Дослушав барда до конца, Джеймс Макферсон понял, что он обречен. Он любезно улыбался, видя, в каком диком восторге старик был от собственного прочтения и от того, что к нему и его легенде проявили интерес. Джеймс задал несколько уточняющих вопросов, на которые пожилой бард ответил тем, что пересказал всю легенду заново слово в слово. В конце концов, Джеймсу удалось вырваться из ветхого каменного жилища и из рук суетящийся хозяйки, которая непременно хотела оставить его на ужин и на ночевку.

Когда он оказался на улице, Джеймс поспешил покинуть селение, желая спрятаться в лоне природы. Холодный ветер дул ему в лицо, но он не обращал внимания.

Обвешанный сумками со всех сторон, он шел вверх по холмам. Карманы были забиты материалами, манускриптами, записями, черновыми переводами, бумажками, которые не пригодятся ему или, может, еще пригодятся? Он лелеял надежду.

И все эти килограммы он нашел за один раз. Старый бард сохранил все. Необъятные горы исписанных листов пылились в его доме поколениями. Джеймс не стал говорить старику, что лишь сотая доля того, что он ему передал, будет иметь хоть какое-то отношение к делу – признать это значило также и признать, что он не мог переводить с гэльского с ходу. А этого не выдержала бы его гордость. Снова слышать: но как Вы можете собирать материалы на гэльском языке, если не владеете им?

Над ним бы смеялись. Все станут насмехаться над ним, если он не преуспеет.

Хуже всего то, что задача была заведомо невыполнимой, и, согласившись на нее, он поставил себя в такое положение, что теперь каждый сочтет за честь ему разъяснить, как он сглупил. Он станет посмешищем, а потом станет никем. Снова.

Легендарный вождь Фингал жил в III веке нашей эры. Как спустя полторы тысячи лет собрать обрывки его наследия в единый эпос? И за полгода! О чем они думали?

Джеймс Макферсон никогда не чувствовал себя таким одиноким, как сейчас, брошенный эдинбургскими друзьями на произвол судьбы в горах Шотландии.

Небо было затянуто серыми тучами, выл ветер. Джеймсу ни за что не удастся исполнить поручение, возложенное на него друзьями, не говоря уже о том, чтобы сделать это в срок. Мысль о разочарованном лице Блэра, о презрительном – Хоума мучила его. Они решат, что он был зарвавшимся сельским учителем, вчерашним школяром, который просто хотел обогатиться и переоценил свои возможности.

Или они смеялись над ним, они хотели, чтобы он выставил из себя дурака, они играли его гордостью, его желанием выбиться в люди.

Нет! Он знал, что это не так. Их любопытство было столь же возбуждено, как его собственное, он это хорошо чувствовал. Они были бы так же разочарованы в нем, как и он сам, если бы это предприятие обернулось унижением и провалом. Этого он не мог допустить. Это значило бы опозорить свое имя, имя рода и Шотландию. Собственными руками доказать, что шотландцы не смогли сохранить собственное наследие, или что он не сумел его найти, дав, однако, слово.

Но если ничего там нет?

Джеймс огляделся. Вдали стояли горы, доказывающие одним своим видом, что под ними должны были происходить легендарные события, достойные Гомера. Озера цвета голубики между ними были самой яркой частью пейзажа.

Всегда Джеймс стремился в Эдинбург, в Лондон, к цивилизации, но здесь находилось красивейшее из зрелищ, которые он когда – либо видел.

Что хотели от него друзья? Чего они ждали? На какие средства он должен был перемещаться по Высокогорью, объездить острова? Хоум дал денег, да, но их не хватало – денег всегда не хватало. Как он должен был успеть все записать, перевести, понять… Только чтобы выслушать горца, чтобы перевести и перевести красиво, литературно, требовались недели, а ведь он даже не знал, где искать горцев, которые рассказали бы ему именно о подвигах Фингала , а не о ком – нибудь другом. Не говоря уже о том, как мало их осталось и как трудно их было найти.

Если он не найдет что – то, его жизнь, его литературная, а значит и лучшая его жизнь, кончена. Они никогда не дадут ему второй шанс. Они высмеют его, и тогда – даже если по какой – то прихоти они в будущем захотят оказать ему поддержку – он будет вынужден отказаться.

Провальная затея, и он знал это сам. Конец его едва начавшейся карьеры.

А что если?.. Но как он мог! Ведь он даже физически не сможет написать…

Но если он не мог писать, что он мог?.. Эта мысль оказалась странно вдохновляющей.

Заморосил дождь, и Макферсон вернулся обратно в селение, а там и в дом, где ему предлагали переночевать. Он поужинал со стариками, а потом закрылся в отдельной комнате и стал писать как сумасшедший. Он не останавливался.

Во власти вдохновения он лишь иногда сверялся с первоисточниками.

В престижном Абердинском университете Джеймс провел два года. За время учебы он не перенял у своих учителей ничего, кроме убеждения одного профессора, что художественный вкус сродни пяти основным чувствам человека – обонянию, осязанию, зрению, слуху и вкусу. С этим он, как человек, с ранних лет относивший себя к литераторам, был вполне согласен. Все экзамены Джеймс, впрочем, сдавал на отлично.

С сокурсниками он не сошёлся совершенно, хотя и хотел бы. Обстоятельства сложились против него. Дети зажиточных горожан не хотели общаться с деревенским выскочкой, а предложения дружбы от деревенских детей отвергал сам Джеймс, не видя между ними и собой ничего общего, кроме происхождения.

Он провел эти два года, подрабатывая гувернером, читая все, что представляло для него интерес в коллежский библиотеке, и сочиняя стихи.

Все изменилось по вине городской администрации. Они продлили учебный год на два месяц. Это был плевок в лицо неимущим студентам, так как без этих двух летних месяцев они не успевали заработать на учебу.

Случился скандал, по итогам которого всех студентов, оказавшихся в подобном положении, перевели в другой колледж, где их спокойно приняли.

Там Джеймс продолжил учебу и быстро завоевал уважение своих новых профессоров. Библиотека его новой Альма-Матер оказалась в разы меньше той, к которой он привык, но была не без скрытых сокровищ. Джеймс тогда увлекся древностью, но не классической греко-римской, а своей, шотландской. Кроме того он продолжал изучать гэльский язык. Джеймс дошел в своих изысканиях до древних легенд, когда вдруг понял, что учеба закончилась, а он оказался на улице, хуже того – на беспутье.

Зиму он из упрямства провел в Абердине, работая где придется, но летом был вынужден вернуться в родную деревню Рутвен. Он хотел остаться в городе, всеми силами пытался уцепиться за любую возможность, но все предложения, которые он находил, были оскорбительны и вели в никуда, и он предпочел уехать.

То, что для него казалось позором, для его родителей стало поводом для гордости – как же, сын фермера, а закончил Абердинский колледж! По прибытию домой он еще и удостоился должности сельского учителя, единственного на всю округу. Старшая сестра Жаннет строго и торжественно поздравила его. Младшая Маргарет была рада, потому что все были рады. Джеймс, чувствуя, что окно в жизнь для него снова захлопнулось, зажил деревенской жизнью. Иногда ему казалось, что он никогда и не уезжал, а иногда, что он здесь только проездом.

На досуге Джеймс продолжал изучать кельтскую культуру, которая все более увлекала его. Он расспрашивал отца и его знакомых о том, кто мог что-то знать, и на правах учителя наносил визиты в дома, где часто находил то, что искал.

Джеймс продолжал сочинять стихи. Свои первые, как потом выяснилось, неудачные опыты он даже отправлял в единственную газету в округе, и некоторое там даже печатали.

Жизнь протекала неторопливо, как вдруг судьба нанесла ему сразу два удара. Друг детства погиб за океаном, во время штурма Квебека, защищая город от американских бунтовщиков. А здесь, в доме через улицу, сгорела чахоткой его первая любовь. Ей он посвятил лучшие из написанных им тогда стихов: "Последней, но прекраснейшей из уходящего племени".