Вдруг по залу, по бесконечной череде отделов словно прошёл электрический разряд. Олег подхватился, и вот уже невидимая воронка втянула его вместе с другими людьми и безошибочно приземлила в отделе женского белья. Давали чешские лифчики. Нимало не смущаясь, он занял очередь. Быстренько пообщался с женщинами, стоящими спереди и сзади, объясняя, что берёт для своей девушки, которая всю жизнь мечтала о таком. Даже бодро попросил совета, какой размер ему брать, трогательно изобразив собственными кулаками, сложенными в фигу, объём предметов, подлежащих упаковке. Женщины хихикали, но активно подсказывали. Главное было сделано – они его запомнили и прониклись. До кассы было человек пятьдесят, он успел к самому началу. А значит, у него есть с полчаса. Женщинам он сообщил, что ему надо в туалет – живот скрутило, но он скоро вернётся. Уж запомните его, пожалуйста. Конечно-конечно, отвечали ему со смехом, такого разве забудешь? Отпросившись, он быстро промчался в хвост очереди, которая постоянно прибывала, и там занял ещё одну, повторив трогательную историю. Когда вернулся, до кассы оставалось совсем чуть-чуть. Очутившись у окошка, быстро поведал кассирше, что ему надо купить лифчики девушке и маме и он не знает, кого выбрать, ведь дают только один в руки. Тронутая тётка выбила ему два чека. В результате до закрытия магазина он умудрился купить пять штук. А после закрытия продал каждый на десятку дороже, заработав, таким образом, пятьдесят рублей.

А у Ромки, между прочим, стипендия – сорок в месяц. И вкалывает он за неё с утра до вечера. Правда, он получил лимитную прописку и комнату в общаге. Олег пока ночует у него, подмазывая дядю Мишу известным способом, но вопрос надо решать. Домой он не готов возвращаться категорически, а значит, в Москву надо вгрызаться намертво. Ромка обещал поговорить насчёт него в отделе кадров. Придётся, конечно, тоже впахивать два дня через два по двенадцать часиков, зато, как он узнал от девчонок, есть шанс лет через пять-шесть отдельную комнату в коммуналке на Ленинском получить. А это уже джек-пот. Это постоянная прописка, и ты – москвич. Под ложечкой засосало. То ли от такой головокружительной перспективы, то ли потому, что не жрал весь день.

– Лайма, передай хлеб, – Люся очень устала на работе и была не в духе. Её всё раздражало. Особенно Лайма, которая молча передала хлеб, казалось, всем видом демонстрируя, что делает одолжение.

С тех пор как у Люси появился Ромка, а у Ирки Валерка, напряжение между соседками усилилось. Валерка чуть ли не ежедневно оставался у них ночевать. Он раздобыл где-то старую дверь без петель и положил её на кровать под матрас, чем увеличил ширину ложа, а заодно решил проблему еженощного скрипа, который так раздражал Лайму. Зато сузился и без того небольшой проход между кроватями, и это опять-таки вызывало недовольство Снежной Королевы, как за глаза окрестили латышку в общаге. Дело в том, что именно её кровать была напротив Иркиной. Засыпать под Валеркино сопение и просыпаться, лицезрея его зад на расстоянии вытянутой руки, удовольствие, конечно, ниже среднего. Тут Люся её понимала. А с другой стороны, что она хотела? Это общага, а не отдельная жилплощадь. Должна же у людей быть личная жизнь. Не устраивает – пусть возвращается в свой Тукумс. Никто не держит. Там пусть ждёт своего принца на белой «Волге». А будет права качать, они её быстро в бараний рог свернут. Ирка тоже активистка – профорг. По комсомольской линии пропесочат, по профсоюзной. Против их тандема вряд ли кто-то в общаге устоит. Даже комендантша Зина предпочитает с ними дружить.

Сама Люся частенько ночевала у Ромки. Он, правда, добрая душа, приютил Олега, что её очень раздражало. Надо же, иметь отдельную комнату – и так бездарно ею распорядиться! Она рисовала в мечтах, как переезжает к нему и обустраивает их хоть временное, но своё гнёздышко. Уж она сумеет навести уют! Ромка ей очень нравился. Иногда даже казалось, что это любовь. Такой он был чистый, свежий, неиспорченный. Как глянет синими глазищами, ресницы чуть дрожат, как крылья бабочки, – душа замирает, и внизу тепло разливается. Секс с ним приводил её в исступление. А уж она знала в этом деле толк. Девственности лишилась в четырнадцать и ни разу об этом не пожалела. У неё было много парней, очень много. Можно даже сказать, что мужчины были главной страстью её жизни. Своего первого она думала, что любит, но быстро выяснилось, что и другие ничего, и больше чувствами она не заморачивалась. Мужчины липли на неё, как пчёлы на мёд. Стоило лишь захотеть – и она получала любого. Сколько пар она разбила, сколько парней увела. Учитель математики в техникуме лишился из-за неё и семьи, и работы. А начальник местного РОВД уже здесь, в Москве, чуть партбилет на стол не положил. В итоге перевёлся в другой район с понижением и всё равно приползал к ней на коленях. Нет, она хорошо разбиралась в мужчинах, знала, где находится мужское сердце и мозг и умело дёргала за этот орган.

Ромка – другое дело. Она не хотела им манипулировать. Он её более чем устраивал. Как ни странно, она чувствовала себя в его присутствии спокойной и защищённой. Вроде мальчишка ещё, такой наивный временами, но чувствовалось в нём мощное мужское начало. Скажет негромко, как отрубит. И ведь оказывается прав по результату.

До встречи с ним она не представляла себя замужем. Как это можно? Похоронить себя с одним мужиком. Какой бы он ни был, а надоест очень скоро, начнут раздражать его носки, его привычки. Сколько раз у неё такое бывало. А сейчас ловила себя на мысли, как здорово было бы расписаться. Нет, просто так, по приколу. Понарошку. Им официально дали бы отдельную комнату. Вон, как Юлдашевым.

Он, конечно, не очень практичный, чересчур добрый. Не буду, говорит, старух обвешивать – западло это. Ну и ладно, она сама их жизнь упакует. У неё уже пять тысяч на сберкнижке, а она только три года работает. Опять же в очереди на комнату продвинется – семейным привилегия, если оба в торге работают. Он в армии отслужит, там в партию вступит, как Валерка. На гражданке торгашей не больно-то принимают, ненадёжный они народ. Глядишь, и по партийной линии двинется. Там обвешивать не надо, главное – головой и языком работать, а голова у него светлая, недаром в МГУ поступил.

Она так думала и сама понимала, что это несбыточные мечты. Какой загс? Ему семнадцать только стукнуло. Да и она – ненадёжное звено. Вызывало большие сомнения, что будет два года его из армии ждать. Это нереально. Там же зарастёт всё. Ну ладно, уж и помечтать нельзя.

– Что, Люся? О чём задумалась? Не ешь ничего. Я что, невкусно мясо потушила? – это Лайма, как всегда чётко выговаривая слова, вернула её к действительности.

– Нет, что ты, Лаймочка, очень вкусно! Устала просто. Полтора часа смену сдавала. Касса не сходилась. Пока не нашли тридцать рублей. Лариска выбила на другой отдел, а я не заметила. Может, ошиблась, а может, и специально. Она же Ивановне в рот смотрит. Не удивлюсь, если та до сих пор не успокоилась – всё в карман залезть хочет, – сказала и пожалела. Не стоит с Лаймой откровенничать. Хотя в чём-чём, а в трепливости та замечена не была. Распространять сплетни считала ниже своего достоинства.

– Люсь, а ты как верхушку снимаешь без кассира? У тебя же Лариска не в доле, – это Ирка, простая душа.

– Да очень просто. Через блатных покупателей. Я им колбаску хорошую оставляю, сырок. А они наличными мимо кассы расплачиваются, – снисходительно, как маленькой, растолковала подруге. Та хоть и работала дольше их всех, но была не очень сообразительной и часто удивляла своей неосведомлённостью о простейших вещах.

Девчонки сегодня ужинали одни. Ромка был на учёбе. А Валерка впервые вышел на новую работу – ночным сторожем в детский садик напротив. Работа непыльная, через ночь. И Лайма вздохнула свободнее. А то уж хотела комнату менять. Они тут устроили ей ночь в алмазах недавно.

К Олегу приехала девушка из дома, и он упросил Ромку уступить ему комнату на ночь – для торжественной дефлорации. Повод веский – не поспоришь. И ребята остались у них вдвоём. Выпили изрядно. Ну и занялись любовью, как обычно. Ирка – та кончала тихонько, как мышка. А Люська так не могла. Жилистый и неутомимый, как зверь, Ромка доводил её буквально до кипения. Вот она в беспамятстве и кричала, будто её режут. Кричала так, что соседи в стенку начали стучать, а Лайма, выпив чуть больше, спала и ничего не слышала. Но это до поры до времени. Он начал зажимать ей рот ладонью, а она возьми и прокуси ему руку. Тут уж он взвился, вскочил с кровати и заплясал по комнате от боли, зажимая прокушенную руку и размазывая кровь по телу. Трусов, понятно, не надевал, не до них было. Люська же освобождённым ртом издала заключительный особо смачный вопль, который наконец выдернул Лайму из глубокого сна, где её, возможно, мучили кошмары. И она, спросонья ничего не понимая, на автомате включила ночник.