Предводитель журналистов прочел адрес и, удовлетворенный, сунул бумагу в карман.
В это время входная дверь отворилась, и по лестнице в зал спустился какой-то человек. Был он на излете молодости, с коротко подстриженными усами щеточкой под настырным носом, с бледным запавшим лицом и низко спадающими на лоб волосами. Будучи небольшого роста, он, однако, казался долговязым из-за своей худобы и нервных угловатых движений.
Под распахнутом стареньком макинтошем виднелся синий двубортный костюм, перешитый из военной формы. К своему костюму человек носил сиреневую рубашку, коричневую жилетку и ярко-красный галстук. Привлекали взгляд также его желтые башмаки.
Было такое впечатление, что, одеваясь столь отталкивающе крикливо, он меньше руководствовался желанием показаться приятным, нежели стремлением заставить запомнить себя.
Весь этот пестрый гардероб дополняла мягкая шляпа из велюра, какие обычно носили художники Швабинга - богемного мюнхенского пригорода, где обитали также всякого рода анархисты, утописты и прочие апостолы новых ценностей.
Этого человека, впрочем, можно было приять за начинающего коммерсанта или рекламного агента.
Судя по его несколько неуклюжей, но целеустремленной походке, это был человек деятельный, да еще и взрывной фанатик. В его пронзительном взгляде промелькивала этакая безуминка. Любой человек, мало-мальски разбирающийся в людских характерах, определит - этот может повести за собой поверивших ему товарищей в огонь, в воду и даже к черту на рога.
- А вот и он сам! - обрадовано воскликнул универсальный работник бюро. - На ловца, как говорится... Здорово, Адольф! Тут к тебе журналисты пожаловали, да еще и из-за границы! Ты, братец Гитлер, становишься знаменитостью... А? Окопный Демосфен... ха-ха-ха!
Гитлер смущенно освободил свою руку от брутальных тисков фронтового камрада и довольно сдержано поздоровался с журналистами. Руки не подал. Он вообще избегал телесных контактов с людьми, отличаясь маниакальной чистоплотностью. "Микробы так и набрасываются на меня", часто жаловался он.
Старший из посетителей стал говорить какие-то банальности, предшествующие обычно серьезному разговору.
Человек с усиками слушал и все больше хмурился. Лицо его приняло болезненное выражение, почти страдальческое. Только водянисто-синие глаза навыкате смотрели с неукротимой твердостью, а над переносицей между глубокими глазницами скапливалась, выпячиваясь наподобие желвака, фанатичная воля.
Визитеры явственно уловили напряжение невидимых силовых полей - абсолютно несовместимых, взаимно отталкивающих. Перед ними стоял хищный зверь, вервольф, прикинувшийся человеком. Большие некрасивые ноздри его трепетали, казалось, он принюхивался к незнакомцам.
Еще с порога, как только увидел эти черные фигуры, звериным своим чутьем Адольф почувствовал расового врага. Подобных им он хорошо помнит еще со времен Вены и Линца, особенно Вены, которая кишела ними, как солдатский сортир червями.
На каждом шагу на улице бросались в глаза фигуры в долгополых черных кафтанах и в высоких шляпах и казались чужестранцами из какого-то таинственного мира и принесшими с собой ужасы этого мира.
Они могли провести простофилю Шюслера, но его, Гитлера, не одурачишь, он их по запаху определяет и лукавому взгляду. Сионистская братва. Они могут как угодно замаскироваться: обрезать сальные пейсы, сбрить бороды, спрятать кривые волосатые ноги под дорогим костюмом, но сути своей, сути кровопийц, они скрыть не в состоянии. Их с головой выдают хитрые бегающие глаза цвета фиников. О! Как он ненавидел этих черноволосых паразитов, которые совершенно сознательно губят наших неопытных молодых светловолосых девушек, в результате чего мы теряем такие ценности, которые никогда не восстановим...
- Из какой же вы газеты, господа, позвольте узнать?.. - бесцеремонно перебил говорившего "братец Гитлер". - Если вы представляете марксистов, то я с этими "товарищами" дел не имею...
Долговязый произнес слово "товарищи" на русский манер и с такой брезгливостью, с таким отвращением, будто выплюнул кусок тухлого мяса, который ему, вегетарианцу1, насильно затолкали в рот.
- Нет, что вы! - отмахнулся седовласый, но вида моложавого, по-армейски подтянутого, с небольшим шрамом в виде светлой полоски над левой бровью.
Впрочем, все трое, как успел заметить шеф пропаганды, имели военную выправку, и взгляды их были жесткими, несмотря на старания выглядеть светскими, сугубо штатскими людьми. Это чувствовалось. Военный человек всегда отличит себе подобных среди штатского дерьма.
- ...что вы! Мы не марксисты и уж тем более не коммунисты. Мы... как бы это сказать...
Седовласый покосился на делопроизводителя.
- Вы, кажется, торопились в редакцию? Мы хотели бы поговорить с герром Гитлером приватно.
- Ах, да! - спохватился Шюслер и, взявши портфель, стал набивать его папками с бумагами. - Вот, Адольф, хорошо, что ты пришел... тогда я не буду запирать... Мне надо заглянуть в общество "Туле", потом кое-куда отнести "Протоколы сионских мудрецов". Оттуда заскочу в "Мюнхенер беобахтер". Занесу твою статью...
- Какую статью?
- Ну, эту... "Мировой Татарин и Вечный Жид".
- Разве ты ее еще не отдал?! - Гитлер судорожно сцепил руки и аж подпрыгнул от нетерпения. Все-таки ему было трудно сдерживать свою кипучую натуру. Он искренне не понимал людей, которые в виду ясной цели могут так безответственно лентяйничать и преступно тянуть резину... Это про них поговорка: "Морген, морген, нур нихт хойте, загте аллес фаулер лёйте".
- А где печать? - спросил агитатор.
- Какая печать? - обомлел Шюслер.
- Круглая печать партии!!!
- А-а-а, там, в левом верхнем ящике стола.
