Во время усилившихся протестов 20–22 апреля Чжао Цзыян сохранял спокойствие, в то время как Ли Пэн продолжал нервничать. Каждый из них увидел то, что ожидал увидеть. Чжао видел спонтанную, патриотическую, благонамеренную скорбь, он вспоминал, что «в целом их деятельность была довольно организованной, ничего чрезвычайного не происходило» [там же: 4]. Ли увидел беспрецедентную угрозу монополии КПК на власть, он написал в своем дневнике, что «характер ситуации» изменился [Чжан 2010: 68]. И оба они были правы. После полуночи 21 апреля недавно сформированный Подготовительный комитет студентов Пекинского университета объявил, что бойкотирование занятий начнется в 8:00 того же дня и будет продолжаться до тех пор, пока не будут обеспечены «справедливое освещение в новостях» и «суровое наказание главного виновника» жестокости полиции по отношению к студентам у ворот Синьхуа [У 2014: 49]. Динсинь Чжао считал, что постоянно меняющийся состав студенческих лидеров давал «спонтанные и индивидуальные ответы на события, а не сознательные решения, принятые коллективно их организациями». Доказательством тому служит объявление о бойкотировании занятий, которое и стало ответом на события у ворот Синьхуа, эта акция не была основана на семи требованиях от 18 апреля [Zhao 2001: 146–147].

Еще более серьезной, чем бойкот 21 апреля, была реакция протестующих на заявление Пекинского бюро общественной безопасности о том, что площадь Тяньаньмэнь будет закрыта с восьми утра до полудня 22 апреля. Этот указ запрещал собираться на площади во время гражданской панихиды по Ху Яобану. Тем не менее почти 40 тысяч студентов и преподавателей прошли маршем от университетских городков к площади. Первые марширующие прибыли на площадь в 23:15. Колонна демонстрантов протянулась более чем на четыре мили. Планы властей не пускать никого на площадь были сорваны [У 2014: 53–54]. У Жэньхуа, возглавивший отряд своего университета, в котором было около тысячи демонстрантов, сказал мне, что вечерний марш и ночное завладение площадью стали решающим моментом протестного движения. По словам У Жэньхуа, это было «беспрецедентной широкомасштабной объединенной акцией», координировавшейся 20 университетами. Жители окрестных домов выходили, аплодировали, подбадривали и угощали участников марша напитками. Менее чем через неделю после смерти Ху Яобана студенты и преподаватели сформировали межуниверситетские сообщества, их поддерживали и жители Пекина.

В 10:00 22 апреля после холодной бессонной ночи на площади тысячи студентов слушали гражданскую панихиду по Ху Яобану, которая транслировалась в прямом эфире по громкоговорителям. Ван Юань вместе с двумя японскими коллегами смотрела панихиду по телевизору. Ее начальник, господин Мурата, активно интересовался политической элитой. Он посоветовал Ван внимательно слушать, не появится ли в речи слово «марксист». Ван писала: «Коммунисты верили, что по окончании земной жизни они встретят Карла Маркса. Поэтому для них было очень важно, чтобы их называли марксистами после смерти»17. Когда Ван услышала, как Чжао Цзыян в начале своего 40-минутного выступления сказал, что Ху Яобан был марксистом, она восприняла это как победу активистов, призывавших к положительной оценке его деятельности. Она не знала, что Дэн Сяопин вырезал из текста слово «великий», стоявшее перед словом «марксист». По словам Ли Пэна, Дэн Сяопин одобрял жизненный вклад Ху Яобана, но считал, что называть его великим марксистом – завышенная оценка. В конце церемонии начальник Ван Юань попросил ее обратить внимание на продолжительность похоронной музыки, сказав, что «продолжительность указывает на значимость умершего. Самая короткая музыка, которая когда-либо играла на похоронах, длилась всего 30 секунд. Самая длинная – 3 минуты 35 секунд – на поминальной службе Мао Цзэдуна. Музыка прощания с Ху Яобаном длилась 1 минуту 17 секунд. Неплохо» [Wang 2019: 153].

Тысячи студентов на площади, возможно, изначально разделяли мнение Ван Юань о том, что Ху Яобана оценили по достоинству. Однако они забеспокоились, когда поняли, что ни катафалка, ни похоронной процессии не будет. Студенты хотели выразить последнее уважение Ху Яобану и предполагали, что катафалк объедет периметр площади Тяньаньмэнь. Но потом они узнали, что машина с телом Ху незаметно уехала с западной стороны Большого зала народных собраний, которую не было видно с площади. Группа возмущенных студентов бросилась к залу, требуя, чтобы Ли Пэн вышел к собравшимся. Трое студентов встали перед залом на колени. Один из них, Го Хайфэн из Пекинского университета, поднял над головой бумажный свиток, на котором была написана дополненная версия семи требований, в которую они включили надлежащую оценку деятельности Ху Яобана, свободу прессы и требование к чиновникам публиковать свои доходы и имущество. Петицию подписали представители 19 вузов. Два сотрудника оргкомитета панихиды попытались убедить студентов встать с колен и позволить им взять свиток. Они пообещали, что доставят его Ли Пэну, но студенты отказались – они хотели лично передать его Ли.

Чем дольше эти трое, преклонив колени, стояли на ступенях, ведущих от площади к Большому залу, тем больше возмущалась толпа. Зрители чувствовали себя униженными тем, что трое студентов патетически прибегли к традиционной форме прошения, подобно подданным, умоляющим о благосклонности императора, и были возмущены, что правительство их игнорировало. Пу Чжицян из Китайского университета политических наук и права был так раздосадован, что ударил себя мегафоном по голове, по лицу потекла кровь. У Жэньхуа слышал, как прохожие говорили: «Бедные студенты. Почему никто не обращает на них внимания… Они ведь так долго стоят на коленях. Это показывает, что чиновники боятся студентов».

Простояв на коленях в течение 30 минут, трое просителей слились с толпой, унеся свиток с собой [У 2014: 60]. Чай Лин вспоминала, насколько эмоциональным был этот момент: «Мы чувствовали себя преданными. Наше правительство глухо к нашим чаяниям. Наши просители стояли на коленях перед Большим залом, перед безмолвным каменным бастионом, другие студенты плакали. Все это стало для меня символом нашего унижения» [Chai 2011: 98]. Студенты медленно ушли с площади, они решили продолжить протесты и привлечь больше участников.

Высшие партийные лидеры в зале не знали ни о петиции, ни о коленопреклонении. Они спускались на лифте с панихиды и готовились покинуть здание. На выходе Чжао Цзыян поделился с коллегами мыслями о том, как в дальнейшем справляться с протестами. Формальная версия плана Чжао из трех пунктов предлагала следующее:

Если бы Чжао знал о драматических событиях на площади и обнародовал бы второй пункт плана, пообещав продолжение диалога и свободу выражения до, во время или сразу после того, как трое студентов ритуально встали на колени с петицией в руках, он мог бы эмоционально разрядить ситуацию. Но Чжао Цзыян и Ли Пэн обсудили вопросы наедине и разошлись. Поэтому последующие дни и недели стали трудными для обоих.

Ли Пэн не соглашался с мнением Чжао по трем пунктам, поскольку они не предлагали кардинального решения проблем. Ли спросил Чжао: «Что, если студенты хотят свободы и демократии западного образца?» Чжао сказал, что положительный ответ невозможен. Затем Ли спросил: «А как насчет нелегальных студенческих организаций?» Чжао ответил, что правительство не может их признать. Ли хотел провести заседание Постоянного комитета Политбюро для обсуждения этих вопросов, но Чжао сказал, что в этом собрании нет необходимости, сел в машину и уехал. Почему Чжао так торопился? Двумя днями позже Ли Пэн писал в своем дневнике: «Согласно достоверным источникам, после того как гражданская панихида закончилась, Чжао уехал играть в гольф. Он-то точно умеет забывать о своих проблемах» [Чжан 2010: 72, 81]. Ли Пэн был не единственным, кто язвил по поводу страсти Чжао к гольфу. 20 апреля Хань Дунфан, Чжао Хунлян и другие рабочие договорились о месте встречи на западной части площади Тяньаньмэнь, потому что студенты не позволили им собраться в центре площади, заявив, что хотят защитить «чистоту» протестного движения. Рабочие разместили «Десять вежливых вопросов к КПК». Второй вопрос звучал так: «Господин и госпожа Чжао играют в гольф каждую неделю, платят ли они взносы? Откуда берутся деньги на взносы?» [Han 1990: 277; Black & Munro 1993: 161].