Эта публикация 1862 года преподнесена как основанная на фактах и наполнена конкретными деталями, однако у современного читателя она вызывает недоверие. Мог ли один волк, пусть даже бешеный, напасть на такое количество людей? Почему у солдата или еще кого-нибудь из жителей деревни не нашлось под рукой ружья?1 Как расценивать смесь фольклорных, религиозных и медицинских мотивов, имплицитно присутствующих в драматичном повествовании о том, как дикое животное, охваченное демоническим безумием, в полночь вышло из леса и привело в смятение целую деревню (да еще и с таким красноречивым названием)? Насколько распространены были в России подобные сообщения, какую роль они играли в восприятии Российской империи и самими русскими, и иностранцами, какое значение в жизни обитателей страны имела русская природа и в особенности животные?
Подобные вопросы составляют основную проблематику этой книги, в которой исследуется мощное присутствие волков в культуре Российской империи. В «Этом диком взгляде» на основе научных концепций, выдвинутых такими активно развивающимися в последнее время дисциплинами, как экокритицизм и антрозоология, а также обширной подготовительной работы, проведенной мной в России, я стремлюсь выяснить, каким образом русские люди воспринимали и изображали внушительную популяцию волков, существовавшую в Российской империи в дореволюционную эпоху. Исследуя различные сферы общественной жизни, в этой книге я показываю, как охотники, писатели, защитники природы, члены обществ по охране животных, ученые, крестьяне, государственные чиновники спорили об экологическом, экономическом и культурном значении волков. Также в ней освещаются процессы, в результате которых крупная популяция волков, существовавшая в империи, оказалась неразрывно связана с восприятием России и в самой стране, и за рубежом, что показало, насколько неуверенно чувствовали себя русские по отношению к странам Западной Европы. Наконец, в книге прослеживается значение волков как символического локуса, выразившего подспудную напряженность, которую испытывало российское общество перед натиском современности.
На протяжении всего XIX века, а особенно в ближайшие десятилетия после отмены крепостного права в 1861 году, волки занимали ключевое место в комплексе проблем, которые по различным, но частично совпадающим причинам затрагивали все слои российского общества. Для дворянства, переживавшего период упадка, охота на волков служила способом укрепить пошатнувшееся чувство патриархальной значимости и главенства. Также охота на волков позволяла охотникам-дворянам проявить ту сугубо русскую мужественность, которая находила выражение в таких взаимосвязанных поведенческих областях, как война, азартные игры и дуэли. Волки вызывали постоянную озабоченность у образованных слоев (в том числе научных кругов) и правящих классов, стремившихся навести порядок в сельских местностях империи и взять под контроль деятельность по освоению и использованию дикой природы. До появления в середине 1880-х годов вакцины от бешенства, разработанной Пастером, волки также представляли собой серьезную проблему в глазах нарождавшегося медицинского сообщества, поскольку неэффективность лечебных мероприятий по борьбе с последствиями нападений бешеных волков сводила на нет любые утверждения о том, что пострадавшие (в основном крестьяне) должны доверяться профессиональным медикам, а не обращаться за помощью к деревенским знахарям; из-за этого усиливалось недоверие сельских жителей к современной медицине. Крестьяне, обитавшие в местностях, наиболее подверженных нападениям волков, видели в этих хищниках постоянную угрозу для домашнего скота и даже для собственной жизни. Ведя борьбу против волков, они проявляли приверженность суевериям и прибегали к методам, которые встречали критику со стороны высших классов российского общества, видевших в этом проявление отсталости и варварства. По этим причинам волки послужили той психологической точкой, в которой соединились различные общественные тревоги и классовые противоречия поздней Российской империи, и в этом смысле роль волков оказалась несопоставима с реально наносимым ими вредом и исходившей от них угрозой.
Прослеживая развитие этих разногласий и противоречий, я фокусирую внимание на европейской части России в XIX веке, однако располагаю этот фокус в широком пространственном и временно́м контексте, а также учитываю исследования о роли волков в других странах и культурах от Америки до Японии. Я задействую методы как литературоведческого анализа, так и исторического исследования, обращаясь не только к каноническим текстам наподобие «Войны и мира» Л. Н. Толстого, но также к забытым и менее значительным литературным произведениям, и уделяя столь же пристальное внимание нелитературным источникам: охотничьим журналам, медицинским брошюрам, законодательным актам, трудам по естествознанию, мемуарам. В совокупности эти разнородные источники показывают все многообразие точек зрения на демонизацию и преследование волков в России, а также на особый страх населения страны перед бешеными волками. Наряду с этой массовой антипатией я рассматриваю отдельные мнения, направленные против свойственного русской культуре враждебного отношения к волкам и впервые прозвучавшие в конце XIX века, когда начали возникать различные движения по охране природы и защите животных, а численность волков в России сократилась. Наконец, я привожу доказательства того, что волки сыграли основополагающую роль в осмыслении русскими людьми мира природы, причем это отразилось даже на социальной сфере; таким образом, в книге затрагиваются более широкие аспекты русской культуры и истории, а заодно возможности и проблемы, которые современность ставила перед Российской империей.
«Волчий вопрос» в России высвечивает те трудности, с которыми страна сталкивалась, стремясь присоединиться к «цивилизованным» государствам Западной Европы и преодолеть как собственные, так и зарубежные представления о том, что она отстает от Запада в социальной, экономической, правовой и политической сферах. В течение нескольких десятилетий до и после отмены крепостного права численность волков в Российской империи оставалась гораздо выше, чем в странах Западной Европы, где волки были истреблены или их численность резко сократилась. Правительственные исследователи, охотничье сообщество и все заинтересованные в благополучии только что освобожденного русского крестьянства высказывали сожаление из-за ущерба, который волки наносили сельским жителям, в большинстве своем не имевшим оружия, и особенно детям. Также раздавались сетования на экономический урон, причиняемый нападениями волков на домашний скот. Подобные нападения особенно часто происходили в более густонаселенных губерниях Европейской России, где была сосредоточена основная масса крестьян, занимавшихся натуральным хозяйством, и их скот. Особое беспокойство внушали бешеные волки – из-за высокой заболеваемости бешенством, вызванным волчьими укусами, страшного течения этой болезни и отсутствия эффективного лечения до появления в 1885 году вакцины Пастера. С 1850-х по 1890-е годы в русской печати регулярно появлялись сообщения о волчьих стаях, терроризировавших отдаленные селения, и об одиноких бешеных волках, которые за одну ночь нападали на множество крестьян. Все эти публикации, от сухих фактологических отчетов до драматических рассказов наподобие изложенного выше, внесли свой вклад в культурную демонизацию волков, которая обрела юридическое воплощение в эпохальных «Правилах об охоте» от 3 февраля 1892 года, законодательно закрепивших в России истребление волков и прочих хищников.
В соответствии с этой повсеместной культурной антипатией русские охотники на протяжении всего XIX века воспринимали волков (наряду с медведями) как свою основную добычу. В начале века охотники-аристократы верхом на лошадях, в сопровождении крепостных ловчих травили волков большими сворами гончих и борзых собак; это напоминало охоту на лис в Англии, но имело и принципиальные отличия. Впрочем, по мере измельчания русской помещичьей аристократии, а особенно после отмены крепостного права, охота постепенно утратила столь грандиозный размах и приобрела менее экстравагантные и более эгалитарные формы. Стремлением к поддержанию прежних традиций отчасти объясняется увлечение охотой, свойственное представителям императорской фамилии; в русских охотничьих журналах подробно описывались царские охотничьи экспедиции и перечислялось количество убитой добычи. Во второй половине столетия интерес к волкам проявляли в основном представители дворянства и интеллигенции, состоявшие в московских, петербургских и провинциальных охотничьих клубах, профессиональные охотники и звероловы (которые, однако, предпочитали более легкую и пригодную для продажи добычу), а в некоторых случаях и крестьяне, защищавшие свой скот, поскольку они имели право охотиться на землях, принадлежавших их общинам (впрочем, они часто уступали это право помещикам или членам охотничьих клубов). На фоне этих перемен, знаменовавших тесную связь между преобразованием общественного строя Российской империи и взаимодействием населения с природой, помещики и другие охотники из привилегированных классов продолжали считать, что принятая ими на себя роль защитников крестьянства требует убивать волков, в которых они по-прежнему видели желанную и труднодоступную добычу. Члены охотничьих клубов помимо ежегодного членского взноса нередко вносили дополнительную плату за участие в зимней охоте на волков, которую организовывали российские охотничьи общества в рамках кампаний по сокращению их численности. Этот разнородный набор мотиваций приводил некоторых охотников к неприятию нового «нечестного» способа борьбы с волками, который вызывал возражения не только по причине своего коренного отличия от прежних методов, но и потому, что ставил под угрозу саму идею охоты на волков: отравление волков стрихнином. Этот способ, впервые примененный в ходе кампаний по истреблению волков в Западной Европе и Северной Америке и получивший поддержку у царского правительства и ведущих специалистов по борьбе с волками, стал предметом особых разногласий во время жарких дискуссий о волках, развернувшихся в России в 1870-е годы.
