Повернувшись на пятках, метнулась в комнату, принявшись перетряхивать сумки. Теплая одежда, носки, нижнее белье, аптечка с необходимыми лекарствами, косметичка, банные принадлежности, полотенца – все для нее, Оксаны. Не было ни спортивного костюма для одиннадцатилетки, ни теплого жилета, ни вязаного свитера, ни даже альбома для рисования. Оксана нырнула в кармашек рюкзака, где держала документы и вытащила паспорт. Свидетельства о рождении дочери в нем не оказалось.

– Ты! – она наступала на отца, чувствуя, как комната плывет перед глазами. – Куда дел ее вещи, отвечай?!

– Солнышко, ты утомилась с дороги, – он старался оставаться ласковым, тянул жилистые руки, оглаживая по плечам, волосам, заглядывал в глаза. – Утомилась, перенервничала. Хочешь, позвоним Маше?

Протягивал ей телефон, но от мысли позвонить матери внутри Оксаны сжималась холодная пружина. Оттолкнув заботливые отцовские руки, выбежала в осень, на ходу надевая куртку.

Улица Горького одним концом выходила к набережной, у светофора делала поворот и, втекая в улицу Дзержинского, шла мимо школы искусств к городскому парку «Вичка», о котором упоминал отец. Альбина, с ее любовью к лесным зверюшкам и краскам, вполне могла бы направиться туда, и Оксана месила кроссовками грязь, металась между аптеками и магазинами, хрущевками и скверами. Мелкий моросящий дождик капал за шиворот. Оксана встряхивалась, точно собака, не думая о том, что могла бы взять зонт, и не переставая звала Альбину.

Конечно, она проснулась раньше матери и ушла в парк, чтобы собрать красивый букет кленовых листьев. Или побежала за кудлатой собакой. Или попыталась поймать последнюю бабочку. А может, пеструю птичку, которых Альбина так любит.

Она увлеклась, ее маленькая глупая девочка, ведь «солнечные дети» часто увлекаются. Ушла к реке, в страшный и темный осенний парк, где подлесок путался под ногами, где ветви переплетались друг с другом и пахло прелой листвой и грибами.

Осознав, что почти заблудилась, а под ногами вместо деревянных настилов оказалась податливая почва, Оксана остановилась.

– Альбина?…

Не то спросила, не то простонала в пустоту. Имя упало мертвым камнем во влажную землю, а лес полнился призрачным шорохом, шелестом опадающих листьев, хрустом сухостоя, далеким птичьим писком.

Подошва раздавила несколько алых ягод. Задрав голову, Оксана увидела отяжелевшие гроздья рябин. Их клевали снегири. Красные брюшки раздувались, будто накачанные рябинным соком. При виде Оксаны птицы замирали, провожая ее черными, по-акульи бесстрастными глазами.

Давешний сон предстал в своей неприглядной мерзости. Смотреть на снегирей стало неприятно. Да и откуда им взяться в октябре?

– Альбина, – прошептала Оксана. И, прислонившись к ближайшей сосне, разрыдалась.

Возвращалась медленно, стараясь не потревожить жутких птиц и жадно вслушиваясь в лесные звуки.

Может, услышит, выбежит с хохотом из-за осин, обнимет, слюнявя Оксанину щеку с восторженным:

– Не поймала, не поймала!

Или протянет все-таки собранный осенний букет из оранжевых и влажных, кое-где сгнивших кленовых листьев.

Сперва Оксана решила отшлепать ее, может, даже мягким поясом от куртки.

Спустя еще несколько минут решила не шлепать вообще.

Выходя к домам поняла, что простит Альбине все, лишь бы она осталась жива и невредима. Накупит ей новых альбомов для рисования – акварельную бумагу и краски «Ленинград» в двадцать четыре цвета, скетч-буков и спиртовые маркеры. Пусть рисует, как умеет, хоть Винни-Пуха, хоть остроклювых снегирей, так похожих на ворон. Только бы вернулась…

Вспомнив, остановилась, быстро моргая, подле «Логана». Пальцы лихорадочно ощупали в кармане ключи.

Оксана рыскала в салоне, пытаясь найти хоть что-то – хоть светлый Альбинин волос, хоть цветную заколку, а лучше – ее альбом для рисования, испещренный рисунками снегирей. Зациклившись на чем-то, Альбина снова и снова это повторяла, а рисование было ее отдушиной, ее страстью.

Проверив сиденья и под сиденьями, бардачок и багажник, Оксана устало присела на край водительского кресла. Пот градом катился с лица: Альбина исчезла из Оксаниной реальности, будто ее и не было, со всеми вещами, документами и рисунками.

Словно ее действительно не существовало.

Откинувшись на подголовник, Оксана раздумывала, не закурить ли ей: сигаретами она баловалась еще в студенчестве, но бросила, познакомившись с Артуром. Потом случилась беременность, а после – взрослая жизнь. Теперь, цепляясь за расползающуюся реальность, Оксана всерьез задумывалась о нераспечатанной пачке «Vogue» в бардачке, которую всегда возила с собой на «всякий пожарный» и чуяла, что этот «пожарный» уже наступил.

Склонившись к бардачку, она замерла, коснувшись ногтем пластиковой коробки. Под пассажирским сиденьем белел угол листка. Огненная волна прокатилась по хребту. Обмирая и страшась спугнуть удачу, Оксана медленно ухватилась за этот белый треугольник. Потянула.

Из-под сиденья показался рисунок: остроклювая птица с ярко-алой, будто вымаранной кровью, грудью.

Сдержав рвущиеся наружу рыдания, Оксана прижала рисунок к груди. Заходить в дом казалось кощунством, а видеть снова темный и бестолковый взгляд отца было выше ее сил. Найдя в смартфоне адрес отделения полиции, Оксана выбралась под набирающий силу дождь и побрела по улицам, пряча у сердца дорогой рисунок – все, что осталось от дочери.

В здании пахло побелкой и куревом. Разговор с дежурными прошел точно в тумане, а отдел уголовного розыска встретил неприветливо – забранными жалюзи и запахом кофе.

Сухие и скучные вопросы репьями цеплялись за сознание: как звали дочь, во что была одета, каковы особые приметы, когда пропала.

Оксана отвечала заученно, пугаясь собственного спокойствия: слезы остались в лесном мху, под рябинами, оседланными снегирями.

Воронцова Альбина Артуровна. Одиннадцать лет. Светлые волосы. Карие глаза. Да, генетическая редкость. Синдром Дауна. Одета в красную куртку. Волосы забраны в хвостики с розовыми заколками. Белые кроссовки.

Не человек – ориентировка «Лизы Алерт». Фотография в оранжевой рамке.

Звонила ли в сто двенадцать? Еще нет, но прямо сейчас позвонит.

Оксана терялась, не зная, что предъявить в доказательство.

Нет документов. Нет свидетелей. Даже фотографий в телефоне. А личную жизнь Оксана в соцсети не выставляла. Остался только помятый рисунок.

Опера переглядывались. Кто-то, показалось Оксане, покрутил пальцем у виска, и она взвилась. Кричала, что не сумасшедшая, просила проверить прописку и совала раскрытый паспорт под нос капитанше в строгом костюме и с каштановыми, собранными в гульку волосами. Штамп прописки синел размытым родимым пятном. В графе «семейное положение» зияла пустота.

В конце концов она все-таки разрыдалась. Плакала и плакала, размазывая по щекам тушь и не обращая внимания на сочувственные, жалостливые взгляды.

Заявление все же приняли, но Оксана не верила, что все обойдется так легко. Ничто не могло пройти легко, когда вокруг находят мертвых детей с забитыми рябиной ртами.

– Альбина снилась мне сегодня, – сказала напоследок. – Она и… снегири. Вы видели когда-нибудь снегирей в начале осени?

Показалось: капитанша вздрогнула, на миг прервав заполнение бумаг.

Оксана выходила из участка, понурив голову и все еще прижимая никому не нужный рисунок.

– Постойте.

Чужой голос заставил ее замереть. Обернувшись, увидела бледное лицо в обрамлении белых, будто припорошенных снегом, волос.

– Позвольте взглянуть?

Ладонь мужчины оказалась такой же белой и мозолистой. Приняв рисунок, он долго разглаживал его, водил длинными сухими пальцами по контуру, огладил алую грудь и вороний клюв.

– Вы знаете, кто такие психопомпы?

– Кто? – слово послало вдоль Оксаниной спины ледяные мурашки. Вспомнились внимательные взгляды лесных птиц, алые росчерки ягод на прелой листве. И человек, стоявший перед ней, одетый в черные джинсы и черный балахон с безразмерным капюшоном – кажется, такой называли мантией, – показался вдруг угрожающим, чужим.