Проводив всех, Зеленка запер комнату и с ключом отправился к Кечкешам. По пути он выглянул в окно. Увидев в саду старого Кечкеша, который был занят окучиванием крыжовника, Зеленка обрадовался: значит, тетушка Кечкеш сейчас одна. А именно с ней-то он и хотел первым делом поговорить. Он уже давно убедился, что Геленчер очень хорошо разбирается в людях и стоит прислушаться к его рекомендации.

— Ведь кто бы мог только подумать?! — встретила его Кечкешне. — Вчера еще такой веселый был, на рыбалку готовился, поплавками занимался…

— В самом деле? — полюбопытствовал Зеленка.

— Вы же знаете, какой-то поплавок он там полировал. Да я и сама видела, когда вечером принесла ему термос с кофе. Он ведь день свой всегда с кофе начинал, особливо когда собирался на рыбалку.

— И вы не приметили ничего такого, странного, что ли, в поведении господина Колечанского?

— А почему? Разве те, кого должны убить, они как-то по-особенному себя ведут?

Зеленка улыбнулся про себя. Вот это да! Язычок у бабули ехидный!

— Господин Колечанский, видно, очень вам доверял?

— Да. Очень. Он вообще милый был человек. Любил меня. Ведь он, почитай, у меня на руках и вырос-то.

— Да, конечно. Даже вон ключ от сейфа у вас хранил, — согласился следователь.

— Хранил. А знаете почему? Лет эдак десять тому назад он на рыбалке потерял один ключ, и сейф этот никак открыть не могли. Пришлось аж замок высверливать. С тех пор он, как на рыбалку, бывало, едет, ключ завсегда мне отдает.

— Много денег было в сейфе?

— Может быть, и много. Я же никогда в него-то не заглядывала.

— Сколько, говорите, лет вам было, когда вас сюда работать взяли, тетушка Мари?

— А как раз четырнадцать мне исполнилось.

— И какую пенсию вы теперь получаете?

— Никакую.

— Как же так?

— Потому как мы не были в профсоюзе зарегистрированы, как работающие.

— И супруг ваш тоже?

— И он не был.

— Как же это вышло, что вы не были в профсоюзе? — возмутился Зеленка. — А что делать будете, если заболеете?

— До сих пор здоровы были. Господин Колечанский, бывало, говаривал: заболеете — идите к доктору, я ваше лечение сам оплачу…

— Но ведь теперь вам уж и пенсия полагалась бы…

Старушка закручинилась.

— Большое упущение допустил господин Колечанский, — продолжал Зеленка. — Лишил он вас, получается, пенсии-то.

Старушка окончательно помрачнела.

— Что ж, может статься. До сих-то пор у нас никаких забот с этим не было. За квартиру мы не платили. Питание тоже имели бесплатное. Опять же часть урожая с сада продавали…

— Но вы же, тетушка Мари, тоже работали на него: готовили ему обед, стирали, в комнатах убирали, дом в порядке содержали. А взамен что получали? Только фрукты, в саду оставшиеся?

— Почему только? Подарки еще…

— Что именно, сколько подарков, какие?

— Деньги он нам давал. Когда, бывало, и триста форинтов даст, а когда пятьсот…

— Понимаю. Словом, получали вы не зарплату, а подарки. Чтобы помалкивали, если спросят!

— Да нет, господин капитан, вы не подумайте про него чего плохого, — сказала Кечкешне.

— А много вам работать приходилось, тетушка Мари?

— Много! — подтвердила старушка. — Что верно, то верно. Много. Когда меня еще только взяли сюда, мне сразу за четырьмя детишками ухаживать пришлось. Не знала я с ними ни дня, ни ночи. Ну и потом тоже. Словом, всегда я работала. Каждый день. От зари и до зари.

— Понимаю… Прожили вы здесь с супругом почти всю свою жизнь… Ну а кто-нибудь из господ когда-нибудь с вами разговаривал? Так просто, не по делам, а о жизни вашей? Довольны ли жизнью? Чего вам хочется?

— Молодой барич Янош, когда он еще здесь жил, вот он говаривал с нами. Только и он уж давно сюда не приходит. Рассорились они с господином Леринцем.

— А другие?

— Ну и молодой барич Балинт. Он тоже нет-нет да и заглянет к нам сюда. Сигаретку выкурить. Аль просто так. Он меня иной раз бабулечкой назовет. Его я тоже ведь растила. Начиная с шестилетнего возраста. А другие — нет, из других никто к нам не заглядывал.

— Сестры Колечанские не заходили?

— Нет, что-то и не припоминаю, когда барышни заходили сюда в последний раз.

— А вы, тетушка Мари, вы сами не навещаете их?

— Редко.

— Н-да, состарились. Одни остались. Грустная жизнь, — вслух размышлял Зеленка. Он сделал паузу и вдруг задал вопрос, простой, негромкий, но тяжелый, как камень: — А детки-то у вас свои есть?

— И деток у нас нет, — вздрогнула Кечкешне.

— Что, не хотели? — снова спросил Зеленка все так же негромко, доверительно.

— Как же не хотеть?! Хотели. Да только не разрешили нам. Не разрешили! — не сказала старушка, почти выкрикнула, с болью.

— Да кто же мог вам не разрешить? Леринц Колечанский?

— Нет, не он. Родители его. Они нам с мужем условие поставили, как мы еще только поженились. Чтобы детей, сказали, у нас не было. А если будут дети, то они сразу же нас, значит, и увольняют. Ну а что нам было делать? Куда нам было податься с мужем? Назад в деревню, в ту нору земляную, откуда я сбежала? К матери на шею? Или на улицу? — Голос ее сорвался, она умолкла, а из глаз ее градом покатились слезы.

Но прошла минута, и Кечкешне вдруг подняла голову, утерла слезы и очень твердым взглядом посмотрела на Зеленку.

— Ладно, господин капитан, спрашивайте. Спрашивайте все, что вы от меня узнать хотите.

— Я? — удивился Зеленка. — Даже уж и не соображу, о чем спросить.

— Ну я-то думаю, что вы не просто поговорить со мной зашли? И не сердитесь, что горе мое на меня так вдруг нахлынуло. Спрашивайте все, что нужно. На все вопросы ответ дам.

— Где хранил господин Колечанский свою переписку? — сказал Зеленка.

— Где хранил? А в ящиках стола хранил. И в шкафу несгораемом, что для денег. Только сжег он все. Недели две тому. В саду. Сам сложил в кучку все бумаги и сжег. И дождался, пока они все в пепел превратятся. А потом даже пепел приказал моему муженьку в землю зарыть.

— Почему?

— Чтобы, значит, спрятать прошлое свое. От Гизелы, невесты своей нареченной…

— Вот как? Ну что ж, за рассказ спасибо…

— А денег у хозяина было, что он и сам не знал сколько, — продолжала Кечкешне.

— Вы мне вот что скажите, что за человек был Колечанский?

— Который? Старик или сын его, хозяин наш покойный?

— Ну, наверное, сначала о старом Колечанском…

— О старом? Ладно. Словом, пока жив он был, в доме никто пикнуть не смел. Такой же был, как и его отец. Будто кремень. Никого никогда не слушал. Дочерям своим сам выбрал мужей. Кого выбрал, за тех им и идти надобно было. Сына Яноша он отдал обучаться в кожевники, потому что собирался открыть свою кожевенную фабрику. Супружницу, ту иной раз он и поколачивал.

— Когда пьян был?

— Не пил он никогда. А если и пил, то по нему, бывало, все равно ничего не заметишь. Зато на жене синяки заметны были. И дочек он тоже колошматил. Не щадил никого — ни бога, ни человека! Вот какой он был! И я от него иной раз пощечины получала. Ой, да еще сколько! Ну а барыня сама тоже любила порой руки распускать.

— Как старик скопил такое-то богатство?

— О том я не ведаю. Было у меня других забот много, чтобы об их богатстве думать. Только вижу я, что земельки у него все больше становится. То здесь пять гектаров прикупит, то там двадцать. Жадный он был. И скупой. И беспощадный. Одно слово — барин!

— А вы мне вот что скажите: родственники господина Колечанского любили его? — допытывался Зеленка.

— Богатых людей завсегда ненавидят. Но угодничают перед ними.

— Ну хорошо, а что здесь происходило в последние дни жизни господина Колечанского?

— А ничего не происходило.

— Но ведь были же у него какие-то посетители?

— Да как вам сказать?.. Вот в среду вечером барин молодой, Балинт, здесь был. Проститься приходил. Они с женушкой в четверг на отдых уезжали. Только господина Леринца, как назло, дома не было. Барич подождал, подождал. К нам заглянул. Выкурил сигаретку, потом с мужем моим они пошли сад посмотрели, дом вокруг обошли…