Если бы вы знали ее так же хорошо, как знаю я, то не сомневались бы в ее невиновности.

Подождав, пока чернила высохнут, я сложила письмо. Наскоро умывшись и переодевшись, я быстрым шагом вышла из дома и через полчаса очутилась перед крепостными воротами.

Пока стражник изучал мой жетон, я смотрела вверх. Высоко, по парапету крепости, ходил кругами одетый в красный халат солдат, и я стала гадать, что он оттуда видит и не кажется ли ему, что после столь кровавой ночи королевство стало другим.

Стражник вернул мне жетон.

– Можешь проходить. – Из его рта вылетело облачко пара.

Я тут же прошла через ворота; все мои чувства были обострены до предела. Где-то в городе все еще скрывался убийца. По обе стороны от меня тянулись бесконечные ряды хижин, в которых жили усталые, недоедающие люди; облачившись в белые халаты, они курили трубки. Я посторонилась, пропуская бегущих детей. Навстречу мне шли женщины с корзинами на головах и привязанными к спинам младенцами, за кем-то из них шагали дети постарше, нагруженные вязанками соломы.

– Прочь с дороги! – кричали слуги. – Дорогу моему господину!

И нужно было, стоя в грязи, низко кланяться благородным людям. Поэтому я свернула в переулок Пхиматколь – узенькую улочку, по которой предпочитали передвигаться пешеходы вроде меня, не желавшие кланяться и потом очищать грязь от свежевыстиранной одежды. Приблизившись к отделению полиции, я снова вышла на главную дорогу и остановилась.

Мое внимание привлекла толпа у стены. Трудно было не услышать висящий в воздухе шепот, не заметить пальцы, указывающие на листы бумаги на стене. Когда униженные и притесняемые хотели, чтобы их услышали, они вывешивали на стенах анонимные листовки. Говорить в открытую было нельзя, дело могло кончиться смертной казнью.

– Что здесь написано? – спросил какой-то крестьянин.

– Не знаю, – ответил другой. – Я не умею читать.

– Никто из нас не умеет! О чем здесь сказано?

Я пробралась сквозь скопление людей и взглянула на объявление. Оно было написано ханча[10], то есть предназначалось лишь для людей благородного происхождения, для наделенных властью. Но я умела читать на классическом китайском и потому сделала несколько шагов вперед. И застыла на месте.

Наследный принц убил…

Неожиданно толпа разделилась на несколько частей. Люди начали кричать и хватать ртом воздух, в толпу втиснулись фигуры в черных шляпах и черных халатах, размахивающие дубинками. Полиция. Один из полицейских так сильно пихнул меня, что у меня клацнули зубы, а сама я врезалась в стену. Но боли я не почувствовала – так сильно потрясли меня прочитанные слова и страх в глазах полицейских, срывавших листовки.

Я вжалась в стену – ноги меня не держали. Перед глазами встали темные покои наследного принца, покои, шептавшие об его отсутствии. Его высочество тайком покинул дворец и вернулся в него, став свидетелем резни.

Наследный принц убил… Кого? Кого он убил?

Я ворвалась в отделение полиции и увидела перед павильоном пустой стул для допрашиваемых. В центре же высокой деревянной террасы сидел командир Сон.

Это был крупный старик с рыкающим голосом и седой тощей бороденкой. Оперившись локтем о ручку кресла, он постукивал себя пальцами по щеке. И ждал. Ждала и толпа зевак, собравшаяся вокруг стула для допрашиваемых.

– Ты выглядишь больной.

Я, опешив, огляделась и встретилась взглядом с дворцовой медсестрой Инён, которую я видела рядом с местом преступления. Это была высокая и стройная молодая женщина лет двадцати пяти, лицо ее было бледным, словно освещенные луной лепестки, – а может, она просто нанесла на лицо больше пудры чибун, чем обычно. Инён казалась женщиной хрупкой, но когда она потянула меня в сторону, чтобы на меня не налетел проходивший мимо полицейский, я почувствовал, какие сильные у нее руки.

– Ты давно здесь? – спросила я.

– С начала допроса.

– А он давно начался?

– Уже дали показания все свидетели, в том числе и члены семьи подозреваемой.

Последнее слово она произнесла так, будто тоже не верила в виновность медсестры Чонсу.

– Ты считаешь, моя наставница невиновна? – неуверенно спросила я.

– Твоя наставница? – Она выдохнула и покачала головой: – Я свидетельница. Это я сообщила о преступлении.

Мои брови взлетели вверх.

– А что ты видела?

– Это длинная история, – пробормотала она. – Незадолго до конца комендантского часа я поняла вдруг, что моего пьянчуги отца нет дома, и пошла за ним в игорный дом, где он завсегдатай. Мне не хотелось, чтобы он, как обычно, спустил те небольшие деньги, что у него были. В наше голодное время… – Она покачала головой. – Я забрала его оттуда, он на меня разозлился и пошел домой один. И тут я увидела, как по улице бежит придворная дама Анби. Она, казалось, очень чего-то боялась, все время оглядывалась и даже не попросила помощи у патрульного.

– И дело кончилось тем, что она мертва, – сказала я себе под нос. – А полиции известно, что она была придворной дамой, а не служанкой?

– Да, я сказала им об этом… – Ее голос умолк, а взгляд помутнел, словно она мысленно вернулась в предрассветные часы. – Я пошла следом за Анби, поскольку знала, что ей запрещено находиться за дворцовыми стенами. Затем я потеряла ее из виду. Какое-то время я старалась ее найти, но потом решила пойти домой. И тут услышала женские крики.

Инён судорожно выдохнула.

– Когда я пришла, все уже стихло. Ворота были открыты, и я заглянула внутрь… – Она зажала рот рукой и, казалось, вот-вот упадет в обморок. – В жизни не видела ничего столь ужасного.

Толпа тем временем исступленно зашептала. Я проследила за взглядами людей и увидела медсестру Чонсу, выставленную на всеобщее обозрение, она была не в форме ыйнё, а в простом белом халате. Она шагала не громче, чем падают снежные хлопья. Время замедлило свой бег. Я пыталась узнать женщину, учившую и наставлявшую меня добрую половину моей жизни, женщину, которую я обожала. Когда я была маленькой, она напоминала мне волшебницу, спустившуюся с облаков. Ее глаза всегда ярко блестели, как звезды безоблачной ночью. Но сегодня она выглядела отрешенной и зачахшей.

Напряжение в воздухе росло, давило на нас, и все мы, затаив дыхание, ждали, что будет дальше. По обе стороны от медсестры Чонсу стояли два стражника, держа наготове толстые деревянные дубинки, ее же привязали к стулу для допрашиваемых.

Мне хотелось закрыть глаза. Пытки в полиции были делом обычным – настолько обычным, что королю Ёнджо даже приходилось вмешиваться в полицейские дела, чтобы предотвратить безжалостное избиение взятых под стражу людей. Его величество пытался ограничить наказания тридцатью ударами и ввести правило, согласно которому заключенных можно было избивать только раз в три дня. Но мы, низкорожденные, знали, что полиция не выполняет предписаний его величества и часто забивает подозреваемых до смерти.

«Пожалуйста, – молила я небеса, – защитите медсестру Чонсу».

– Незадолго до окончания комендантского часа, в предрассветные часы, – гремел с террасы голос командира Сона, – разные свидетели, как они заявляют, слышали доносящиеся из Хёминсо крики. Матери двух жертв утверждают, что их дочери ушли из дома пораньше, чтобы дополнительно позаниматься со старшей медсестрой Хиджин, которую также обнаружили мертвой.

Он повернулся к медсестре Чонсу:

– Ты говорила, что тоже отправилась в Хёминсо, чтобы помочь ученицам?

– Да, – напряженно ответила медсестра Чонсу. – Это так.

– Во сколько?

– Мы часто открываем ворота для тех, кто учится на медсестер, за час до окончания комендантского часа.

– Значит, в четыре утра, в час тигра?

– Да.

– Тогда почему трое твоих соседей утверждают, что видели, как ты уходишь из дома в полночь? Куда ты направилась? Домой ты после этого не возвращалась.

Медсестра Чонсу помедлила с ответом, она была очень бледна.