Теперь всё становится на свои места. Никакого досье на Тухачевского люди Гейдриха людям Бенеша никогда не передавали. Траутмансдорфу с Гаусгофером сделать это было бы весьма затруднительно. Что бы они, в самом деле, сказали чехословацкому послу Мастны: тут в Москве прогерманский переворот готовится, но мы из любви к братьям чехам решили вам все документы по этому вопросу передать, может, в Москву пошлете Сталину, он уж вас отблагодарит? Но и каким-то более сложным путем, через лиц, которым Бенеш должен был доверять, немцы никакой "красной папки" для чехословацкого президента не передавали, а тот, естественно, никаких личных писем Сталину по данному поводу не писал. Гитлер решил совсем иначе воспользоваться сведениями, полученными от генерала Скоблина.
Вероятно, фюрер не верил, что Тухачевский действительно замышляет военный переворот, да еще в пользу Германии. Иначе бы не стал так быстро доводить их до Бенеша. Он просто надеялся, что слухи о скором свержении Сталина и прочешски настроенного наркома иностранных дел М. М. Литвинова сделают Бенеша гораздо сговорчивее на переговорах с Германией. Бенеш же и не подумал сообщать сведения о заговоре Сталину, а предпочел выжидать.
В марте информация о будущем военном перевороте в Москве поступила уже из Франции со ссылкой на русских эмигрантов, то есть фактически на того же Скоблина. Так, 16 марта 1937 года советский полномочный представитель в Париже В. П. Потемкин послал свою телеграмму с изложением своей беседы с французским министром обороны Эдуардом Даладье сразу в три адреса: Сталину, Молотову и Литвинову. В ней говорилось:
"Из якобы серьезного французского источника он недавно узнал о расчетах германских кругов подготовить в СССР государственный переворот при содействии враждебных нынешнему советскому строю элементов из командного состава Красной Армии... Даладье добавил, что те же сведения о замыслах Германии получены военным министерством из русских эмигрантских кругов... Даладье пояснил, что более конкретными сведениями он пока не располагает, но что он считал "долгом дружбы" передать нам свою информацию, которая может быть для нас небесполезна".
Нет сомнений, что аналогичные сообщения тогда же поступили к Бенешу как от французских друзей, так и от чехословацкой разведки.
Потемкин к словам Даладье отнесся весьма скептически:
"Я, конечно, поблагодарил Даладье, но выразил решительное сомнение в серьезности его источника, сообщающего сведения об участниках представителей командования Красной Армии в германском заговоре против СССР и в дальнейшем против Франции. При этом я отметил, что недостаточная конкретность полученных сообщений лишь подтверждает мои сомнения. Даладье ответил, что, если получит более полные данные, он немедленно мне их сообщит. Он-де всё же не исключает возможности, что в Красной Армии имеются остатки троцкистов. Эта часть разговора произвела на меня двойственное впечатление. Во-первых, Даладье явно заинтересован в том, чтобы своими "дружественными" сообщениями внушить нам больше доверия к нему самому. Во-вторых, он невольно выдает привычный страх французов, как бы мы не сговорились против них с немцами".
Из трех адресатов телеграммы посла сообщение о якобы готовящемся высшими командирами Красной Армии прогерманском перевороте по-настоящему могло напугать только непосвященного Литвинова. Тем более что слова французского министра об "остатках троцкизма" почти буквально совпадали с утверждениями Ворошилова на недавнем пленуме ЦК. Сталин и Молотов сами являлись авторами интриги против Тухачевского и ничуть не взволновались информацией о мнимом заговоре. С их санкции Ежов еще в августе 36-го начал завершающий этап операции против Тухачевского, арестовав Примакова и Пугну. И совсем не случайно вскоре после этого, в сентябре, Скоблин сообщил своим партнерам из германской разведки о будто бы зреющем военном заговоре. Данные сведения, по замыслу руководителей НКВД, должны были через несколько месяцев подтвердиться на процессе Тухачевского. Тем самым повысилась бы ценность двойного агента в глазах того же Гейдриха, что позволило бы в дальнейшем более уверенно запускать через Скоблина любую нужную дезинформацию. Распространение же слухов в Германии, Франции, Чехословакии и других европейских странах о подготовке государственного переворота в СССР призвано было как подготовить общественное мнение к будущему раскрытию "военно-фашистского заговора", так и получить "улики" против Тухачевского, Якира и прочих в виде полученной из-за границы "достоверной" информации (в действительности - лишь отражении чекистской дезинформации) об их будто бы преступных связях с германскими военными.
А вот Бенеш испугался не на шутку. Ведь сведения о заговоре в СССР поступили теперь уже как бы от двух независимых источников - в Германии и во Франции. Значит, дело серьезное. Вдруг подготовка к перевороту зашла столь далеко и ею охвачено столь большая часть командиров Красной Армии, что предотвратить неблагоприятное для Чехословакии развитие событий уже невозможно? Поэтому Бенеш ничего сообщать Сталину не стал, а предпочел дать понять советскому послу в Праге, что останется лояльным СССР даже в том случае, если советским руководителям придет в голову фантазия подружиться с Гитлером. Не оставляйте меня, я еще пригожусь... Ведь если два гиганта, Москва и Берлин, смогут сговориться за счет карлика - Праги (а заодно, наверное, и Варшавы), тогда о независимости Чехословакии придется забыть надолго. Судеты наверняка отойдут Германии, а Карпатская Украина-Русь (быть может, вместе со Словакией) - Советскому Союзу. А то, что останется от Чехословацкого государства, будет всецело зависеть от воли двух диктаторов. От такой перспективы можно было потерять голову. И со стороны, когда читаешь сегодня разговор Бенеша с Александровским, чехословацкий президент выглядит уж очень жалко. Александровский, который в апреле 37-го о слухах насчет заговора Тухачевского еще ничего не знал, был удивлен и потрясен поведением своего собеседника. Когда же состоялся суд и казнь мнимых заговорщиков, Бенеш испытал чувство глубокого облегчения. И в новом разговоре с Александровским в начале июля он готов был одобрить все самые жестокие казни и шитые белыми нитками судебные фарсы в СССР, самое суровое подавление демократии Сталиным. Лишь бы тот сохранил антигерманскую направленность советской внешней политики и неизбежный в таких условиях союз с Чехословакией. Только вот честно признаться Александровскому, что сведения о военном заговоре получены во время тайных германо-чехословацких переговоров, Бенеш никак не мог - его бы обоснованно заподозрили в двойной игре. Поэтому пришлось выдумать двух мифических германских военных, с которыми будто бы встречался чехословацкий посол в Берлине. А сам момент получения информации передвинуть с февраля на январь, на время перерыва в переговорах Мастны с Траутмансдорфом, чтобы на случай, если советская разведка всё же узнала о них, не было оснований считать, будто сведения о заговоре Тухачевского получены во время этих переговоров.
