Вина прибыли с Кипра, Родоса, из Коринфа и даже с далекой Сицилии, где колонисты-земледельцы качеством и совершенством своих продуктов уже превзошли своих коллег с родины.
Черпали вино из гигантского аттического кратера[17], почти столетнего, украшенного изображением танца сатиров и полуголых менад. На каждом столе стояла чаша, расписанная тем же художником, с пикантными сценами: обнаженные флейтистки в объятиях увенчанных плющом юношей, которые произносили тосты в предвкушении того, что им уготовил вечер.
Появление Александра было встречено аплодисментами, и хозяин дома вышел ему навстречу с прекраснейшей двуручной чашей, полной кипрского вина:
– Эй, Александр! После трех лет потребления чистой воды у тебя в животе завелись лягушки. Мы-то, по крайней мере, уехали оттуда раньше! Выпей немного этого, чтобы снова прийти в себя.
– Ну, чему тебя научил Аристотель на своих тайных уроках? – спрашивал Евмен.
– И где ты достал такого коня? – приставал Гефестион. – Никогда не видел ничего подобного.
– Да уж, я думаю, – заметил Евмен, не дождавшись ответа. – Он стоит тринадцать талантов. Это я заключал сделку.
– Да, – подтвердил Александр. – Это подарок отца. Но потом я выиграл столько же, поспорив, что объезжу его. Вам надо было это видеть! – продолжил он воодушевленно. – Его держали пятеро, и бедное животное перепугалось, его тянули за удила, и ему было больно.
– А ты? – спросил Пердикка.
– Я? Я – ничего. Велел этим бедолагам отпустить его побегать, а потом сам побежал за ним…
– Хватит о лошадях! – крикнул Птолемей, перекрывая шум, который подняли друзья, столпившись вокруг Александра. – Поговорим о женщинах! Займите места, ужин готов.
– О женщинах? – крикнул Александру Селевк. – А ты знаешь, что Пердикка влюблен в твою сестру?
Пердикка покраснел и дал товарищу такого тумака, что тот кубарем покатился по полу.
– Правда, правда! – настаивал Селевк. – Я видел, как он строил ей глазки во время официальной церемонии. Телохранитель строит глазки! Ха-ха! – захохотал он.
– А вы еще не знаете, – прибавил Птолемей, – что завтра он отправляется с эскортом, чтобы сопровождать царевну на церемонию жертвоприношения богине Артемиде. Я бы на твоем месте не доверил ему такое дело.
Александр, видя, что Пердикка стал уже пунцовым, попытался сменить тему и попросил минутку тишины.
– Эй, люди! Послушайте меня. Хочу вам сказать, что рад снова вас видеть и горжусь, что мои друзья-товарищи составили турму Александра! – Он поднял чашу и залпом выпил до дна.
– Вина! – приказал Птолемей. – Налейте всем.
Он хлопнул в ладоши, и, пока гости занимали места на своих ложах, несколько слуг развели вино, черпая воду из кратера, а другие начали подавать кушанья: вертела с куропатками, дроздами, утками и наконец редчайшими и изысканнейшими фазанами.
Справа от Александра расположился его самый близкий друг – Гефестион, слева – Птолемей, хозяин дома.
После дичи появилась четверть зажаренного теленка, которого кравчий разрубил на куски и положил перед каждым, а слуги тем временем принесли корзину с душистым, только что испеченным хлебом, лущеные орехи и вареные утиные яйца.
Вскоре явились флейтистки со своими инструментами и начали играть. Все девушки были очень красивы и соблазнительны: мидийки, карийки, фракийки, беотийки; волосы у них были перетянуты цветными лентами или покрыты шлемами с золотистой или серебристой каймой, а наряды изображали амазонок – короткие хитоны, луки и колчаны за плечом, сценическая бутафория, используемая в театрах.
После первой песни некоторые сняли луки, после второй – колчаны, а потом обувь и хитоны, оставшись совершенно голыми, с молодыми сверкающими телами, благоухающими под светом лампад. Они начали танцевать под музыку флейт, кружась перед столом и ложами сотрапезников.
Друзья бросили есть, начали пить и уже сильно возбудились. Некоторые встали, скинули одежды и присоединились к танцу, ритм которого все ускорялся тимпанами и тамбуринами.
Вдруг Птолемей схватил одну девушку за руку, прекратив ее вращение, и повернул, чтобы показать Александру.
– Эта красивее всех, – сказал он. – Я привел ее для тебя.
– А для меня? – спросил Гефестион.
– Эта тебе нравится? – спросил Александр, хватая другую девушку чудесной красоты – с рыжими волосами.
Птолемей заранее велел слугам заправить лампы маслом так, чтобы в определенный момент некоторые из них погасли и зал погрузился в полумрак.
Юноши и девушки уже обнимались на ложах, на коврах и шкурах, частично покрывавших пол, а музыка флейтисток тем временем продолжала звучать за расписанными фресками стенами, словно задавая ритм возбужденному дыханию и движению тел, поблескивающих в неверном свете нескольких лампад, что еще горели в углах обширного зала.
Александр не уходил до глубокой ночи, захваченный опьянением и неконтролируемым возбуждением. Как будто какая-то давно подавляемая сила вдруг высвободилась и полностью завладела им.
Он вышел на обдуваемую Бореем террасу дворца, чтобы прояснить ум, и стоял там, ухватившись за ограду, пока не увидел, как луна заходит за Эордейские горы.
Внизу, скрытое в темноте, было спокойное убежище Миезы, и, возможно, Аристотель бодрствовал там всю ночь, следуя за тонкой нитью своих мыслей. Казалось, прошло несколько лет после расставания с ним.
Вскоре после рассвета царевича разбудил стражник, и он заставил себя сесть в постели, обхватив руками раскалывающуюся голову.
– Надеюсь, у тебя была очень серьезная причина разбудить меня, потому что иначе…
– Причина – зов царя, Александр. Он хочет, чтобы ты немедленно явился к нему.
Юноша с трудом поднялся, как мог, добрался до таза для омовений и несколько раз погрузил в него голову, потом накинул на голые плечи хламиду, завязал сандалии и последовал за стражником.
Филипп принял его в царской оружейной палате, и вскоре стало ясно, что настроение у него отвратительное.
– Произошло пренеприятнейшее событие, – сказал царь. – Еще до твоего возвращения из Миезы я попросил твою мать помочь мне в одном деликатном деле: послать в Афины посольство, чтобы попытаться воспрепятствовать одному замыслу Демосфена, который мог сильно повредить нашей политике. Я думал, что инициатива царицы с большей вероятностью будет выслушана. К сожалению, я ошибся. Послов обвинили в шпионаже и запытали до смерти. Ты понимаешь, что это означает?
– Что мы должны начать войну с Афинами, – ответил Александр, у которого при виде отца отчасти просветлело в голове.
– Не все так просто. Демосфен пытается основать всеэллинский союз, чтобы вести войну против нас.
– Мы их разобьем.
– Александр, тебе пора понять, что не все проблемы решаются войском. Мне не удалось стать признанным вождем всеэллинского союза. Вместо этого я – враг всех эллинов! У меня есть один амбициозный план: начать войну в Азии против персов. Разгромить извечного врага греков и отбросить его подальше от эгейского побережья, чтобы получить контроль над всеми торговыми путями с востока до наших берегов. Чтобы осуществить этот план, я должен стать бесспорным вождем большой коалиции, которая объединит все силы греческих городов. Надлежит сделать так, чтобы во всех основных городах утвердились именно те партии, что поддерживают меня, а не те, что желают моей смерти. Понимаешь?
Александр кивнул:
– И что ты думаешь делать?
– Пока что – выждать. В последнем походе я быстро потерял свое влияние, и нужно восстановить части нашего войска, потрепанные на Геллеспонте и во Фракии. Я не боюсь военного поражения, но предпочитаю начинать сражение, когда победа наиболее вероятна. Я предупрежу наших осведомителей в Афинах, Фивах и других греческих городах, чтобы продолжали сообщать о развитии политической и военной ситуации. Если Демосфен хочет иметь хоть малейшую надежду в столкновении с нами, ему нужны Фивы, так как фиванское наземное войско – самое сильное после нашего. Поэтому нам нужно дождаться удобного момента и попытаться воспрепятствовать этому союзу. Это вряд ли будет трудно: афиняне и фиванцы всегда ненавидели друг друга. Ну а если дела у союза все же пойдут на лад, тогда придется нанести удар, сильный и молниеносный. Время твоего учения прошло, Александр. Отныне ты будешь в курсе всего происходящего. Ты станешь вблизи наблюдать за всем, что касается наших дел. Днем и ночью, при любой погоде. А сейчас прошу тебя пойти и сообщить матери о смерти ее посла. Она питала к нему теплые чувства, но не утаивай подробностей: я хочу, чтобы она узнала все, что там случилось. И будь готов: в следующий раз ты поведешь товарищей не на охоту за львом или медведем. А на войну.
