Одним словом, Александр стремительно выздоравливал, что и констатировал с удовлетворением Георгий Иванович, лечащий врач, так и не сообщивший благодарному пациенту своего воинского звания (несомненно, не низкого), несмотря на его просьбы. Настал день, когда майора переодели из опротивевшей пижамы в сногсшибательный гражданский костюм и перевели в другое, не менее люксовое, жилище.

К этому времени Александр уже понял, что к госпиталю «санаторий», как он его теперь называл, не имеет ровно никакого отношения. Скорее всего, им, майором воздушно-десантных войск Бежецким Александром Павловичем, 1966 года рождения, русским, не бывшим, не состоявшим, имевшим, и т.д. и т.п., заинтересовалась Служба. Какая именно, почему и, главное, с какой далеко идущей целью – Александр не знал, да и не особенно желал вдаваться в подробности. Старый служака, как он сам себя небезосновательно характеризовал, весьма неглупый, майор твердо знал одно: скоро халява неизбежно закончится. А по ее окончании один бог знает (кстати, и в палате и в его нынешнем номере в красных углах висели иконы, причем даже на дилетантский взгляд потомственного атеиста, разбиравшегося в иконописи примерно так же, как и в классическом балете, не ширпотреб), куда и в какое дерьмо его зашвырнет завтра судьба-индейка. Поэтому Александр ел, спал, качался на тренажерах, смотрел телевизор, читал детективы и русскую классику (находя их в книжном шкафу апартаментов), резался на компьютере, ранее виденном редко и только издали, в «стрелялки» типа «Doom» или «Quake», а также приятно проводил вечера попеременно то с Валюшкой, продолжавшей преданно бегать к бывшему пациенту, то с еще одной, весьма незаурядной во всех отношениях, девицей – Ингой, по совместительству (или по ошибке, что более похоже на правду) служившей в этом веселом доме (не поймите превратно) горничной.

Кстати, в постели с последней он от скуки начал оживлять свои познания в немецком языке, казалось прочно забытом еще со школьной скамьи. Инга оказалась остзейской немкой родом из Прибалтики – Александр и не подозревал, что такое возможно после десятилетий ленинско-сталинско-хрущевско-брежневской национальной политики партии – и в минуты расслабления переходила на родной язык. Сначала из любопытства, но затем увлекшись, Александр попытался поддержать фривольный разговор на языке тевтонов и швабов, как выяснилось, довольно успешно. Совершенно случайно он обнаружил на компьютере программу, обучающую немецкому, и, поупражнявшись днем, вечерами потрясал Ингу своим шпреханьем, день ото дня становившимся все более и более уверенным.

Иногда, пресытившись бездельем, Бежецкий посещал местное «офицерское собрание», размещавшееся на втором этаже роскошно обставленного здания «санатория», затерявшегося, судя по окружавшему пейзажу, все-таки в Уральских горах (не в Карпатах или Пиренеях же, в конце концов). Контингент, посещавший клуб, был весьма разнороден. Глядя на некоторых завсегдатаев, Александр с трудом воспринимал их как офицеров. Скорее данным индивидуумам подошли бы сугубо гражданские профессии: бухгалтер, врач, учитель… Другие же, напротив, были прямо-таки эталоном офицерства, причем старого, кастового. Щеголеватый вид, выправка, ровное обращение… Никаких тебе, понимаешь, «товарищ», только «господа», «сударь», «мадам». Как-то само собой возникло желание подражать этим образчикам истинного офицерства, перенимать, так сказать… С одним из них, среднего роста и западноевропейского типа господином, явно кадровым военным, хотя и в цивильном, Бежецкий познакомился как-то вечером за бильярдным столом.

– Штаб-ротмистр Вельяминов Георгий Николаевич,– представился тот, четко впечатав подбородок в узел галстука и лихо прищелкнув при этом каблуками щегольских туфель так, что Александру послышался призрачный звон гусарских шпор.

Приняв предложенную игру, Бежецкий тоже, хотя и не так лихо, щелкнул каблуками:

– Майор Бежецкий, Александр Павлович. Если не ошибаюсь, ваше звание, Георгий Николаевич, соответствует старшему лейтенанту?

– Извините, Александр Павлович, вы не правы,– заметил штаб-ротмистр.– Штаб-ротмистр по «Табели о рангах», бессмертному творению Петра Великого, соответствует пехотному званию штабс-капитана, а в Советской Армии эквивалентен, скорее, капитану. А ваше звание, господин Бежецкий, более соответствует ротмистру.

– Но ротмистр, насколько я знаю, кавалерийское звание. Какое же отношение я, позвольте, имею к кавалерии?

– Вы правы, ротмистр, воздушно-десантные войска не относятся к кавалерии, но при возникновении авиации во многих странах мира (в Российской Империи, кстати, тоже) на этот революционно новый вид войск были, как бы это выразиться, «спроецированы» кавалерийские звания. К примеру, в США аэромобильные войска даже эмблему переняли от кавалерии и носят на шевроне и в петлицах скрещенные сабли. Мне кажется, вы, ротмистр, имеете прямое отношение к аэромобильным войскам, а?

– Но явно не к американским, штаб-ротмистр.

Они молча играли несколько минут. Штаб-ротмистр играл профессионально, легко и непринужденно, чего нельзя было сказать о Бежецком. Однако майор с детства не отличался обидчивостью и старался учиться всегда, когда предоставлялся случай. Спустя несколько вечеров после знакомства со странным офицером он с удовлетворением отметил значительно возросшее личное мастерство. Теперь он легко обыграл бы всех своих прежних противников, представься такой случай.

Лихо закатив в лузу шар от двух бортов, Александр вернулся к интересной теме:

– А вы, штаб-ротмистр, кавалерист или авиатор?

Вельяминов, опустив кий, пристально поглядел в глаза Александру и заметил:

– Кавалерийские звания были приняты не только в авиации, господин Бежецкий.

Александр быстро прокрутил в голове содержание прочитанной совсем недавно классики и удивился:

– Неужели?..

По-прежнему пристально глядя в глаза Александру, Вельяминов бросил:

– Да, я имею отношение к спецслужбам, ротмистр. Вы меня правильно поняли, я жандарм. Честь имею! – И, осторожно положив кий на сукно, повернулся на каблуках и оставил Бежецкого переваривать услышанное.

Переваривал и делал выводы Александр долго. Вечерами он продолжал сражаться на бильярде со «штаб-ротмистром», иногда вызывая того на беседу и анализируя услышанное. По всему выходило, что влип майор на этот раз во что-то весьма странное, выгонять его вроде бы пока не собираются, но и события не форсируют, готовя к чему-то и терпеливо ожидая от Бежецкого резких телодвижений.

Дня через три Александра, валяющегося после обеда на кровати, осатаневшего от безделья и неизвестности, посетила светлая мысль:

– Таньша, а Таньша! – позвал он копошившуюся по хозяйству в одной из четырех комнат люкса горничную.

Таня, сменщица Инги, была местной уроженкой и любила, когда «барин», как она дурашливо называла Бежецкого, звал ее именно так. Надо сказать, это была самая безобидная из ее заморочек.

– Тань, а не принесла бы ты мне бумаги листок и конверт?

– К чему это вам, барин?

– Да старикам черкнуть хочу.

– А-а!

Таня повернулась и неторопливо пошла продолжать прерванное занятие, а Бежецкий с нетерпением принялся ожидать результатов своей «провокации».

Результаты, как водится, не заставили себя долго ждать.

За ужином в клубе к столику майора подошел один из вестовых, как Александр про себя называл подтянутых молодых людей, постоянно молчаливо сновавших по зданию «санатория», и сообщил:

– Александр Павлович, вас просят зайти после двадцати часов в кабинет номер четыреста три.

«Началось!» – радостно подумал Бежецкий и, вежливо поблагодарив вестового, вернулся к трапезе.

После ужина, полчаса послонявшись по своему люксу, Александр точно в назначенное время стоял перед указанным кабинетом на четвертом этаже. Когда стрелки его «ориента» (кстати, тоже местный подарок) замерли на нужной цифре, он деликатно постучал в дубовую монументальную дверь с одним только номером, без таблички.