Уайльд. Что именно?
Бози. Отсутствие денег.
Уайльд. Если ты помнишь, я сюда приехал по твоему приглашению. Ты обещал обо мне позаботиться. Ты сказал, что у тебя есть деньги.
Бози. И что? Кто нашел эту виллу?
Уайльд. Ты.
Бози. Кто ее оплатил?.. Ладно, хотел оплатить? Тут уж не моя вина.
Уайльд. Не твоя. Колесо рулетки тебе свинью подложило.
Бози. Вот! Еще немного, и мы бы разбогатели.
Уайльд. Точно.
Бози. Я мог удвоить то, что у меня было!
Уайльд. Ты прекрасно усвоил основополагающий принцип игры в рулетку. (Бози наливает себе горячий крепкий кофе). «Я мог удвоить то, что у меня было». Ты схватил самую суть перспективы. Характер приманки. Ясность цели. Вот только почему-то…
Бози. Очень смешно.
Уайльд …тебе никак не удается, в отличие от некоторых, сделать этот последний шажок…
Бози. Ну, ладно.
Уайльд …после которого обещанное сбывается. В чем тут дело? Может, это твоя суть? Обещать и не давать обещанного…
Бози. Что ты этим хочешь сказать?
Уайльд. Ты обещал обо мне позаботиться, Бози. Но счета из лавок приходят на мое имя. В ресторанах и барах официанты за расчетом обращаются ко мне. Не твои, мои карманы пустеют.
Бози. Если бы у меня были деньги, я бы тебе их отдал не задумываясь. Ты же знаешь, для тебя мне ничего не жалко. Или ты сомневаешься?
Уайльд. Нет. В этом я не сомневаюсь.
Бози(с тихой серьезностью). Тебя все оставили, ты это помнишь?
Уайльд. Помню.
Бози. Отзывчивая Констанция…
Уайльд. Да…
Бози …о которой мы столько наслышаны. Само воплощение христианской добродетели. Преданная Констанция… где она была? Или Росс. Наш верный Робби. Заботливый друг и советчик, готовый за тебя жизнь отдать… где был он? За границей. Все эти так называемые друзья и единомышленники. Смылись в Европу! Ты помнишь?
Уайльд(едва заметно улыбнулся). Ты ведь тоже уехал.
Бози. Да. Последним! Ты забыл? Я уехал последним.
Уайльд. Я знаю.
Галилео(почувствовал серьезность разговора). Ma che sta dicendo?
Уайльд. Й arrabbiato.
Бози. А меня сделали объектом насмешек! «Бездумный Бози»! «Никчемный Бози»! Чернят как могут. А ведь я был с тобой до самого суда. (Встретился взглядом с Уайльдом). У тебя по крайней мере был суд.
Уайльд. Было дело.
Бози. Тебе повезло. Меня приговорили без суда.
Уайльд(мягко). Да. (Дает ему успокоиться).
Бози. Меня представляют в искаженном свете!
Уайльд. Я знаю.
Бози. Все европейские газеты. Неужели я такое чудовище, каким они меня изображают?
Уайльд. Ну что ты.
Бози. Они в грош не ставят мою поэзию. Мое происхождение.
Уайльд. Это правда.
Бози. «В поэзии он мой ровня». Ты сам сказал. Печатно. «Мой ровня».
Уайльд. Все так. (Но Бози этого мало). Это правда. Ты один из лучших поэтов Англии.
Бози. Один из..?
Уайльд. Ну, не будем забывать, что Суинберн еще жив.
Бози. Суинберн?!
Уайльд. Я понимаю. Но есть круг людей… да, отсталых, да, заблуждающихся… которые называют его национальным поэтом.
Бози. Но ты себя к их числу не относишь?
Уайльд. Нет. Я отношу себя к числу твоих поклонников.
Бози. И правильно делаешь. На сегодняшний день я лучший лирический поэт Англии.
Уайльд. Вне всякого сомнения. У тебя чудная любовная лирика.
Бози(разобравшись с поэзией, продолжает). Заодно внесем ясность и в другой вопрос: в этом деле я пострадал не меньше твоего. Да! Ничуть не меньше!
Уайльд(мягко). По-своему.
Бози. Всюду — всюду — только и слышно: «Беспримерная трагедия Оскара Уайльда!» Как легко это произносится! Как бездумно! А ведь пострадали — не будем забывать — два человека…
Уайльд. Верно.
Бози. И во многих отношениях — чего уж там! — мои страдания были ужаснее. То есть, конечно, я не страдал физически…
Уайльд. И слава богу.
Бози. Я этого и не говорил.
Уайльд. Не говорил.
Бози. Да, я не испытал всех тягот одиночного заключения…
Уайльд. Верно.
Бози. Но и ты, Оскар, не испытал ужаса немоты и полного непонимания. А сколько презрения! Так чем же мои страдания меньше твоих? Вот я и говорю: в этом деле две жертвы!
Уайльд. Я это знаю.
Бози. Двое приговоренных! Два козла отпущения! (Его гнев так и рвется наружу). Но об этом в газетах — ни слова!
Уайльд. Ты прав.
Бози. Они пишут только о том, кто попал на скамью подсудимых. Господи, когда же я наконец восстановлю справедливость! Выскажу им все раз и навсегда!
Уайльд. Лучше не надо. Не повторяй прошлых ошибок. Твои публикации… (замялся, вспоминать об этом неприятно)…обнародование нашей интимной переписки… это не очень-то помогло нашему делу.
Бози. Не очень?
Уайльд. Нет.
Бози. А что ему поможет — воздержанность? По-твоему, мы должны молчать, вообще не касаться наших отношений? (Уайльд пожимает плечами). Как можно что-то изменить в такой стране, как наша, если все время молчать?
Уайльд. Вообще-то изменение Англии не входит в мои ближайшие планы.
Бози. Значит, мы должны до конца дней таиться, стыдливо умалчивая о своем «прегрешении»?
Уайльд. Выходит что так.
Бози. Так и не отважимся заявить во всеуслышание, что мы верим в высшую, чистейшую любовь, любовь между двумя мужчинами?
Уайльд. Избави бог.
Бози. Но почему?!
Уайльд. Поверь мне на слово. В этих вещах я разбираюсь лучше.
Галилео. Non capisco niente. Di che parlate?
Уайльд. Ничего. Niente. (Галилео, озадаченный происходящим, хмурит брови). Мы выбрали Неаполь, чтобы похоронить наши страдания в этих стенах. Мы избрали молчание своим образом жизни. Регулярные субсидии, конечно, могли бы ее несколько скрасить. Но тут мы возвращаемся к наиболее уязвимому месту нашего плана.
Бози. Вот именно.
Уайльд. И тем не менее.
Бози(смотрит на него задумчиво). Где твое мужество, Оскар?
Уайльд. Где твоя дальновидность, Бози? Видишь, мы прекрасно дополняем друг друга.
Бози. Опять ты увиливаешь!
Уайльд. Не люблю прямые удары в челюсть. (Убедившись, что к Бози вернулось нормальное расположение духа, Уайльд показывает в окно). Смотри, солнце приглашает нас в свое ночное кабаре.
Галилео. Vado a vestirmi. Nun pozz’ sta ca’ senza fa’ nient.
Уайльд. Sei benvenuto a utilizzare il bagno. (Галилео подбирает свою одежду). Пойдем. Раз уж мы не можем себе позволить великую Дузе, удовлетворимся тем, что разыграет перед нами Природа. (Бози протянул руку. Галилео сжал ее в своей и молча вышел). Вчера солнце, быстро пройдя охряную часть спектра и вовсе проигнорировав бледно-желтую, что говорит о его хорошем вкусе, остановилось на цвете, которому я битых пятнадцать минут не мог подыскать названия. Это был не топаз. И не шафран. Если мой пошатнувшийся литературный авторитет еще чего-то стоит, я определю этот цвет так: орпимент. Тебе это что-нибудь говорит?
Бози. Ничего. (Пьет свой кофе, смотря на улыбающегося Уайльда влюбленными глазами).
Уайльд. Не будем же затворяться в четырех стенах, предаваясь мерлихлюндии! Сольемся с природой, смешаемся с юными богами, воспоем вульгарное великолепие ночи!
Бози. Пусть будет по-твоему.
Уайльд. В этот час, в тюрьме, я каждый вечер плакал. Весь первый год, как по часам. Ровно в шесть. (Бози, посерьезнев, ждет продолжения). В этот час умер Христос.
