Справа от Ирмы обитала все та же крестьянская девушка, чей рот пользовался популярностью с первого дня. Ныне она стала находить в этом некое удовольствие и даже выказывать некоторую сноровку. Поэтому весь день и всю ночь справа от Ирмы слышалось влажное чавканье, «глык-глык» и удовлетворенные мужские вздохи.

Слева от Ирмы поселили очень взрослую рабыню, наверное, самую старшую в караване. Ее годы близились к тридцати или даже более того. Начавшее увядать лицо с большими ярко-зелеными глазами резким контрастом смотрелось на тугом, гладком, не желающем стареть, теле. Будь она одета, вряд ли бы она привлекла мужское внимание: «гусиные лапки» в уголках глаз, морщинки, скорбно протянувшиеся вниз от уголков плотно сжатых губ, и циничный взгляд делали ее много старше реальных лет. Но в рабском ошейнике, с пышной гривой пепельных волос, она «на контрасте» выглядела очень возбуждающе. И пользовалась устойчивой популярностью.

Это была та самая рабыня, уличенная в «краже удовольствия» и поротая промеж ног. Обладала она невероятной любовью к мужским членам, неистощимым аппетитом к этому делу и обширными знаниями в вопроса «как, чего и куда».

Знаниями, как сделать приятно господину, она делилась с остальными девушками каждую паузу в обслуживании навещавших ее мужчин. Ирме казалось, что ненасытная баба не спала ни минуты: из клетки слева доносилось то влажное шлепание разгоряченных тел, то утробный рык взрослой кончающей бл@ди, то советы «повернись на бочок, дура, господину же неудобно»!

У тетки была тугая аккуратная попка, красивые гладкие длинные ноги с маленькими стопами и громадные арбузные сиськи, которыми она часто и изобретательно пользовалась.

Кто обитал за ее спиной, Ирме не удалось разглядеть за разделявшей клетки тонкой перегородкой, но, судя по звукам, рабыни и там не скучали.

Ирма чувствовала себя так, будто поселилась под матрацем в борделе. День и ночь напролет она смотрела на сплетающиеся тела и слушала звуки совокуплений, влажное чавканье, стоны и крики, прерывистое дыхание. То, чего она не видела, легко дорисовывала воспаленная фантазия.

Между ног мокро стало очень быстро. Ирма затыкала уши и судорожно стискивала бедра, чувствуя, как в животе поднимается горячая волна сумасшедшего переполняющего желания.

И тут она вовсю оценила изощренную муку, которую дарили набитые кольца. Тот способ, который знают все начинающие фантазировать девочки, цепочка сделала недостижимым, потереться о грубые металлические прутья клетки было невозможно, а попытки сжать бедра — только разжигали желание.

Когда Ирму утром привели к Волку, она с трудом осознавала себя. Алые молоточки желания стучали в висках, ее шатало, как пьяную, она с трудом переставляла ноги, не обращая внимания, что бедра до колен блестят от сочащейся влаги желания.

А если б еще Ирма могла чувствовать, как в этот момент она благоухала…

* * *

1 день 2 месяца весны (5 месяца года) 2009 г. Я.

Где-то в Степи

Это был другой день и другая стоянка, но все осталось прежним: повозка, над бортами которой натянут тент, походный стул, на котором сидит Волк, крупный оранжево-розовый песок под ногами, такой же бескрайний песок вокруг…

Прямо на этот песок и усадили Ирму спиной к колесу, цепочку, скрепляющую кольца, перецепили за массивную спицу. Ирма сжалась в комок, подобрала ноги, пытаясь коленями прикрыть грудь, а скрещенными лодыжками — все остальное.

Вскоре привели отмытую и приготовленную «именинницу». Это оказалась «соседка» Ирмы по одиночке справа, та самая девка, которая первой подверглась насилию в рабском караване.

Но сейчас ее трудно было назвать «костлявой». Похоже, что неделя трудов на коленях и на спине в клетке оказалась легче, чем привычная крестьянская пахота раком в поле, а рабский рацион, сдобренный большими порциями спермы, — значительно сытнее домашней крестьянской пищи. Крестьянка округлилась и зарумянилась, грудки задорно налились и вызывающе торчали, роскошные блестящие темно-каштановые волосы стекали густой волной до самой поясницы. Прежним осталось лишь глуповатое выражение лица и недоуменно оттопыренная нижняя губа.

— Стоять, рабыня! — команда Волка хлыстнула как кнут. — Осмотр!

Рабыня исполнила команду с четкостью часового механизм и замерла.

Ладони на затылке, предплечья параллельны земле, подбородок приподнят, стопы ровненько, выпрямленные ноги разведены…

Только глазки опасливо бегают вокруг, да подрагивает от страха оттопыренная губёшка.

Волк встал и медленно обошел вокруг испуганной рабыни. И только теперь обратил внимание на Ирму.

— Узнаешь? Теперь ее зовут Язычок. Угадаешь почему? — усмехнулся он. — Одна беда: такая роскошная задница, а печать пока не снята. Ничего, сейчас снимем, и Язычок сможет служит сразу трем господам одновременно.

Задница действительно была роскошная. Будь Язычок одета, казалось бы, что под юбку подложена подушка. Сейчас же два тугих белых полушария поражали почти идеальной формой. Надо отдать должное чутью и опыту охотников за рабами, разглядевшим столь привлекательную рабыню в заморенной крестьянке.

— Опусти руки, Язычок. Ты подготовилась, рабыня?

— Да, господин. Четыре раза, господин. Я никогда не делала этого раньше, господин. Другие рабыни показали мне.

— Вот сюда, — указал он рабыне. — На четвереньки. Колени раздвинь пошире.

Рабыня послушно опустилась на песок, лицом к Ирме. Если б Ирма сейчас вытянула ноги, пальчики ее стопы на ладонь бы не дотянулись до лба испуганной девушки.

Язычок опустилась на локти и обреченно спрятала лицо в ладони. Видимо, рабыни не только показали ей, как чистить кишечник, но и угостили ужасами. Впрочем, Ирма тоже не смогла бы рассказать ничего приятного о «втором покрывале»…

Разделяя страх Язычка, Ирма пропустила тот момент, когда Волк скинул одежду.

Обнаженный, он нагнулся к испуганной рабыне и за подбородок приподнял ее голову: «Боишься?»

— Да, господин, — прошептала та.

— Тебе понравится, рабыня. Просто будь послушной. Рабыню меняют либо наказанием, либо наслаждением. Тебя ждёт наслаждение…

Он обошел вокруг рабыни, прячущей лицо. Так мастер примеряется к большой и сложной работе. Положил и развернул цветную циновку, так чтоб Язычок не могла видеть ее. В ней оказались два двухсторонних эбеновых фаллоса четырех разных размеров. Самый маленький мог принадлежать подростку, впервые потеребившему свой стручок, самый большой — выглядел угрожающе.

И приступил.

Сунул руку между ног рабыни, разочарованно цокнул языком — сухо. Вернулся к голове, поднял лицо, поднес член к губам: «А ну-ка, займись тем, что умеешь». Но не успела она толком заглотить, как Волк оторвался от нее и снова подошел сзади. На этот раз удовлетворенно кивнул и легонько провел пальцем по увлажнившейся щели. Раз, другой, еще…

Дождался, пока отозвавшиеся лепестки набухли и разошлись, легонько ввел палец внутрь. Кружочек «по солнцу» у самого входа, кружочек — «против солнца». Рабыня приподняла голову и потрясенно вслушалась в эти ощущения.

Но как только ее дыхание участилось, Волк оторвался, и губам рабыни снова пришлось заняться привычным делом.

И вновь — как только каштановая головка задвигалась в ритме, отобрал вздыбленный член и вернулся назад. И снова — легкая щекотка по наливающимся кровью губкам, круги у входа, щекотка по секелю и опять в рот, глубоко, в самое горло. И обратно.

Там уже хлюпает под пальцами, разгоряченная рабыня вертит задом, пытаясь вобрать поглубже дразнящие пальцы. И опять в рот и снова назад. Рабыня задыхается и мотает головой, но не смеет двинуться с места.

Склонившись как над овечкой, Волк властно кладет ладонь ей на шею, пригибая голову. Большой палец другой руки ныряет внутрь, секель прижат между средним и указательным. Кончики пальцев начинают ритмично двигаться навстречу друг другу изнутри и снаружи. «Скобка».