— А вы этого хотите?
— Он-то пристрелил Джека, разве нет?
— Но вы сказали, что не осуждаете его.
— Разве? — Вопрос был адресован не только мне, но и ей самой. — Не может быть. Джек был моим мужем.
Я решил, что хватит. Ее собственная жизнь и разум были так же раздвоены, как и ее брак. Я встал.
Она проводила меня к дверям.
— А как насчет пленок?
— Что насчет них? Они у вас?
— Думаю, что сумею их разыскать.
— За тысячу?
— Нет, мне нужно больше, — сказала она. — Я теперь вдова. И должна сама о себе заботиться.
— Давайте их прослушаем. Тогда я, может, предложу и больше.
— Их здесь нет.
— А где они?
— Не скажу.
— Ладно, как хотите. Я еще приеду или позвоню. Вы помните, как меня зовут?
— Арчер, — сказала она. — Джек Арчер.
С этим я и уехал. А она вернулась в свою освещенную электрическим светом гостиную.
ГЛАВА 29
Еще до отъезда из Санта-Тересы я из телефона-автомата возле бензостанции позвонил Хэнку Лэнгстону домой. Ответила его жена:
— Квартира Лэнгстонов.
— Ваш муж дома?
— А кто его спрашивает? — Но она, по-видимому, уже узнала меня, потому что голос ее стал неприветливым.
— Лью Арчер.
— Его нет дома и, между прочим, по вашей вине. Он где-то на севере округа, пытается спасти этого своего драгоценного убийцу. Кончится все тем, что Хэнка самого пристрелят.
Она была чуть ли не в истерике, и я попробовал ее успокоить.
— Вряд ли это случится, миссис Лэнгстон.
— Откуда вы знаете? — спросила она. — Я вот, например, чувствую, что для нас вся эта история добром не завершится. И это вы виноваты, вы втянули его в эту переделку.
— Ну, не совсем так. С Дэйви Спеннером он давно знаком и взял на себя по отношению к нему определенные обязательства, которые и старается выполнить.
— А что будет со мной? — крикнула она.
— Вас что-то беспокоит?
— Что толку вам объяснять? — сердито-доверительно спросила она. — Вы не врач.
— Вы больны, миссис Лэнгстон?
Вместо ответа она повесила трубку. Меня подмывало пойти к ней, но это привело бы только к еще большей путанице и потере времени.
Я выбрался на шоссе и поехал в направлении на север. Тело мое уже начало бунтовать, требуя отдыха. Мне казалось, что не правая нога, выжимая педаль акселератора, заставляет машину подниматься в гору к Родео Сити, а я сам толкаю машину сзади.
Помощник шерифа Пеннел сидел у себя, вслушиваясь в перекличку по служебному радио. Я понял, что он так и сидит здесь с тех пор, как мы с ним беседовали прошлой ночью. Его лицо, бледное, осунувшееся и заросшее щетиной, теперь занимали только глаза да усы.
— Что слышно, Пеннел?
— Они его потеряли. — В голосе его слышалось раздражение.
— Где?
— Не сказали. Дождь смыл все следы. У северного перевала льет, не переставая.
— А куда ведет этот перевал?
— Никуда. За перевалом нет ничего, кроме гор. А там на высоте в пять тысяч футов уже идет снег. Все равно ему придется вернуться вниз.
— И что?
— Как только он появится на шоссе, мы преградим ему путь. Я попрошу дорожный патруль поставить заграждение на шоссе.
— А что, если он все еще там, в долине?
— Вполне возможно. Профессор, по-видимому, так и считает.
— Вы имеете в виду Генри Лэнгстона?
— Ага. Он все крутится возле ранчо Крагов. У него своя теория: Спеннер, мол, помешан на этом ранчо и поэтому обязательно туда вернется.
— А вы не верите в эту теорию?
— Нет. Я еще ни разу не видел профессора, который бы соображал, о чем говорит. У них у всех размягчение мозгов, потому что чересчур много читают.
Я не стал возражать, и, воодушевленный моим молчанием, Пеннел принялся развивать свою мысль дальше. Лэнгстон, по-видимому, крепко его обидел, вот ему и требовалось выговориться.
— Знаете, что профессор пытался мне внушить? Что у Спеннера были основания поступить со стариной Джеком так, как он поступил. Из-за того, что Джек поместил его в приют.
— А разве этого не было?
— Было-то было, да только что еще ему оставалось делать? Отец ребенка попал под поезд. Джек не был обязан нести за него ответ.
Сказав эту двусмысленность, он чуть было не проговорился.
— За что Джек не был обязан нести ответ?
— За них обоих. И за отца и за сына. Я знаю, в ту пору ходили разные слухи, и не успел Джек еще упокоиться в могиле, как Лэнгстон принялся Снова их распускать.
— Какие слухи?
Он поднял глаза, полные возмущения и одновременно печали.
— Не хочу даже о них говорить. Одно вранье.
— Слухи о том, что Джек сам убил Блевинса?
— Да. Все это выдумки.
— Готовы поклясться, что это неправда?
— Конечно, готов, — ответил он, петушась чуть больше, чем надо. — Могу поклясться не на одной Библии, а на целой куче. Я так и сказал профессору, да он мне все равно не верит.
Не верил и я.
— А дали бы вы согласие провериться на детекторе лжи?
— Значит, вы считаете, что я вру? И что старина Джек был убийцей? — Я обманул его надежды.
— А кто убил Джаспера Блевинса, если не Джек?
— Мало ли кто.
— Кого подозревали?
— Например, возле ранчо крутился какой-то странного вида субъект с бородой.
— Бросьте, Пеннел. Не верю я в эти россказни про бородатых бродяг. Я знаю, что Джек часто бывал на ранчо. А потом, я слышал, он поселил Лорел у Мейми Хейдждорн.
— Ну и что? Блевинсу его жена не была нужна. Оп этого не скрывал.
— Вы знали Блевинса?
— Видел пару раз.
— А мертвым видели?
— Видел.
— Это был Блевинс?
— Клясться я бы не стал. — Он отвел глаза в сторону. — Миссис Блевинс утверждала, что это не он. А кому знать, как не ей?
— А что сказал мальчик?
— Ничего. Он молчал, как рыба.
— Весьма кстати, а?
Пеннел встал, взявшись за пистолет.
— Мне надоел этот разговор. Джек Флайшер был мне за старшего брата. Он сделал из меня мужчину.
— А я-то все думал, кто в этом виноват?
Выругавшись, Пеннел вытащил пистолет. Я вышел. Он остался на месте, но мне было как-то не по себе. Второй раз за день мне угрожали пистолетом. Рано или поздно ему суждено выстрелить.
Я перешел через улицу в «Родео-отель» и спросил у портье, где можно разыскать Мейми Хейдждорн.
Он посмотрел на меня с улыбкой.
— Мейми ушла от дел.
— Очень хорошо. Мне надо с ней поговорить.
— Понятно. Она живет на той дороге, что ведет в Сентервиль. В большом кирпичном доме. В той части города других таких домов нет.
Я выбрался из города, проехал мимо стадиона и стал подниматься в гору. Дом из красного кирпича разместился наверху, возвышаясь над окрестностью. День стоял пасмурный, низко плыли облака, и в океане, как в тусклом зеркале, отражалось хмурое небо.
По засыпанной гравием дорожке я добрался до дома и постучался в дверь. Открыла мне латиноамериканка в черном форменном платье и белой наколке с черным бархатным бантом на голове. Давно уже мне не доводилось видеть одетую в форму горничную.
Она начала было расспрашивать меня, кто я и что и зачем пожаловал, но ее перебил раздавшийся из комнаты женский голос:
— Пусть войдет. Я с ним поговорю.
Горничная ввела меня в комнату, обставленную резной викторианской мебелью и вполне соответствующую тому чувству, какое я испытал, когда приехал на север округа: мне казалось, что я вернулся в довоенные времена.
И при виде Мейми Хейдждорн это ощущение только усилилось. Она была миниатюрной женщиной, и, когда сидела на диване, ее ноги в золоченых туфельках не доставали до паркета. На ней было довольно строгого покроя платье со стоячим воротником. Ее высокая грудь вздымалась, как у зобастого голубя. Завершали портрет нарумяненное в мелких морщинках лицо и волосы, или парик, чудовищно рыжего цвета с переливами. Однако мне понравилась заигравшая на ее лице улыбка.
— Что вас интересует? — спросила она. — Садитесь и расскажите Мейми.