Цао Вэйнин осмотрелся, ища поддержки, но увидел только застывшую от потрясения Гао Сяолянь и погружённую в тяжкие думы Гу Сян. Двое мужчин чуть поодаль и вовсе не выглядели удивлёнными, будто давно были в курсе положения дел. В памяти онемевшего Цао Вэйнина всплыл тот вечер, когда Гао Сяолянь поведала о гибели своего отца, а Чжоу Цзышу сказал Вэнь Кэсину: «Почти все, кто знал правду, теперь мертвы. В живых остался только один человек. Победители и проигравшие очевидны». Победители и проигравшие… очевидны. Цао Вэйнин невольно вздрогнул: получается, эти двое поняли правду ещё в тот день? Получается, они… 

Чжан Чэнлин внезапно обернулся к Чжоу Цзышу. 

— Шифу, я вспомнил человека в чёрном, который допрашивал моего отца в ту… ночь. Я… только что… вспомнил.

Он опустил взгляд на мёртвого юношу и задрожал сильнее. Горло перехватило спазмом, но мальчик поднял руку, привстал на цыпочки и продолжил говорить, слегка заикаясь:

— Человек в чёрном… был примерно такого роста. С очень широкими плечами. И он хромал… чуть-чуть. Только когда он за мной погнался, я заметил, что он припадает на одну ногу. Совсем как вот этот… который тут лежит. Я помню, что человек в чёрном смертельно ранил дядю Ли, и ещё… ещё…

Гу Сян тихо вскрикнула и зажала рот ладонью. Она и так смотрела, не моргая, а теперь распахнула глаза во всю ширь, словно услышала самую страшную весть в жизни. Вэнь Кэсин бросил на неё короткий взгляд и спокойно погладил Чжан Чэнлина по голове — той рукой, что не была запачкана кровью. 

— Всё в порядке, дальше я знаю, — ласково кивнул Вэнь Кэсин.

Его взгляд пронзал ночь, устремляясь в неведомые пределы. Постепенно на губах Вэнь Кэсина проступила улыбка. Кроме едва уловимой насмешки, в этой улыбке ощущались невыразимые словами облегчение и спокойствие. Так мог улыбаться измученный странник, прошедший сотни ли через крутые горы и бурные реки, чтобы понять истинный замысел судьбы.

Гу Сян медленно опустила руку и беззвучно позвала:

— Господин… 

Вэнь Кэсин поднял ладонь, не дав ей договорить.

— Выданная замуж девица подобна воде, выплеснутой за дверь,^[441] — отрезал он. — Это дело больше не имеет к тебе отношения. Завтра ты отправишься в путь и найдешь Е Байи, как договаривались. Я не оставлю тебя без обещанного приданого, но не хочу, чтобы ты вспоминала свой прежний дом.

Чжан Чэнлин крепился, как мог, потому что поклялся стать отважным героем. Он желал храбро защищать тех, кого хочет защитить, и доблестно истреблять тех, кто заслужил смерти. Он твердо решил не отступать и не бояться, с какими бы испытаниями ни столкнулся, но сейчас не мог перестать плакать. Слезы катились сами собой, и Чжан Чэнлин снова чувствовал себя трусом и ничтожеством, слабым ребенком, из которого никогда не выйдет толка. 

После того, как подонки расправились с его родными, Чжан Чэнлин дал себе зарок как следует изучить боевые искусства, чтобы суметь заступиться за всех, кто ему дорог. А ещё он собирался отомстить за свою погибшую семью и покарать убийц, если представится случай. 

Но когда он узнал, что всему виной дядя Чжао... 

Умирая, отец Чжан Чэнлина схватил за руку дядю Ли и заставил пообещать, что тот доставит его сына к Чжао Цзину в целости и сохранности. Той же страшной и холодной ночью, в заброшенном храме, умирающий старик вцепился в руку шифу и взял с него ту же клятву. 

Дядя Чжао день и ночь оставался рядом с Чжан Чэнлином, помогая оправиться от горя. 

Дядя Чжао со слезами на глазах провозгласил перед всеми героями под небом улиня, что справедливость в отношении клана Чжанов будет восстановлена. 

Дядя Чжао…

Если мир так непредсказуем, а чужая душа — потёмки, если нельзя положиться на самых близких людей и давних товарищей, кому вообще можно доверять? 

Вэнь Кэсин коротко вздохнул и окинул взглядом окружающих, потом отвёл глаза и отправился к себе. Но Чжоу Цзышу задержался во дворе.

— Иди-ка сюда, малыш, — подозвал он Чжан Чэнлина. 

Мальчик с силой потёр глаза, которые тут же наполнились новыми слезами. Чжан Чэнлин знал, что наставнику не нравится, когда он распускает нюни, но не мог ничего поделать. 

— Ши… Шифу, я не хотел плакать, — попытался он извиниться между всхлипами, — я просто... просто... я скоро приду в себя... 

Но шифу не стал, как обычно, требовать стойкости. Вместо этого он протянул руку и обнял мальчика. Сквозь тонкую ткань лёгкого плаща, наспех накинутого на плечи Чжоу Цзышу, просачивалось тепло его тела. Чжан Чэнлин уткнулся носом в грудь наставника и немного успокоился, почувствовав, что прислонился к горе, которая никогда не пошатнется. Пусть нерушимые узы между великими орденами обернулись ложью и предательством,^[442] но случайное знакомство переросло в нерушимую связь. 

Цао Вэйнин потянул Гу Сян за руку, и они тихонько удалились. Гао Сяолянь судорожно перевела дыхание и в глубоком смятении вернулась в свою комнату. Во дворе остались только учитель и ученик.

Наблюдая за ними через окно, Великий Шаман не удержался от вопроса:

— Это тот глава Чжоу, которого мы знали? Давно ли он сделался настолько…

Седьмой Лорд тихо усмехнулся и то ли ответил, то ли порассуждал сам с собой:

— Разве Цзышу когда-нибудь был другим? Перед Лян Цзюсяо он разыгрывал строгого отца и старшего брата в одном лице, но тайком всегда прикрывал младшего. Жаль, Цзюсяо так и не оценил этого. 

Великий Шаман повернулся, чтобы посмотреть на своего спутника. Свечи в комнате не горели, и темнота почти полностью скрывала Седьмого Лорда. Лунный свет выхватывал из мрака не более четверти его ослепительно-прекрасного профиля.

— Если назвать Цзышу кладезем добродетелей, боюсь, он первый это оспорит, — предположил Седьмой Лорд. — Но назвать его подлецом… Цзышу совершал ужасные поступки, за которые небеса могут покарать в любой момент. Но он совершал их по долгу службы и никогда — из личной неприязни или жажды наживы. 

Седьмой Лорд едва заметно вздохнул, а затем толкнул дверь и вышел, прихватив в потёмках какую-то вещь. Длинными шагами он пересёк двор и перебросил свою ношу Чжан Чэнлину. Мальчик неуклюже поймал подарок и замер от изумления: в его руках оказался меч. Только после разрешающего жеста шифу Чжан Чэнлин осмелился извлечь клинок из ножен. Лезвие было необычайно широким, вдвое шире, чем у меча Цао Вэйнина. От тёмного металла веяло суровой мощью, он не блестел, но распространял приглушённое сияние и был окутан тяжёлым дыханием кровавой бойни. Заточка явно делалась с расчётом на отчаянную резню. По весу оружие было вдвое или втрое тяжелее обычного меча. На рукояти виднелась гравировка: «Дахуан».^[443] 

— Один подчинённый вручил мне этот клинок, чтобы я не бездельничал всё свободное время, — сказал Седьмой Лорд Чжан Чэнлину. — Меч превосходен, но я дрянной мечник. Для меня такое оружие тяжело и громоздко. Тебе оно лучше подойдет. 

Чжан Чэнлин только охнул. Он растерянно моргал покрасневшими от слез глазами и никак не мог придумать ответ. 

— Славный меч должен принадлежать герою, даже если величие этого героя лишь в будущем, — пояснил Седьмой Лорд. — Я в этом смысле безнадёжен, так как собираюсь дожить свой век богатым бездельником. Спокойно пользуйся мечом и постарайся его не подвести. 

Чжоу Цзышу кивнул со всей серьёзностью:

— Наша глубочайшая благодарность Седьмому Лорду.

В ответ он услышал лёгкий смех.

— Сколько лет мы с тобой дружим? ― спросил Седьмой Лорд, искоса глянув на Чжоу Цзышу. — Мы вместе сражались и рисковали жизнями. Почему же ты всегда так зануден со мной, если можешь шутить и веселиться с другими? 

Чжоу Цзышу осёкся и уставился на него во все глаза. Седьмой Лорд, махнув рукой, отправился спать.

— Цзышу, я больше не князь Наньнина! Да и ты уже не на службе, — бросил он через плечо. — При твоём проницательном уме давно следовало это уяснить.

Чжоу Цзышу опешил от таких слов, а потом неожиданно ухмыльнулся.

— Седьмой Лорд так неотразим, что веселиться с ним себе дороже! — выкрикнул он. — Боюсь, от таких шуток у меня дома перевернётся кувшин с уксусом.^[444]