— Малая, ничего мне от тебя не надо, — со смехом ответил Адам, когда я все же решилась робко спросить, чего он хочет. — Ты славная девчонка, мне нравится с тобой общаться.

Он приносил с собой сладости, диски любимых групп, а также свежие новости и сплетни. В тот вечер груз был весьма и весьма тяжел:

— Ведуньям теперь нельзя в центр, — мрачно сообщил он. — И хотят вообще скоро запретить вам всем покидать школу Ронетт. Подслушал сегодня разговор преподов.

У меня внутри оборвалась невидимая струна. Я четко осознавала, почему появился этот запрет: в школу Эйлин попасть можно было только на автобусе (или странном поезде на воздушной подушке), который ехал через центр.

— Это все из-за меня, — в ужасе пролепетала я.

— Чего? — приподнял тот бровь.

— Сказала одному гаду, что его мама — лама. А она мертвая оказалась. И этот гад…

— Дай угадаю: мой белесый подопечный-козел?

Я бессильно кивнула, закрыв лицо руками. Капитан Горн мягко коснулся моей руки своей со словами:

— Даже не смей обвинять себя. Понимаешь, если бы это ни была ты, они докопались бы до кого-нибудь другого. Нужен был просто повод.

— Как думаешь, мне приятно им быть? — огрызнулась я.

— Ой, можно подумать, ты такая уникальная! — воскликнул тот. — Может, есть еще одна такая ведунья, которая сказала другому говнарю, что его папа — Дормамму!

— Нет, я одна такая уникальная!

— Вот же коза! От скромности не умрешь, да?!

Мы рассмеялись, но смех тот был горький и безрадостный. Капитан Горн прокашлялся и произнес чуть тише и осторожнее.

— Тут еще просили передать. Сразу предупреждаю: не бесись!

Он вытащил из сумки коробку в серебристой обертке с бежевой визитной карточкой, с мерзким гербом Лефарии на обороте.

Набиваешь себе цену? Поздравляю, тебе удалось!

Это были конфеты из самого нежного и сладкого шоколада, что я когда-либо пробовала. Но в ту минуту меня затошнило, словно передо мной лежала гниющая туша оленя.

— Коробку разорви и выброси! — отодвинула я от себя мерзкий презент. — Конфеты… Отдам девочкам. Надеюсь, они не отравлены!

— Так, Рири, — вдруг мягко, но осуждающе сказал Адам. — Я понимаю, что ты зла, но… Тебе не кажется, что это уже слишком? Это уже третья коробка за неделю. Поговори с ней.

Меня колотило от злости. Внутри меня прорастало горькое семя, болевшее при каждом упоминании ее имени. Злосчастную коробку хотелось растоптать ногами.

— Ты не понимаешь, что происходит?! — взвыла я. — Она думает, что может меня купить, как маленькую девочку! За конфетки и воздушные шарики! Уродка!

Капитан Горн сидел молча, задумчиво смотря то на коробку, то на меня.

— Знаешь, — вдруг произнес он, — я тут подумал о них всех скопом. И мне стало так их жалко. Всю эту голубую кровь.

— С чего бы? — фыркнула я. — Они охрененно живут! Спят, жрут и срут, на этом все! А да, женятся на таких же и потом всю жизнь взгляд друг от друга воротят, трахаясь с кем попало направо и налево!

— Разве это не есть несчастье в чистом виде? — грустно усмехнулся капитан Горн. — Только подумай: жизнь без права быть таким, каким хочешь. Жизнь без права любить того, кого хочешь. Как рыбки в аквариуме.

— Это их выбор, — отмахнулась я, — не надо жалеть дебилов…

— Которые не выбирали рождаться в этом змеюшнике, — осадил меня Адам, — и которые не знают другого пути. Рири, ты слишком строга к ним. Пойми: жизнь без любви ужасна.

— Они могут разорвать этот круг. И могут попытаться что-то поменять.

— Пытаются, — показал друг на коробку. — Но им не дают. Не читай слова. Читай то, что между строк.

Серебряная обертка чуть смята, значит упаковывала самостоятельно.

Лучшая визитка, подписана самолично.

И надпись… Крик? Мольба?

«Ты так нужна мне. Скажи: что мне сделать, чтоб ты меня простила?»

— Не нужны мне ее конфеты, — прошептала я. — Пусть придет сама. Прости, мне пора.

И с этими словами я вышла из комнаты. А серебряная коробка, отчаянная просьба о переговорах так и остался лежать на столе.

***

Дора покатилась по наклонной практически сразу же после нашего разговора. Буквально на следующий день она ушла куда-то рано утром, а вернулась ровно через сутки, испещренная занозами и со следами странных ожогов на руках. Но несмотря ни на что ее лицо сияло словно полная луна.

— Я выкупила дом! — радостно объявила она, падая на кровать.

Я только проснулась, потому не понимала, что случилось. Только лишь хлопала глазами и спрашивала:

— А как же займ? Как же дядя с тетей?

— Больше не моя проблема! — подруга улыбалась так широко, что казалось, у нее сейчас порвутся уголки рта. — Я свободна, Рири!

С этими словами, окрыленная порывом энтузиазма, Долорес вскочила и потащила меня за руку в центр комнаты. Она закружила меня в танце, крича:

— Мы можем съехаться! Я предложу ему сегодня!

— Кому? — пыталась я перекричать ее.

Долорес остановилась и всплеснула руками:

— Точно! Я же тебе не сказала! Пирожок, у меня кое-кто есть…

С этими словами она покраснела и захихикала тонким голоском, как маленькая девочка.

— Мы встретились совсем недавно, но все так закрутилось, что я совершенно потеряла голову, — щебетала она словно в бреду. — Столько дряни было в начале года: мама спилась, этот займ, работы нормальной не было… Но все налаживается!

Мне не хотелось радоваться за нее. И дело было не в зависти. В солнечном сплетении словно завелся червь, который грыз меня изнутри.

— Это от него ты ждала сообщений? — мой голос прозвучал как вопрос от дочки матери, которая привела в дом «нового папу».

— Да, — Дора расчесывала волосы.

— Ты была грустная.

— Потому что грустил он, — отражение Доры в зеркале печально улыбалось мне. — Мы не могли встречаться часто, только на выходных по вечерам, ускользая и всех обманывая. Но теперь… Рири, целый дом! И мы сможем жить вместе! Ты представляешь? Эй, ты чего скисла?

Я встала к подруге спиной, чтоб она не видела всю бурю эмоций на моем лице. Все казалось неправильным.

Почему-то хотелось плакать.

Взяв из аптечки пластырь, щипчики и мазь, я принялась вытаскивать из ладоней Долорес занозы и заклеивать ранки на ее ногах, незаметно заживляя самые некрасивые. На пятой минуте, я не выдержала и спросила грубее, чем хотела:

— Ты ради него полезла не понять куда?

На лице подруги появилась ненавистная мне ледяная ухмылка. Шумно вздохнув, она принялась объяснять мне, как будто я была пятилеткой, затупившей на уроке рисования:

— Ри, любые отношения — жертвы. Нужно что-то отдавать, чтобы получить взамен.

— А вдруг ему не нужны твои жертвы?

Не надо было задавать этот вопрос так прямо и остро. Ведь можно было зайти издалека.

Но мы ведь любим рубить с плеча, Рири?

— Ты ничего не знаешь про него, — дернулась она от меня, словно от чумной. — И про меня ничего не знаешь. Так какого Пекла ты смеешь…

А дальше было некрасиво. И больно. Простите, не хочу это описывать. Давайте просто перескажу вам несколько ярких цитат? Если вкратце, вот что я узнала о себе за пару минут:

Ты лезешь туда, куда не надо, Прикер.

Ты не смеешь что-то мне советовать, Прикер.

Уровень твоей компетенции в отношениях ничтожен, Прикер.

И даже не смей рта против него открывать, Прикер.

Я убежала из комнаты, взяв только сумку, и пропряталась в темных закоулках коридоров до начала уроков, сдавленно всхлипывая, изредка прорываясь на рыдания.

Дора вернулась поздно вечером под конвоем из двух гвардейцев — напоролась на чересчур деятельный патруль. У меня до сих пор стоят перед глазами грузные фигуры рыцарей; других ведуний, стоявших кружком во дворе и перешептывающихся в тихом ужасе; саму Долорес — точнее, ее фигуру, скрытую в полумраке, державшуюся с самым невозмутимым и спокойным видом; и госпожу Клариссу. Точнее, ее речь, звучавшую так громко и так угрожающе, что удивителен сам факт, почему гвардейцы не наложили в штаны от одного взгляда на нее: