Барродах включил датчик, когда Ларгиор явился в рифтерскую каюту.

– На этот раз сенц-ло Барродах вызывает Марим, – объявил Лар. Он говорил ровным, приветливым тоном, и Барродах не доверял ему ни на грош.

Марим, в отличие от Ларгиора, соблюдать условности не желала.

– Этот говнюк вообще не спит, что ли?

– Сейчас почти у всей станции рекреационное время.

– Ну, этому партнеров и за деньги не найти, – вставил томный связист, вызвав дружный смех.

– От меня он тоже ничего не дождется, – заверила Марим. – Чтобы я да с таким уродцем?

Барродах услышал, как чмокнула дверь, – значит, Ларгиор с Марим вышли. Нечувствительный к оскорблениям, он послушал еще немного – вдруг темпатка что-нибудь скажет? Она это делала очень редко – то ли она все время спит, то ли у нее свой тайничок с наркотиками. Остальные болтали о пустяках, и Барродах взял себе на заметку спросить Лисантера о физиологических показателях Вийи.

В конце концов темпатка все-таки подала голос, велев всем заткнуться и дать ей поспать, – завтра у нее очередной тест. Барродах нахмурился, в который раз вспоминая странный разговор между ней и Анарисом в Тронном Зале. Эта Вийя гораздо опаснее, чем он думал, и не только из-за своих выдающихся темпатических способностей. Должарианка родом, она много лет провела вдали от своей планеты, в точности как Анарис, и научилась у панархистов искусству притворяться. И единственное, что может помешать ей стакнуться с Анарисом против него, Барродаха, – это награда, которую она потребовала. Эту награду может ей дать только Эсабиан, если она активирует станцию, – а тогда Эсабиан получит в руки кнут, который обеспечит ему власть над всеми и каждым.

«И мне тоже», – подумал Барродах с угрюмой улыбкой, слыша, как чавкнула дверь приемной.

Марим вошла одна – маленькая, ростом со среднего бори, с копной желтых кудряшек, проницательным взглядом и нахальной усмешкой.

– Ваш капитан уже назначила плату за свои услуги, – сказал Барродах. – Тебе я хочу сообщить, что каждый, абсолютно каждый человек, который служит нам, будет вознагражден. Как тебе должно быть известно, средства у нас есть.

Упоминание о деньгах было его стандартным приемом в беседах с рифтерами – и сейчас он впервые уловил в ком-то из этой команды проблеск интереса.

Это не бросалось в глаза, и недоверие к нему по-прежнему побуждало ее напускать на себя браваду, но Барродах выдерживал смертельную гонку Катеннаха только потому, что научился читать мелкие физические признаки, о которых его собеседники сами порой не подозревали.

– Ничего мне такого не известно, – развалившись на стуле, заявила она.

«Если бы я предполагал обратное, я послал бы тебя на умовыжималку», – подумал со злостью Барродах, раздраженный ее явно искусственным зевком.

– Награда дается не только за информацию, но и за работу, – сказал он. – Это видно на примере твоего капитана.

Марим облизнула губы розовым язычком и повторила:

– За работу?

– Да. Вот ты, скажем, что умеешь делать?

– Могу занять практически любое кресло на мостике любого корабля в размерах эсминца. В навигации я, правда, не очень – не так, как Ивард, и пилот я тоже средний. Но двигатели, связь и, само собой, контроль повреждений – это да. – Она сморщила нос и поерзала на стуле. Барродаху стало не по себе – может, у нее паразиты какие-нибудь или чесотка. – Но не думаю, что могла бы заниматься контролем повреждений в этой вашей конторе – фиг его знает, какие тут повреждения могут быть.

Опять она ерзает!

И вдруг до ошеломленного Барродаха дошло, что это она его так завлекает!

Его разобрал такой смех, что он никак не мог остановиться, а ее отвалившаяся челюсть довела его чуть ли не до колик; он не мог припомнить, чтобы хоть кто-то делал ему такие авансы. Ей, видно, никто еще не отказывал!

Он попытался овладеть собой, сознавая, что находится на грани истерики. Непривычное сочувствие к Лисантеру, который давился точно так же, когда он рассказал ему о страхе нижних чинов перед туалетами, помогло Барродаху свести спазмы к нормальному смеху, а смех – к несколько учащенному дыханию.

Марим казалась не менее раздраженной, чем, вероятно, сам Барродах в глазах Лисантера.

– Станцию мы контролируем сами, – сказал он, втягивая в себя воздух и успокаивая колебания своей диафрагмы. – Но ведь ты хотела бы, чтобы тебе позволили выходить из каюты?

Гнев в ее голубых глазах уступил настороженному интересу.

– Как ты, может быть, знаешь, мы работаем сверхурочно, готовясь передать станцию в руки господина Эсабиана. Наши работники очень нуждаются в отдыхе, но у меня не хватает времени его организовать. Если бы кто-то взялся наладить их досуг, мы сочли бы это ценной услугой.

– И только-то? Игры и все такое? Без стукачества?

«Без него нельзя, – подумал Барродах, одновременно качая головой в знак того, что ничего такого не требует. – Но я подожду, когда ты сама придешь ко мне с этим». Он назвал ей рекреационные часы и вызвал Лара, чтобы проводить ее обратно. Выходя, она ухмылялась во весь рот. «И ты придешь, – подумал Барродах, – придешь, если я хоть сколько-нибудь разбираюсь в людях».

Загудел коммуникатор.

– Таллис Й'Мармор на прямой связи, по распоряжению флагмана.

Барродах встрепенулся. Что могло случиться, если Ювяшжт разрешил прямой контакт?

Ответ он получил очень скоро.

– Ты хорошо сделал, что доложил об этом, капитан, – сказал он под конец. – Я этого не забуду. – Его обещание не слишком обрадовало Таллиса, да бори и не ожидал, что обрадует. Тот предан им не более чем любой другой рифтер: только страх держит их в повиновении.

Барродах перекачал информацию Таллиса на свой блокнот. Надо немедленно доложить Эсабиану. Возможно, все к лучшему – надо же чем-то уравновесить демонстрацию, запланированную Лисантером.

Почти веселый, несмотря на страх, никогда его не покидавший, Барродах отключил пульт и вышел.

Не часто кому-либо удается наблюдать своими глазами этапы борьбы за престол – и Моррийона при этом не будет!

Дымок из курильницы поднимался прямо вверх в неподвижном воздухе, и в помещении висел тяжелый кисло-сладкий запах. Анарис, следя за прозрачными струйками, поднял глаза вверх и встретился с пустыми глазницами дедова черепа над фамильным алтарем.

Со времени своего назначения наследником Анарис больше ни разу не преклонял перед ним колен. Не дошли ли до отца слухи о том, как он вызывал дух Уртигена на «Кулаке Должара», над Артелионом?

Нет никаких оснований предполагать, что это так. Анарис посмотрел на Эсабиана – тот в глубоком раздумье стоял на коленях, облаченный в черные одежды эгларрх гре-иммаш. Ежелунный обряд, долженствующий успокоить мятежный дух Уртигена, убитого Аватаром во время борьбы за престол, служил центральным столпом отцовского авторитета. Уступить его свершение признанному наследнику значило бы создать слишком большой перевес в их теперешней борьбе.

Особенно теперь, когда эгларрх совпал с Каруш-на Рахали. Анарис чувствовал усиленные эмоции тарканцев, стоящих вокруг, да и сам испытывал то же самое.

Эсабиан, встав, склонился над углями в медной жертвенной чаше, затем занес жертвенный стилет над своим левым запястьем и начал предпоследнее обращение к умершему:

– Даракх этту мизпеши, Уртиген-далла. Даракх ни-палиа энташ пендеши, прон хемма-ми ортоли ти нархх. (Яви нам свое милосердие, великий Уртиген. Да не падет твое возмездие на потомков твоих – возьми взамен мою кровь, которая некогда была твоей.)

Он погрузил стилет в вену, повернул его, и в чашу хлынула струя темной крови. Угли зашипели, и пахучий дым от них повалил вверх, окутывая череп Уртигена. Запах горящей крови проникал прямо в мозг всех присутствующих, вызывая целый комплекс эмоций. В такие минуты Анарис особенно полно понимал, что значит быть должарианцем. Одна часть его сознания наслаждалась наплывом бурных ощущений, другая боролась с ними.