Орешка подняться на ноги.
- Вот я сажусь… Да стой ровно, пенек неуклюжий!
- Сама бы так постояла… со связанными-то ногами! - зло ответил Орешек и через голову бабки бросил Ингиле странный взгляд. Словно просил сделать что-то… Но что?
Девушка в отчаянии огляделась - и сразу взгляд наткнулся на вбитое рядом в стену кольцо со змеящимся длинным обрывком цепи…
Правильно! У нее-то руки свободны… Вот только как добраться до цепи, чтобы бабка не заметила?
Тем временем Орешек неловко ткнулся головой в сторону старухиных колен, упал, перевернулся на бок и, не вставая, заорал во весь голос:
- Грымза! Актриса с большой дороги! Корова старая! В ромашках она восседала! А принц через нее кувыркался!
Под эти крики Ингила подвинулась к соседнему кольцу. Это осталось незамеченным для бабки, которая продолжала упрямо возражать:
- Сам дурак! Говорю тебе - он на лютню…
Старуха недоговорила. Два крайних звена цепи аккуратно хлестнули ее по макушке. Всхлипнув, старуха осела к ногам Ингилы.
Когда вредная карга очнулась, она была уже опутана веревкой, а рот ее был завязан полосой от подола юбки. Разбойница завозилась и свирепо замычала, но не устрашила этим пленников, которые уже освободились от цепей.
- Пошли! - скомандовал Ралидж, отшвыривая ненужную Уже связку ключей и набрасывая на голые плечи свой плащ с меховой оторочкой.
- Ты, бабушка, не сердись, - почти виновато сказала Ингила. - Ты хорошо роль сыграла, правда-правда-правда! Я чуть не разревелась!
