– Вчера это был дивертисмент, я уверен, что главные силы большевиков в Британах.

Во всяком случае, наши два разъезда пошли между Комаровкой и Британами. Кантакузен ближе к Комаровке. После получаса я потерял его из виду. Я шел кустами, очень осторожно. Вдруг перед нами послышались голоса, но никого не было видно. Я и Шаронов спешились, пробрались через кусты. На лужайке стояла полевая кухня, и в хвосте к ней человек 40 пехотинцев. Винтовки их все были сложены в козлы. Нам было приказано привести «языка», если можно. Я решил, что вот и возможность. Мы вернулись к разъезду, я объяснил положение. Мы решили выскочить на лужайку и в панике, которую мы бы произвели, захватить двух или трех пленных. Но вышло совсем не так. Мы полуокружили лужайку, но, когда выскочили из кустов, – ни один из красных не бросился к винтовкам, а наоборот, весь хвост поднял руки. Мне ничего не оставалось делать, как скомандовать им: «Стройся! Вон там!» Они тут же стали равняться на дорожке, но как-то неуклюже. «Что, коммунисты среди вас есть?» Испуганные перегляды, но никто не ответил. Они были вообще какие-то пуганые. Одеты неплохо, только один мальчуган иначе одет, в синих рейтузах. Он был белый как скатерть.

Большинство красных, которых мы брали в плен, были крестьяне и, стало быть, не коммунисты, но попадались, конечно, и горожане, и интеллигенты. На этих смотрели косо. Им не предлагали, как всем, служить в Белой армии, если только за них не ручались их сослуживцы. Но тех, которых и сослуживцы мало знали, – тех допрашивали и отсылали в контрразведку. А сейчас носились слухи, что в округе – сплошь коммунистическая дивизия Третьего Интернационала.

– Вы откуда? – обратился я к командиру.

– От Бахмача отступали…

– Какого полка?

– 142-го батальона, да мы отбились…

– Куда вы шли?

– Так мы… думали домой пробраться.

– Другие части тут есть?

– Да не знаем, мы никого не видели.

Мне показалось странным, что они, не зная, где другие части, так открыто расселись на дорожке, даже без сторожевого охранения. Видно, я не один сомневался, Аверкиев ко мне подошел и сказал тихо:

«Что-то не то». Я кивнул.

Шаронов дважды свистнул двумя пальцами коноводам. Я никогда не умел так свистеть. Шаронов тем временем снял с винтовок штыки, связал их какими-то тряпками, поднял и разрядил винтовки и ремнями связал их по шести. Выбрал самых испуганных и дал им под мышки. Мы тронулись по тропинке в обратный путь, скоро прошли кусты и вышли в поле.

Я ехал сзади с Шароновым, перед нами шел командир и тот мальчуган. Командир оказался бывший унтер-офицер военного времени Дензенского пехотного полка. Меня интриговал этот малец, он на других был не похож. Я подозвал его:

– А вы откуда?

Он ответил, запинаясь:

– Я… из Ярославской губернии.

– Вас как зовут?

– Гр… граф Рос… топчин.

Что-то действительно не то. Какой он мог быть граф Ростопчин? Последний Ростопчин был московский губернатор в 1812 году. Позже уже никаких Ростопчиных не было.

– Кто был ваш отец?

– Полковник, он в отставке был, – сказал юноша тихо.

– Полковник? Какого полка?

– Лейб-гвардии Конно-гренадерского.

– Он жив?

– Не знаю.

В моем голосе, вероятно, ясно слышалось недоумение, Ростопчин сильно покраснел.

– Ну, идите вперед.

Шаронов со мной поравнялся:

– Кто этот малец?

– Да черт его знает, говорит, что он граф Ростопчин, да таких нет.

– Как нет, да тот, что Москву вспалил?

– Так это сто лет тому назад.

– Ну так потомок какой-нибудь.

– Да тот не женат был.

– Да ты же почем знаешь, кого он там обеременил.

– Такие потомки не графами были бы.

– Ну, значит, врет, каналья.

Мое удовольствие и возбуждение от захвата стольких пленных исчезло. Я вдруг сообразил, что нас совсем не за этим посылали. Расположения большевиков мы не нашли, а захватили каких-то третьестепенных пехотинцев, и что они там делали, тоже неясно. И Ростопчин этот меня покалывал. Если он не врет, то и доказать никак не сможет, документов-то у него, ясно, никаких нет. Он, может, никого не знает в армии. Я вот знал многих, и то поручик Турчанинов, императорский стрелок, мне не поверил, и, если б случайно не вошел Сергей Исаков, меня б уж, наверно, отослали в контрразведку как большевистского шпиона. Мне стало не по себе.

Наконец дошли до сторожевого охранения. Какой-то синий кирасир крикнул: «Вы же в разъезд ходили, где столько сволочи набрали?» По пыльной широкой улице, в тени тополей, прислонившихся к заборам, сидели несколько наших солдат, играли в очко.

Перед крыльцом эскадронной хаты в полном безветрии висел, не двигаясь, на бамбуковой английской пике эскадронный значок. Построили пленных перед крыльцом, и я пошел докладывать Стенбоку.

Сергей Стенбок, все говорили, очень милый. Я его мало знал раньше. Он был хороший, строгий командир эскадрона, но я никогда не видел его даже улыбающимся. Он отчеканивал приказы, говорил короткими фразами, и я его побаивался.

Я вошел к нему с докладом, он сидел за столом и писал. Он даже не поднял головы, наконец кончил, посмотрел на меня серьезно и спросил:

– Ну, что вы нашли?

Я отбарабанил все приключение. Он меня не перебивал.

– Так вы зря проездились? Вы не за пленными же ходили?

– Так точно, но мы на них наткнулись.

Он помолчал. Меня свербило, и я решился:

– Господин ротмистр, один юноша говорит, что он граф Ростопчин, сын полковника графа Ростопчина, конногренадера.

– Такого не помню. Вообще не слышал о графах Ростопчиных. Вероятно, врет. Идите.

Я повернулся и вышел. На крыльце встретил Андрея Стенбока. «Господин поручик, разрешите с вами поговорить?» Рассказал ему все, что знал.

– Почему ты думаешь, что он настоящий?

– Да вот он сказал, что ярославский, я тогда спросил, кто был их губернский предводитель, – он без запинки ответил, и верно. Но я больше ничего не мог спросить, я Ярославскую губернию мало знаю.

Тут подошел Николай Татищев. Слух о Ростопчине уже дошел до него.

– О чем вы тут? О Ростопчине? Это, братец ты мой, он втирает. Никаких таких нет.

– Да, может, мы просто не знаем. Во всяком случае, конногренадеров нужно спросить.

– Конечно, спроси.

Но конногренадеры были где-то в Конотопе, а мы завтра на заре, вероятно, выступаем. Судьба этого Ростопчина оборачивалась худо. Андрей почувствовал мое беспокойство.

– Ты знаешь что, я съезжу на станцию, позвоню во 2-й сводный. Хочешь со мной поехать?

Во 2-м сводном долго не могли найти конногренадера. Наконец подошел какой-то ротмистр. Говорили долго, я видел, как Андрей качал головой.

– Ну что?

– Он не знает.

– Как это может быть?

– Да очень просто, если меня бы спросили, был ли какой-нибудь Голицын или Одоевский в нашем полку в 1906 году, я б не знал.

Я был удручен. У меня стояло в ушах, как Турчанинов грубил, как он называл меня «лгуном» и «красной сволочью». Мне страшно жалко стало мальчика Ростопчина.

Подъехали обратно к нашей деревне. Поравнявшись со стоянкой нашей конной батареи, Андрей спешился и дал мне лошадь:

– Подожди здесь, я у Лагодовского спрошу, он всех знал.

Через несколько минут он вышел на крыльцо и сказал весело:

– Николай, привяжи лошадей, поди сюда!

В хате сидели полковник Лагодовский, Ника Мейендорф252 и еще два артиллериста.

– Это Волков.

– Знаю, – сказал Ника Мейендорф. – Расскажите о Ростопчине.

Я рассказал, никто меня не перебивал. Полковник сказал, улыбаясь:

– Так я вам скажу, что был такой полковник граф Ростопчин, конногренадер, ушел в отставку не то в 1904-м, не то в 1905-м. Сын ли его ваш пленник, не знаю, но вполне возможно.

У меня как воз свалился с плеч. Я почувствовал, что мне теперь не важно, что разъезд мой оказался плох и что Кантакузен будет мне докучать.

– Что ты так о нем беспокоился, он тебе не родня, – улыбался Ника.