– Му-у-ух! – услышала Людмилка и от страха невольно вздрогнула.

Ласка, заслышав скрип душки подойника, заволновалась. Как только в помещение вошли дети, корова подалась к входу и стала обнюхивать их, тяжело вздыхая.

Мальчик, закрыв за собой дверь, взял у Людмилки фонарь и подвесил на крюк в балке под потолком.

– Постой-ка, – сказал он сестрёнке и пошёл за треножкой5, лежащей в яслях6.

Усевшись поудобнее на стульчик под коровой, мальчик обмыл водой, обтёр полотенцем вымя и, захватив пятерней сосок, с силой потянул его вниз, но знакомой звонкой струйки не послышалось. Повторил другой рукой, на что Ласка резко дернула ногой.

– Стой, чудо! – буркнул Юрка.

Корова не доилась уже сутки, вымя "нагрубло", отяжелело, и молоко запеклось в сосках. А от Юркиных неумелых рук ей стало ещё больнее.

Ласка начала протяжно мычать и отходить. Юрка передвигался за ней на стульчике, но корову как подменили. На неё не действовали ни уговоры, ни ворчание дояра.

Вконец рассерженный мальчик сплюнул с досады: неблагодарная! – и отстал от коровы.

– Ну и холера с тобой! Хоть лопни, не подойду, – проговорил он и направился с полотенцем и подойником к фонарю, чтобы снять его и уйти.

– Юра! Юр… – воскликнула Людмилка.

– Чё тебе?

– Дай я попробую? Я маленько доила. Мамка давала.

Юрка остановился.

– А если она тебя потопчет? – спросил он.

– Не-а, не потопчет. Это ты не умеешь, вот она и не стоит на месте.

– Гляди-ка, умеха, – усмехнулся он. Но согласился: – Ну, нá, попробуй, – подал подойник.

Девочка поддела ведро на руку, повернулась к окошечку, взяла с подоконника баночку с вазелином, кусочек соли и запела:

– Ласка, Ластёнушка, милая коровушка, я к тебе пришла, кусочек сольки принесла…

Корова подняла на неё большие блестящие на свету глаза и, как показалось Юрке, присмирела.

– …Сольку на тебе, а молочко дай мне, – Людмилка подошла к Ласке, погладила ей лыску7.

– На, милая, ешь, а я тебя подою. Ладно? Стой, стой, Ластёнка, – легонько похлопала по скуле коровы, и та потянулась к её ручке. Слизнула кусочек соли.

Девочка приставила треножку, села под коровой и, прежде чем приступить к дойке, смазала вазелином соски и себе руки. Поставила между ног подойник. Потом, сделав два-три примерочных движения – вымя было высоко, – начала дойку.

Ласка недоуменно оборачивалась на необычную доярку, но стояла смирно.

Девочка долго раздаивала соски. Уговаривала корову не жадничать и не капризничать, даже пообещала ей во-о-от такой кусок соли завтра принести. Но, однако же, молоко от её "завтраков" не сдаивалось. Пальчики уставали, но Людмилка всё же силилась, тянула соски, а голос уже срывался на плач.

– Ластёнушка, ну что же ты?..

Юрка подошёл к ней.

– Не реви. Передохни маленько, – участливо сказал он. – Она, ишь, долго не доилась, вот ей и трудно. У неё молоко жирное, маслистое, не то, что у других бурёнок. Вовремя не подои, спекается. Ты как, не замерзла?

– Не-а, – мотнула девочка головёнкой и, тряся пальчиками, опустила руки вниз.

Корова, обеспокоенная бездействием доярки, повернула голову и уставила на девочку чёрные, как мрак, глаза, как будто хотела спросить: ну, что же ты, доярушка?..

Людмилка поднесла кулачки ко рту, подышала на них, поразминала пальчики и, придвинув стульчик, потянулась к вымени.

Первая струйка ударилась о подойник чуть слышным звоном. Девочка несказанно обрадовалась ей и ещё усерднее стала тянуть поддавшийся сосок.

Вторую и третью струйки услышал и Юрка.

– Ай да Людмилка! – воскликнул он и тут же прикусил язык, корова повела на него настороженным взглядом, а сестрёнка приложила пальчик к губам.

Раздоенный сосок продолжал выдаивать Юрка – пальчики у Людмилки очень устали. Но теперь мальчик доил осторожно, предварительно смазав руки вазелином, и корова от него не уходила.

Передохнув, девочка села раздаивать второй сосок. Ласке становилось легче. Она уже дышала без подстанывания. Челюстями работала оживлённее, гоняя во рту жвачку, и время от времени всё норовила лизнуть маленькую доярку.

Людмилка недовольно ворчала:

– Да стой ты, не вертись!

Ласка затихала. Но потом вновь тянулась к ней, высовывая розовый язык.

– Да стой же ты, чудушко!

Но корова – её не зря называли Лаской – на доброту и ласку людскую тоже отвечала лаской. А маленькая девочка сейчас такая добрая, такая ласковая…

Мотнула Ласка головой, шлепнула языком по шубке девочки…

– Ой! – вскрикнула доярка и разом оказалась на полу.

Она опрокинула подойник и, испуганная, заревела.

Юрка, наблюдавший за ними, рассмеялся:

– Во, как Ласка тебя приласкала!

Корова, напуганная звоном ведра и вскриком девочки, отступила в сторону и уставилась на Людмилку в недоумении. Потом вздохнула, словно усмехнулась, и потянулась к ней. Девочка попятилась.

– Да не бойся, это она ластится к тебе.

Людмилка подняла подойник и сокрушённо покачала головой:

– Надо же, молока сколь вылила и меня вымочила.

Молока в подойнике было немного, но и того количества было жалко, поскольку досталось оно с трудом. Это было её первая самостоятельная дойка.

– Мамке расскажешь, что в молочной речке купалась.

Юрка сам сел доить. Но корова отчего-то вновь стала дергать ногой и отходить от него. Мальчик на неё заругался.

– Ладно, Юра, я сама, – подрагивая, сказала Людмилка.

Девочка стала зябнуть. Разлившееся молоко вымочило ей ногу и закатилось в левый рукав. Пока оно было парным, ей не было холодно, остынув, начало холодить.

Людмилка с уговорами, с прибаутками, какие слышала от мамки и какие могла придумать сама, продолжила дойку.

Ласка слушала, стояла тихо, пожёвывая жвачку. Но как только девочка раздоила очередной сосок, корова, облегченно вздохнув, мотнула головой – шлёп языком по шубке девочки! – и доярки на стульчике, как не бывало.

Тут уж не выдержал Юрка.

– Но ты у меня дождёшься со своей телячьей нежностью! – выругался он и намахнулся. Корова отшатнулась.

– Не надо Юра! – заступилась девочка, поднимаясь. – Она ведь не со зла. – И, подойдя к корове, стала сердито выговаривать ей. – Ты, Ластёнка, не шали. Зачем меня лижешь? Я же не твой телёнок, так и нечего меня лизать, – разъясняла она, поглаживая ей скулы, лыску, и, прижимаясь щекой к голове коровы, обиженно добавила: – Ты меня уже два раза со стульчика слизнула, молоко на меня пролила и мне теперь холодно. Ты разве этого не понимаешь? Вот как я тебя теперь буду додаивать, а?..

Корова слушала, хлопала глазами.

– Ладно, Людмилка, раздои последний. Я потом все разом выдою, – участливо сказал Юрка, чувствуя, что сестрёнка стала мёрзнуть по-настоящему.

Девочка взяла треножку и вновь уселась доить. Она опять что-то приговаривала, но слов её уже нельзя было разобрать. Слышалась сплошная дробь: д-д-д-д-д-д. Но Ласке, похоже, такая песня тоже нравилась. Она слушала её с закрытыми глазами. И, как только послышались звонкие струйки, оживилась.

Юрка был начеку. И опередил её намерение. Встал перед Людмилкой. Корова обнюхала его шубёнку, тяжело, как будто бы с обидой, вздохнула и отвернулась.

Юрка надергал из ясель сено, усадил в него сестру и вернулся к корове.

В деревне заглох дизель на подстанции, стало совсем тихо, и мальчик с грустью подумал: свет погас…

Долго ли коротко ли он доил, Людмилка не помнила. Она, уставшая, пригрелась в сене и уснула. Очнулась от звона подойника.

– Ой! И тебя слизнула? – изумилась девочка.

– Вот скотинка, а? – возмущался мальчик, поднимаясь. – Ты посмотри, что творит, последнее молоко едва опрокинула. Ух! – намахнулся на неё стульчиком, но не ударил, а забросил его в ясли. Поднял ведро и сказал: – Пошли домой, ну её…