Карлос развёл костёр, нарвал высокой травы, чтобы было помягче лежать. Устроил две кровати, мы легли вокруг костра, головами друг к другу, и смотрели на звёзды. Карлос знал, о чем я думаю каждый раз, и вместо пустого разговора затянул песню:

Я плакал вчера,

Пока никто не видел.

Я плакал в одиночестве

И я чувствовал боль.

Где моё сердце,

Где мои глаза.

Они уже грустят.

Не плачь со мной.

Мои глаза плачут,

Моё сердце болит, когда я

Вспоминаю мой род,

Что остался там без меня.

Его голос с особым подрагиванием вырывался из груди. Его песням всегда было тесно внутри взбалмошного парня. Они всегда переполняли его. Я не слышала никого, кто пел бы, вкладывая в каждое слово каждой песни столько души, столько себя самого.

Я лежала, и слёзы текли из глаз, сбегали по вискам.

– Он тоже скучает, – прошептал Карлос. – Почему-то я уверен в этом. Где бы он ни был, он скучает.

– Я тоже так думаю. Но надеюсь, что ему там хорошо. Он, наверное, всё знает. Всё, что ждёт нас впереди. Жаль, не может рассказать.

Карлос протянул назад руку. Я сделала то же самое. И мы взялись за руки.

– Не грусти, сестрёнка.

Наутро мы двинулись в обратный путь. Он был гораздо дольше, ведь с нами были овцы и ягнята. Такой нелепой компанией мы прибыли почти вовремя к ужину.

Адна радостно всплеснула руками и бросилась накладывать нам порции.

– Так и знала, что успеете! Приготовили и на вас!

Мы, уставшие, наслаждались жареной рыбой и рассказывали остальным про орлов.

Я в красках описала подвиг Карлоса, показала перо. Оно вызвало особый восторг у ребятни. Отец похлопал Карлоса по плечу.

– Молодец, сынок. Твои тренировки не прошли зря. Продолжай совершенствовать стрельбу. Занимайся каждый день. И постарайся научить Эйли. Не хочется, чтобы она перебила наших овец, пытаясь защитить их от орлов.

После дружного смеха и похвалы Карлоса началось бурное обсуждение, что же делать с хищниками, облюбовавшими наш остров. Я подумала о Солде и его громком оружии. Но оставила это предложение при себе.

После ужина я пошла к Имани. Она сидела в кровати и болтала с Лией. При виде второй девушки я чуть поморщилась, но вид учительницы меня несказанно обрадовал. Она была в сознании, силы быстро возвращались. Появившийся на её щеках румянец и бодрый голосок были лучшими подарками.

Увидев меня, Имани расцвела.

– А вот и ты!

Мы крепко обнялись. Лия собралась было уйти, но Имани попросила её остаться и глянула на меня.

– Да, оставайся. Не надо уходить только потому, что я здесь.

Я подтвердила свои слова улыбкой. Не самой широкой, но честной. Лия кивнула и осталась. Имани начала разговор.

– Мне сказали, что ты от меня не отходила. И что ты позвала на помощь командира. Спасибо, Эйли.

– Это было несложно. Сложнее было видеть тебя такой. Не пугай нас так больше, пожалуйста.

– Я в порядке. Думаю, завтра смогу выйти из палатки. А через пару дней вернусь к детям.

– Не торопись. Никуда твои чертята не денутся.

Присутствие Лии меня совсем не смущало и не напрягало. Разговор был лёгким. Она тоже расслабилась, видя, что я не собираюсь её подначивать. Собственно, её я особо никогда и не обижала. Разве что сводила общение до крайне необходимых реплик. Она боялась меня скорее из-за того, как я обращалась с Эджайдой.

Когда Имани зазевала, мы ушли. Я окунулась в океане и долго сидела на берегу, глядя на проблески сигнальных огоньков ограды. Думая о том, что там – за ней?

Когда же я вернулась к себе в палатку и легла, мысли сменились. Теперь я размышляла. Что за болезнь была у Имани? И почему доктор не говорил, что это было?

Меня отвлёк попавшийся на глаза мешок. Его привёз Солд. Со всеми этими хлопотами я совсем забыла о нём и об обещании, данном детям.

Я села и раскрыла мешок. Внутри в мешочках поменьше лежали бусины разных цветов и размеров.

Следующие дни по вечерам я потихоньку делала ловцы снов для ребятни. И продумывала, как будет выглядеть большой ловец. С трофейными перьями. И кому я его подарю…

Через полторы недели все дети получили свои талисманы. Они хвастались друг другу, менялись и не выпускали их из рук.

Ещё один, лишний ловец я делала у себя в палатке по ночам. Или уходила на холм. Там, конечно, было темнее, зато никто не приставал с расспросами, для кого это. Почему-то я была уверена, что островитяне обязательно всё поймут. Так и видела многозначительные осуждающие взгляды, шёпот за спиной и покручивание пальцем у виска.

Я и сама понимала, что это полное безумие. Что я совершаю ошибку, позволяя остальным, и в первую очередь Солду, понять, что командир мне не безразличен. А уж в том, что чувства мои крайне далеки от первоначальной ненависти, я боялась признаться сама себе.

В первую очередь ловец снов был знаком благодарности. За помощь Имани. За то, что не подверг нас медицинским издевательствам. За то, что не обижал никого из нас.

Я упорно отталкивала сложившееся ощущение, что Солд чувствует то же, что и я. И точно так же старается это отрицать. Обвивая бамбуковое кольцо коричневой ниткой, я думала о том, знакома ли командиру нежность, любовь? Или его интересует в женщинах лишь то, что предлагает Эджайда? Любил ли он когда-нибудь? Как проводит вечера? С кем их делит? О ком думает? Каждая новая бусина закрепляла новую мысль о Солде.

Привязывая одно из красивых орлиных перьев, я вдруг застыла. В прошлую встречу я его поцеловала. Что он подумал об этом? Как после такого воспримет мой подарок?

Дрожа от бесконтрольного ужаса, я затолкала незаконченный ловец в мешок и спрятала его среди вещей. Сердце в груди колотилось так, будто просилось наружу. И я очень хорошо его понимала. Мне тоже хотелось покинуть тесную клетку.

Интересно, каково быть свободной? Идти, куда захочешь. Делать, что хочешь. Или не делать ничего. Общаться с тем, с кем хочешь. Быть с тем, кто в твоих мыслях и в душе. Спокойно говорить ему об этом, не боясь быть растерзанной чужим осуждением. Или своим собственным. Кто-нибудь живёт так? Или в этом и есть суть Нового мира? Лишь чёткие границы территорий и действий. Лишь чёткие группы людей, внутри которых вы можете, должны быть друзьями или супругами, но ни в коем случае группы не могут слиться, перемешаться.

Нелепые фантазии уносили меня ещё дальше. Я позволила себе на несколько мгновений представить, что Солд чувствует то же самое. Ищет ли он пути обойти запреты? Желает ли, чтобы тонкие прозрачные стены между нами рухнули?

Мы бы гуляли по моему острову. Медленно, держась за руки. Он рассказывал бы о себе, раскрывал передо мной душу. Поведал бы страхи, заветные мечты, сны. Рассказал бы, что любит, а что на дух не переносит. Затем мы отправились бы на его остров, и он показал бы мне огромную землю, где всё иначе, чем здесь.

Внезапно в эти мои мысли ворвался его жёсткий, жестокий голос, вбивающий в моё сердце слова, будто острую палку. «Не жди от жизни слишком многого. Есть этот остров. И эти люди. Других не будет. Выбора не будет».

Я вздрогнула и проснулась, ещё отчетливо слыша злорадный смех командира.

– Глупая Эйли. Выброси эту чушь из головы. Хватит уже.

Я решила заколотить сердце досками подобно тому, как мы заколотили вход в одно из помещений старой фабрики, чтобы туда не лазили дети. Спрятала от самой себя, чтобы не раниться. Запретила думать, запретила чувствовать. К следующему появлению Солда я была уверена, что смогла победить бред в своей голове. Не было тоски, не было больше подобных мыслей, не было желания узнать командира поближе. Он был очередным охранником. Тюремщиком. Он держал меня тут против моей воли. И я должна была его за это если не ненавидеть, но побаиваться.

Однако моя уверенность пошатнулась, стоило катеру показаться у ограды. Голова отрицала то, о чём упрямо взволновалось сердце. Я решила не издеваться над собой и не давать Солду возможность обрести надо мной ещё большую власть. Поэтому я как можно скорее бросилась к загону с овцами и козами и отпустила Шэди, которая сегодня занималась скотом. Она попыталась возражать, но я взмолилась уступить мне эту работу. Шэди была не очень трудолюбивой, поэтому сопротивлялась не слишком усердно.