С этой минуты безмятежный полет кончился. Гайдроп не расправился как следует, получилась петля. А это значило, что он не будет легко скользить по земле, по деревьям и так далее, что петля за что-нибудь зацепится и мы окажемся на привязи. При сильном ветре это чревато бедой. У нас был только один выход, и мы принялись втроем выбирать шестидесятиметровый гайдроп. Какой он тяжелый, какой непослушный. Если вам приходилось когда-нибудь распутывать веревочку, представьте себе, каково возиться с длинным канатом, стоя в тесной гондоле. Я сбросил две горсти песку, чтобы подняться повыше, и не сводил глаз с надвигающейся скалы. Дуглас и Ален распутывали тугие петли, остерегаясь, чтобы при этом не зацепить ими и не сбросить за борт кинокамеру или еще что-нибудь из снаряжения.

Наконец гайдроп был распутан, мы взялись за него втроем и, держа каждый свою часть, перенесли через борт и бросили одновременно так, чтобы он не запутался снова. На этот раз обошлось без петель, но, расправившись рывком, конец гайдропа щелкнул, будто огромный бич. Звук отдался между скалами, и в воздухе повисло маленькое облачко пыли. Конец каната размочалился, с этим ничего нельзя было поделать, и теперь все внимание обратилось на приближающуюся гряду.

Я говорил себе, что, если мы подойдем к ней примерно посередине, все будет в порядке. Ни к чему слишком уж бояться этих скал и забираться чересчур высоко, не то, чего доброго, как раз угодим в венчающее вершину кучевое облако. Кстати, это облако непрерывно росло с самого начала нашего перелета, вызывая у нас легкую тревогу, однако я надеялся перевалить, не задев его. От гребня до нижней кромки облака было около шестисот метров - не так уж много, но, глядишь, этого окажется достаточно. Теперь уже никто не шутил по поводу предписания выпустить газ при виде кучево-дождевого облака. Положение было таким, что не допускало шуток.

Вдруг нас настиг порыв ветра, и гондола качнулась. Вымпел "Джамбо" расправился, мы покрепче ухватились за край корзины. По гайдропу, который до этого безжизненно свисал вниз, побежали длинные волны. Я поглядел на альтиметр и вариометр (он регистрирует подъем и спуск), но стрелки приборов стояли неподвижно. А в следующую секунду тень показала нам, куда мы идем. Ветер переменился на сто восемьдесят градусов, и мы летели прочь от Эндабаша, обратно к озеру.

- Н-да,- сказал Дуглас, умеющий вложить глубокий смысл в такие коротенькие предложения.

Мы с Аденом были с ним вполне согласны. Шар есть шар, поневоле приходится со всем мириться.

Да, так и есть, тень скользнула через последние деревья в треугольнике, пересекла пятачок запекшегося на солнце ила и запрыгала по частым волнам. После старта прошло два часа, высота полета равнялась тремстам метрам, у нас оставалось пять мешков песку. Отойдя от берега километра на полтора, мы затем свернули на юг и пошли прежним курсом параллельно гряде. Но не все было по-прежнему. Во-первых, там, где нас застиг встречный ветер, теперь повисла пелена дождя. Во-вторых, мы шли вдвое быстрее, а большое облако над горой начало принимать угрожающие размеры. Правда, нам на нашей высоте оно было не страшно, но, разрастаясь, облако закрыло солнце. Некоторое время наша тень еще плясала по поверхности озера, однако вскоре ее поглотила куда более могучая тень.

И почти сразу мы начали терять высоту. Когда шар освещен солнцем, газ нагревается и подъемная сила возрастает. С исчезновением солнца она стала убывать, и мы пошли вниз, к озеру. Я сбрасывал одну горсть балласта за другой. Целый мешок песку ушел на то, чтобы затормозить падение. К этому времени всего тридцать метров отделяло нас от воды, и гайдроп чертил глубокую борозду на поверхности озера. Со скоростью приблизительно тридцать километров в час мы шли прямо на южный берег. За ним простиралась возделанная земля - вполне можно садиться. У воды стояло несколько африканцев, тут и там были видны совершенно открытые площадки. Две выглядели особенно заманчиво, и нам хотелось, чтобы наш перелет закончился на одной из них.

Но когда летишь на аэростате, бессмысленно на что-то настраиваться заранее. Только мы стали прикидывать, какой из площадок отдать предпочтение, как ветер вовсе стих. Одновременно похолодало. Могучее облако явно настраивалось на бурю. Я продолжал сбрасывать балласт, управился с третьим мешком с начала полета и принялся за четвертый. Горсть за горстью, шелестя, падали в воду. Расходящиеся круги задевали уныло повисший гайдроп. Отсутствие какой-либо кильватерной струи показывало, что мы не двигаемся с места. На воду около гайдропа по-прежнему, словно перец, сыпались песчинки; нельзя давать остывающему шару опускаться ниже тридцати метров.

Здесь пора напомнить, что вода под нами была насыщена содой. Как другие бессточные озера накапливают соль, так это озеро веками накапливало соду; отсюда и дополнительный риск. Садиться на эту воду значит подвергнуть себя разъедающему действию соды. Правда, ливни разбавили раствор, но он достаточно крепок, чтобы повредить, скажем, глазам. Мы знали, что здешняя вода на ощупь кажется мыльной, однако не представляли себе, как наша кожа перенесет сколько-нибудь длительный заплыв в этом озере. Да и будет ли он таким уж длительным? Лично я, когда купаюсь, предпочитаю подражать плоту, а не моторной лодке, и мне еще никогда не доводилось проверять свои стайерские способности. В какую сторону ни погляди, расстояние изрядное... Доплыть даже до ближайшего берега будет делом нелегким.

Минут двадцать мы пребывали в неподвижности в одной точке над озером. Туча принимала все более темный и зловещий вид. А запас песка был на исходе, оставалось чуть побольше одного мешка. Когда кончится весь балласт, шар либо пойдет вниз, либо не пойдет, если мы сбросим кое-что поценнее песка. У нас были остатки питьевой воды и немного провизии. Дальше надо будет расставаться с ботинками, камерами, пленкой. Я понял, что нужно принимать решительные меры, пока не поздно.

- Сброшу-ка я сразу полмешка,- объявил я.- Может быть, вверху есть какое-нибудь воздушное течение. Надо нам убираться отсюда.

Мои товарищи кивнули и проводили взглядом струю песка - все семь килограммов. Вскоре мы пошли вверх, и конец гайдропа выскочил из воды. Подошва облака находилась примерно в 1200 метрах над озером. Я хотел уравновесить шар где-то посередине между двумя опасностями. К сожалению, аэростат не остановился посередине. Стрелка альтиметра с ходу миновала деление, где, по моим расчетам, должна была остановиться. Никто не произносил ни слова, я и подавно. Я принял решение, но наскоро выполненные подсчеты, очевидно, оказались неверными. Мы продолжали идти вверх с той же нервирующей скоростью.

Умеренными средствами такой подъем не остановишь. Таковы уж физические свойства шара - он все так же упорно будет подниматься, даже если выпустить немного газа. Этот парадокс объясняется тем, что поднимающийся шар, переходя в более разреженные слои, сам по себе теряет через патрубок часть газа, выравнивая давление. Вот почему сброс водорода означает всего лишь, что он вместо патрубка выходит через клапан. В обоих случаях результат один: аэростат продолжает подниматься. Чтобы прекратить подъем, можно выпустить много газа, настолько уменьшить подъемную силу шара, что он поневоле начнет терять высоту. Но это самая крайняя мера. Можно перевести подъем в падение, однако это падение уже ничто не остановит. Песка осталось слишком мало, так что, пожертвуй мы даже в придачу к нему камерами, ботинками и всем прочим, все равно стремительнее всякой морской птицы врезались бы в воду. Поэтому подъем нельзя было прекращать.

На высоте 1800 метров над уровнем моря и 1200 метров над озером стрелка альтиметра наконец слегка замедлила свое движение. А туча - вот ведь чудо! - по-прежнему была выше нас метров на триста. Мы все еще видели треугольник Эндабаша с пересекающей его рекой, но теперь мы смотрели сверху на обрамляющие его гребни. Никогда столь замечательный вид не доставлял мне так мало радости.