Действительно, наше Ранчо было «Ранчо Добрых Намерений», как называл его Джек.
В сентябре мы отправились на ярмарку в Сакраменто. А в середине октября мы радостно отчалили на старом добром, вечно дорогом «Ромере».
— Несмотря на все, что случилось с нами в этом году, — заметил Джек, стоя на палубе и глядя на небо и на воду спокойными, уверенными глазами, — мне все кажется теперь, что этот год был одним из самых счастливых.
А утром во время работы он внезапно закричал:
— Я буду жить сто лет!
— Почему? — спросила я.
— Потому, что я так хочу!
Для Джека и для меня проводы старого года и встреча нового на море были верхом блаженства. Все шло хорошо. Но по приезде в Сан-Рафаэль Джеку внезапно пришлось уехать в Нью-Йорк по делам. Дело шло о театральных правах на его роман. Джек дал одному из своих друзей право на переделку романа в пьесу, тот заключил контракт с театральным агентом, взял под контракт деньги и в течение нескольких лет ничего не сделал. Теперь театральный агент соглашался на расторжение договора при неустойке в сорок тысяч долларов — сумма, конечно, непомерная. Джек был заинтересован в расторжении договора, так как к тому времени возник вопрос об использовании этого романа для кино. Джек потратил месяц на то, чтобы уломать «разбойника». В конце концов ему пришлось прибегнуть к тому, что он называл «актерством», для того, чтобы прийти к какому-нибудь более или менее приемлемому исходу.
Расскажу о том, как Джек заставил «грабителя» подписать приемлемое условие. Тот без конца оттягивал дело, то соглашался, то брал свои слова обратно, одним словом, совершенно истощил терпение Джека. Тогда Джек решил заполучить его к себе и для этого сослался на нездоровье и на скорый отъезд. Театральный агент, правда нехотя, должен был согласиться приехать в гостиницу к Джеку. Тогда Джек начал готовиться к представлению.
— Если бы ты меня видела! — хохотал он. — У меня был вид, способный внушить страх божий любому жулику этого сорта. Я в течение двух дней нарочно отпускал бороду, ты ведь знаешь, какая у меня черная борода. Затем я расстегнул ворот пижамы так, чтобы видны были волосы на груди, вынул вставные зубы, взлохматил волосы и надел на глаза абажур. Я был не слишком красив. Услышав шаги, я уселся в постели и поставил кресло спиной к двери, чтобы ему трудно было выбраться, если бы он захотел бежать. Все это выглядит прескверно, я вижу по твоему лицу, но подумай, ведь я сражался с ним в течение целых недель! Он даже соглашался на мои условия и обещал прислать мне бумагу о расторжении договора, но потом мне пришлось ждать целые долгие дни, не получая от него ни слова и откладывая возвращение домой. Наконец я твердо решил призвать его к порядку хотя бы таким фантастическим способом. Боже мой! Это было в десять раз более законно, чем все его грязные приемы.
Но вернемся к делу. Он вошел, стараясь не выказывать удивления при виде того, что я собою представлял. Темная растительность на лице и шее, волосы на груди, свирепая беззубая улыбка — я был ужасен. Он держал документ в руке. Я взял его и прочел. Затем я некоторое время задумчиво смотрел то на один, то на другой кулак, я продирал ими глаза. Я разговаривал с ним и незаметно наблюдал за его жалким и испуганным лицом и душою. Он отдал бы все за то, чтобы не сидеть в этом кресле. Затем я пересмотрел все дело, повторил все, о чем мы говорили во время наших многочисленных свиданий, и он в конце концов согласился на одну десятую своего первоначального требования. Он сказал: «Я сейчас отправлюсь прямо к себе в контору и тотчас же пришлю вам соглашение». Но я ждал этого и решил не дать ему улизнуть еще раз. Я сказал: «Вы подпишете эту бумагу сейчас же, вон на том столе, иначе вы не уйдете из этой комнаты». А когда он запротестовал, я встал, сжимая кулаки, и начал рассказывать ему, что я с ним сделаю, если он откажется. Он взглянул на телефон, на дверь и увидел, что попал именно в то положение, какого я желал. Он подписал расторжение, и оно осталось у меня… И теперь мне придется в течение долгих месяцев выплачивать ему деньги…
Когда мы вернулись домой, нас ожидали нерадостные вести: лучший коротконогий бык сломал себе шею, и почти все породистые честерские свиньи погибли от холеры.
— Мне как будто суждено все, что я делаю, делать дважды, — вздохнул Джек.
По возвращении он приступил к новому роману: «Маленькая хозяйка большого дома», в котором собирался изложить все свои взгляды на сельское хозяйство и скотоводство. А затем, имея в виду длинное путешествие, он повел переговоры с одним восточным еженедельным журналом относительно серии статей со всего мира. Переговоры шли о том, чтобы начать с Японии. Я была страшно рада при мысли о том, что моя давнишняя мечта осуществится и я вместе с Джеком попаду на эти сказочные острова. Но весной 1914 года начались беспорядки в Мексике, и Джек получил предложение от Коллиера отправиться в Мексику в случае объявления военных действий.
— Наконец-то я реабилитирую себя как военного корреспондента! — мечтал Джек.
Если бы он только знал, как трудно исполнить это намерение, он отказался бы от поездки. Коллиер просил его телеграфировать, как скоро он сможет собраться и выехать по получении извещения.
— В двадцать четыре часа, — ответил Джек.
16 апреля, после обстрела морской академии в Вера-Крусе, мы получили извещение и выехали из Глэн-Эллена на следующее же утро.
— Я провожу тебя до Гальвестона, — сказала я, полагая, что дальше мне нельзя будет сопровождать его.
— Ты не успеешь собраться, — ответил Джек.
— Я не успею? — и я кинулась к чемоданам.
— Ну, если уж ты поедешь так далеко, я, пожалуй, могу взять тебя в Вера-Крус, даже если бы тебе пришлось побыть там, пока я буду в Мексике.
Так решил Джек к великой моей радости. И мы поехали.
Перед отъездом он подарил мне экземпляр «Лунной долины» и написал на нем:
«Дорогая моя женщина! Это наша «Книга Любви». Здесь, в нашей «Лунной долине», где мы жили и познали любовь в тот день, когда вместе ездили верхом к разделению холмов… Нет, еще раньше, еще раньше».
В Гальвестоне нам пришлось немного задержаться из-за недоразумения. Генерал Фунстон заподозрил Джека в том, что он является автором одной только что появившейся газетной утки. Скоро недоразумение было ликвидировано, и Джек получил возможность отправиться в Вера-Крус на истребителе.
Он искренне восхищался и порядками в Темпико, и гаванью Пага-Паго, и той организованностью, которую внесли в Вера-Крус армия и флот.
«Если бы только эта чистота и организованность опирались не на идею милитаризма, а на идею социального усовершенствования! Не будем бесцельно разрушать эти великолепные машины, эти мировые капиталы, это выгодное и дешевое производство! Будем контролировать их: будем пользоваться их выгодой и дешевизной».
Кроме Джека, в Мексике было много других военных корреспондентов, и все они сидели на месте, сокрушаясь по поводу бездеятельности мексиканской армии. Когда пришло известие о том, что Хуэрт убежал из Порто-Мексико, все пришли в мятежное настроение; многие корреспонденты нарушили данное слово и отправились в столицу, где и были арестованы. Джек решил не нарушать слова, данного генералу Фунстону, и поехал в Темпико много позднее. Я осталась в Вера-Крусе, понимая, что буду для Джека только помехой.
Но военных действий все не было и не было, и Джек проводил время в писании статей на общие темы, в купании, верховой езде и разговорах с офицерами. Мы вместе посетили госпитальное судно. Раненые, читавшие Джека Лондона, очень обрадовались, увидев автора. Эти бедняги были предшественниками многих тысяч других раненых всех возрастов и классов; рассеянные по госпиталям Европы, они тоже искали в книгах Джека временного облегчения и забвения. Английские солдаты называли эти книги «Джеклондоны».
В то время как Джек, сидя в Вера-Крусе, работал, развлекался и выжидал дальнейших действий, в газетах появилось известие о том, что «Джек Лондон предводительствует армией мексиканских мятежников». По-видимому, в Мексике действительно было какое-то лицо с этим именем, так как позднее нам часто приходилось слышать о людях, которые встречались с «Джеком Лондоном» в Мексике и Нижней Калифорнии.
