Так или иначе, заместитель директора действительно был жеребцом. И значит, существовал чей-то труп, у которого он украл нижнюю часть.

Итак, к тому времени, когда я приступил к записям в первой своей тетради, главный охранник был уже мертв. Вполне естественно. Разве можно остаться в живых, когда уцелела лишь нижняя часть тела? Верхняя же была кремирована и с почестями погребена на больничном кладбище. По буддийскому обычаю ей было дано посмертное имя, и, как заслуженный сотрудник клиники, она удостоилась официального некролога. Отныне в глазах всех она была вполне добропорядочным покойником.

Это случилось на исходе второго дня. Под аккомпанемент непристойных шуток медицинских сестер перед заместителем директора, который безмолвно склонился над телом врача, получившего такие серьезные травмы, что восстановить функции основных органов оказалось невозможным, вдруг появился труп главного охранника, безмерно гордившегося своими мужскими достоинствами, — вот уж поистине к переправе — лодка. Говорили, будто у него была какая-то хроническая болезнь, но на самом деле он просто страдал эпилепсией; короче, никакого освидетельствования не проводили, и труп, пока он был еще свежий, разрезали пополам. Нижнюю часть подвергли тщательной обработке и создали особые условия, обеспечивающие ее сохранность, чтобы жеребец мог в любой момент воспользоваться ею в качестве дополнительной части тела.

Но возможно ли в данном случае говорить о смерти в общепринятом смысле слова? Если пользоваться терминологией клиники — да, можно, однако, прибегая к моей терминологии, произошло явное убийство. Ну да пусть в этом разбирается полиция. Если будет необходимо, я, как очевидец, готов выступить в качестве свидетеля.

Я только что вошел в кабинет главного охранника за новой бобиной (двадцать третьей по счету). Склонившись над бухгалтерской книгой, он подводил недельный баланс сбыта магнитофонных записей. Вдруг без стука ворвались пять стриженых юнцов в спортивных трусах. Четверо схватили главного охранника за руки и за ноги, а пятый прижал к его лицу подушку с кресла. Никто из них не произнес ни слова — видно, в убийствах они поднаторели. Всего полмесяца назад я прочел в газете, что удушение с помощью подушки в последнее время особенно модно среди профессиональных убийц. Следующая очередь моя — мелькнула мысль, и мои мышцы, которыми я еще днем так гордился, съежились, как вяленые иваси, и замерли. Но юнцы не обратили на меня никакого внимания. Ловко взвалив на плечи труп, они погрузили его на каталку, стоявшую в коридоре, и чуть не бегом — нога в ногу — увезли.

Тотчас зазвонил телефон — секретарша:

— Все прошло прекрасно.

— Опять ваших рук дело?..

— Нужно теперь подумать о преемнике. Хотите, я рекомендую вас?

На том конце провода завопили мужчины, будто их подхватила лавина и несет в кромешную бездну. Наверно, она звонит из дежурного помещения охранников в подземном этаже. Может быть, прибыли юнцы с трупом? Женщина раздраженно закричала в ответ, связь прервалась. Но мне ее раздражение показалось притворным, скорее всего они сговорились создать впечатление, будто между ними нет согласия.

Интересно, чем она привлекла на свою сторону охранников? Допустим, у нее была цель — отомстить за изнасилование. Но это случилось так давно, и трудно даже вообразить, будто ей лишь сейчас удалось наконец уломать сообщников. Может быть, брань, с которой главный охранник набросился днем на юнцов, разожгла их гнев? Форменная одежда — спортивные трусы, коротко стриженные головы, занятия каратэ, полная согласованность действий… если заставить таких действовать против воли, жди мятежа. Мне говорили, ими верховодит юноша (сын больничного садовника, страдающего базедовой болезнью), — заняв положение лидера, он не терпит постороннего вмешательства. Главный охранник сперва показался мне человеком замкнутым и недоверчивым. Но теперь я понимаю: впечатление это возникло из-за его необщительности, часто свойственной инженерам, он был скорее неловким, даже в чем-то ограниченным человеком и, кроме обеспечения системы подслушивания и расширения сбыта кассет, держал в голове одно — завоевать благосклонность секретарши. Я общался с ним всего два дня, и мне, право, жаль, что нам не удалось сойтись поближе.

Его мягкое кресло вращалось тихо, без малейшего шума. Честно говоря, меня охватил страх. Еще страшнее стало потом, когда я узнал, что все было сделано отнюдь не по указанию заместителя директора. Как теперь рассказать этой бедной девочке из восьмой палаты, судорожно сжавшей тонкие сухие губы и что-то беззвучно шепчущей во сне, о трагической судьбе ее отца? Как бы там ни было, но с превратившимся в жеребца заместителем директора я не позволю ей встречаться, нельзя допустить, чтобы они встретились.

Жеребец упрекал меня: слишком, мол, я тяну с записками, напрасно трачу время. Но это вполне естественно. Могу ли я написать о подобном безумии и никого не задеть? Меня вынуждают подтвердить алиби жеребца, но должен ли я это делать? Нет, меня теперь голыми руками не возьмешь.

Трудно поверить, но, по-моему, я сейчас близок к тому, чтобы взять власть в клинике в свои руки. Наутро после убийства состоялось чрезвычайное заседание Совета, и я был единогласно назначен главным охранником. Решение это еще не успели оформить официально, но секретарша по собственному почину вернула моему халату споротые черные полосы — всего их теперь три, — и все убеждены, что я таковым являюсь. Я не чувствую ничего, кроме страха и обреченности, овладевающих мной при виде того, как огромная система подслушивания, неустанно поглощающая все новую и новую информацию, функционирует по-прежнему, хотя больше никто не управляет ею. Какие только типы не попадаются здесь среди больных: одним система эта доставляет какое-то извращенное удовлетворение — перед невидимыми подслушивающими устройствами они без конца предаются безжалостному саморазоблачению; другие, прикрепив ультракоротковолновый передатчик к телу, превращаются в источник звуков, воспроизводящих во всеуслышание их естественные отправления. За каких-то три дня, проведенных у ретрансляторов, я познакомился с сотнями подобных индивидуумов — мужчин и женщин.

Я еще не постиг, как пользоваться всей полнотой своей власти. Но именно эта власть скоро позволит мне заставить любого в клинике пресмыкаться передо мной. Бывший главный охранник, как мне кажется, не отдавал себе в этом отчета, а ведь никаких особых мер предпринимать и не нужно — власть есть власть. Каждый станет ловить выражение моего лица, а я, отвернувшись, постараюсь скрыть его — этого будет достаточно. Отныне мне докладывают повестку дня заседаний Совета. Не заставили себя долго ждать и осведомители, и анонимные письма.

Вот и сегодня во время перерыва у входа в столовую один коллектор передал мне отпечатанную на множительном аппарате листовку. Коллектор — это соглядатай с высокочувствительным ультракоротковолновым приемником за плечами, он ловит случайные радиопередачи. Поскольку стало обычаем вделывать миниатюрные передатчики в стены домов, в туалетные столики, в подошвы туфель и ручки зонтов, собирать поступающую от них информацию удобнее всего, передвигаясь по территории клиники, — это позволяет принимать определенную ее часть, которая из-за особенностей расположения некоторых передатчиков ускользает от централизованного наблюдения, ведущегося из кабинета главного охранника. В первую очередь речь идет о комнатах в подземных этажах железобетонных зданий, не имеющих выхода наружу, или специальных хранилищах, выложенных оцинкованными или стальными листами. Именно такие места — «охотничьи угодья» коллекторов. Да и сам покойный главный охранник, когда к нему как к инженеру обратилась за помощью лаборатория лингвопсихологии, был одним из обыкновенных коллекторов, а затем уже, после начала эксперимента, он заключил контракт с четырьмя или пятью самыми умелыми коллекторами и стал получать от них магнитофонные записи. Хотя подслушиванием занимается каждый, кому не лень, только к коллекторам относятся с неприязнью, как к тайным осведомителям. Такова оборотная сторона власти.