— Неплохо, — машинально признал я. — То есть для Простаков вполне сносно.

Прикер принялась покусывать ноготь и с мечтательным видом произнесла:

— Я впервые услышала ее в девять лет по радио, когда мы ехали с ярмарки. Упросила маму купить один диск, вроде это был «Fearless». И две недели в доме просто невозможно было находиться. Тей-Тей звучала из всех углов…

— Бедные родители, — пробормотал я под нос.

Неловкий разговор закончился так же быстро, как и начался. Я принялся мысленно перебирать все способы, с помощью которых Долорес могла бы до меня добраться. К своему внутреннему удовлетворению, буквально через несколько мгновений, я заключил, что таковых просто напросто не было.

Прекрасно охраняемое общежитие, личный автомобиль с бронезащитой, сквайр со знаниями медицины…

А если мотоцикл? Она могла его испортить? Нет, невозможно. Я сам проверил его несколько раз. Двигатель и тормоза в порядке.

— Прости за маму, — я снова ощутил на своем плече крохотную ладонь.

Девчонка смотрела на меня не заискивающе и не моляще. Это был на удивление взрослый взгляд, в котором сквозила жалость.

Которую я не выносил.

— Неважно, — сказал я как можно более небрежно, пытаясь стряхнуть руку.

— Важно, — хватка стала чуть крепче. — Если Элина пострадала из-за меня, то очень важно.

— Элина в порядке, — я отодвинулся чуть дальше. — Просто напилась, проблевалась, выпросила у папочки очередное извинение, и живет теперь счастливо.

Прикер поджала губы. Очевидно, ей не понравилось то, что я сказал о ее кумире.

— Элла, может, и позволяет себе лишнего за обедом, — произнесла она пламенно, — но она хороший человек!

— Конечно, — кивнул я, потирая виски. — Повторяй перед сном десять раз, может и правда поверишь в это.

— Тебе обязательно мне перечить? — девчонка тряхнула своей лохматой рыжей шевелюрой.

— Тебе обязательно нести чушь? Знакома с нашей прессой?

— Я не умею читать на маджиклете! — огрызнулась та. — И времени нет! К тому же, там ее обсирают! Ни одного слова правды!

Мне надоел этот бессмысленный спор. Именно потому я решил говорить на языке фактов.

— Хочешь правды? — протянул я. — Вот тебе правда из первых рук. Элина решила увести тебя в наш мир, потому что ей страсть как нужно было разыграть карту хорошей девочки.

— Зачем ей это надо?

— Ее мать опозорила всю семью, изменив с половиной королевского двора, а потом их бросила.

— Отец тоже не лучше!

Все-таки читала.

— У мужчины, моя дорогая, есть потребности, которые надо удовлетворять.

— То есть у женщины их быть не может?

— В первую очередь, Гвеннет мать, а не женщина, — процедил я. — И эту роль она провалила. Элина поэтому алкоголичка. Еще и чародейка отвратительная.

— Она будущая верховная Лефарии! — гордо вскинула подбородок девчонка. — Не за красивые же глазки!

Во рту появился вкус желчи. Мне адски захотелось хорошенько потрясти идиотку, выбив из нее всю дурь.

— Она кронпринцесса! Ей что угодно дадут за красивые глазки! — медленно и членораздельно ответил я. — Ты хоть раз видела, как она колдует?

— Да! Она пускала серебряные огоньки…

— И на этом все? — я приподнял бровь. — Дорогая, ее бабушка могла устраивать звездопады! Ее мать в лучшие годы одним щелчком освещала самую темную ночь! А Элина не может ни-че-го!

Прикер в немом ужасе уставилась на меня. Даже после того, как я открыл ей глаза на принцесску, она продолжала за нее волноваться.

— Всем на нее плевать? Никто не может ей помочь?

— Элине плевать на саму себя, — я закатил глаза, — Если чародейка о себе не заботится, то никто о ней не позаботится.

— Зачем ты это рассказал? Чтобы меня задеть? — у Прикер задрожал подбородок и заблестели глаза.

Машина остановила ход. Я вышел на улицу, вдохнул холодный сырой осенний воздух и ответил:

— Затем, чтобы ты поняла: люди королевской крови тебе не друзья. Не были и никогда не будут. Мы всегда выбираем себя. А теперь идем. Не хотелось бы, чтоб нас заметили.

***

— И где этот дом? — топнула ногой Прикер, растерянно оглядываясь по сторонам.

Мы стояли посреди безлюдной темной улицы, окруженные покосившимися старыми деревянными развалюхами. Некоторые окна были освещены тусклыми светильниками, некоторые зияли пустотой выбитых стекол.

Я всегда приходил на встречи с другой стороны квартала, более презентабельной, потому что раньше мне не бросались в глаза бедность и убожество жизни Долорес. Наверное, слишком занимала цель, а не путь к ней.

Девчонка достала из кармана кофты замусоленную бумажку и принялась отчаянно вглядываться в незнакомые буквы, подслеповато щурясь.

— Ты не знаешь, где живет твоя подруга? — я потерял всяческое терпение.

— Откуда? — с отчаянием выкрикнула та. — Она меня никогда сюда не водила!

Я забрал бумажку и сделал вид, что ищу нужное направление. Прикер же топталась рядом, обнимая себя руками и клацая зубами.

— Можно, пожалуйста, не издавать этот звук? — спросил я.

— С р-радостью, н-но м-мне х-холодно! — возразила она.

— Разумеется, до зимы всего ничего! Почему ты не оделась теплее?

— Ох, н-ну п-простите, ч-что с-смею р-раздражать! — Прикер попыталась сделать книксен, но не смогла из-за дрожи. — М-может мне прям тут ок-колеть?

Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Маленькая съежившаяся фигурка в огромной нелепой черной кофте с медведем. В длинных рыжих волосах мелькают капельки мороси. Щеки и пальцы багровые от холода. А в глазах — отчаяние.

Меня словно что-то кольнуло в области сердца. Я долго не мог объяснить случившееся далее ни с точки зрения логики, ни с точки зрения здравого смысла.

— Ты прекратишь меня бесить, если согреешься? — я накинул ей на плечи свой плащ, сам оставшись в свитере.

— А тебе не будет холодно? — заморгала она своими огромными голубыми глазищами.

— Нет, — помотал я головой, решив не добавлять, что на Нилионе в осеннюю пору Жасмина стоят такие морозы, что даже пар изо рта превращается в лед.

Плащ из лучшей шерсти для мелкой ведуньи потому что… Мне хотелось, чтобы она перестала дрожать?

Бред.

Наконец мы двинулись вниз по улице и свернули в переулки, потому что я боялся, что наш чересчур громкий разговор могли услышать. Девчонка едва поспевала за мной, семеня своими маленькими ножками, потому пришлось сбавить темп и идти медленнее.

Все же мне не давали покоя эти несостыковки. Прикер и правда была там в первый раз. Неужели…

— Ну, так что ты там хотела рассказать о своей Долорес? — спросил я. — Ее любимый цвет? Как вы заплетали друг другу косички на ночь?

— Нет, — помотала девчушка головой. — Тем более у нас такого не было.

— Боюсь предположить, чем ты меня планировала убедить в ее непогрешимости, — продолжал докапываться я. — Рассказы других подружек? Ваш шабаш по выходным?

— Дора много работала по выходным, и я не знаю, есть ли у нее подруги.

Я замер на месте и развернулся лицом к ведунье. Мне определенно не нравилось такое положение дел.

— Дорогая, — спросил я с напускным спокойствием, — ты не знаешь, где она живет, что любит, есть ли у нее еще друзья… Ты вообще хоть что-то о ней знаешь?

— Знаю, но не так много! — продолжала упорствовать та.

— Как зовут ее родителей?

— Не знаю, но причем…

— Ее день рождения?

— Ей восемнадцать с половиной, значит… Зимой?

— Что она любит есть на завтрак?

— Не знаю…

— Даже не буду спрашивать про первую любовь и какого цвета на ней были носки, — съязвил я. — Ты не знаешь. Потому что вы не подруги.

— Подруги! — завопила девчонка, закрыв уши руками.

Я продолжал говорить, хоть и понимал, что перешел черту. Меня переполняла невероятная злость. Но не на Прикер.

Я злился на Долорес О’Салливан, которая рассказала первому встречному любовнику, что у нее нет близких подруг, любимый цвет черный, а родителей звали Белроуз и Хильда, а той, что ради нее рисковала всем, не сказала даже свой адрес.