— За переправу отвечаете вы, Михаил Дмитриевич, — повернулся к нему Белов. — Пошлите по берегу энергичных командиров, пусть собирают все, что держится на воде. Я займусь обороной. Полки уже окапываются в степи. Но с воздуха, вы знаете, прикрыться нам нечем. Как только немцы засекут переправу, они засыпят нас бомбами. Спасение одно быстрота…

Подбежал запыхавшийся Кононенко, вскинул к козырьку руку:

— Товарищ генерал, на том берегу — пристань… Баржу пристанью сделали. Большая баржа, человек пятьсот поднимет!

— Отлично, разведчик! — повеселел Белов. — Используйте!

Не прошло и часу, как полковник Грецов остановил небольшой пароход, тащившийся навстречу течению. Капитан не хотел подчиняться, пришлось дать поверх судна пулеметную очередь. Трассирующие пули пронеслись над самой мачтой.

Грецов приказал Капитану взять на буксир баржу и вести ее к правому берегу, Начала пульсировать первая жилка переправы. А капитан Кононенко уже разыскал где-то катер и установил связь с речниками Днепровской флотилии,

Убедившись, что переправа налаживается, Павел Алексеевич приказал подтягивать к реке главные силы корпуса. В обороне оставить два полка. Захватив адъютанта Михайлова и нескольких бойцов, поехал на передовую.

Большое, словно разбухшее, солнце скатилось к горизонту, начал спадать зной. Павел Алексеевич не торопил коня. Опустив поводья, подремывал в седле. Не сразу увидел, как шарахнулись с дороги беженцы. Люди прятались в кюветы, в воронки.

— Товарищ генерал! — крикнул Михайлов. — Немец летит!

Самолет приближался с запада, Косые лучи солнца золотили его брюхо и крылья. Это был «хейшпель» — фашисты обычно использовали его для разведки. Не дай бог — засечет переправу, тогда не жди ничего хорошего!

— Товарищ генерал, ложитесь!

Белов передернул плечами и поворотил Победителя с дороги в ровную степь. Небольшой отряд поскакал за ним.

Как и думал Павел Алексеевич, конники в степи сразу привлекли внимание летчика. Немцы, привыкшие к безнаказанности, любили порезвиться в воздухе. Они даже за отдельными машинами, за отдельными бойцами гонялись ради спортивного интереса. А тут группа всадников и командир впереди!

«Хейншель», разворачиваясь, резко пошел на снижение.

Рассыпайсь! — крикнул Белов, пришпорив Победителя. Конь всхрапнул недовольно и помчался, набирая скорость. Не зря выбрал генерал этого неброского с виду дончака. Победитель вынослив, умен, неприхотлив. Боевой конь, а не для парада. Легко, стремительно несся он по степи, вытянув голову и прижав уши. Павел Алексеевич будто слился с ним воедино: конь понимал малейшее движение повода. Он замедлил бег, когда пулеметная очередь легла позади. Белов оглянулся. Кажется, все целы. Бойцы спешились, залегли. Верхом только генерал и Михайлов. А немец закладывает новый разворот. Ну, поманим его еще раз!

Белов Поскакал прямо по струнке, помогая фашисту лечь на боевой курс. Когда услышал за спиной стремительно нарастающий гул, резко повернул вправо. Пулеметная очередь утонула в реве мотора. «Хейншель» прошел так низко, что едва не зацепил брюхом землю.

Немец опять начал атаку. Белов даже пожалел: слишком страшную игру он затеял. Но раз начато — надо доводить до конца.

Фашист изменил тактику. Он теперь не спешил, не снижался до бреющего. Он густо поливал степь пулеметным огнем, потом разворачивался и начинал бить снова, Белов скакал то в одном направлении, то в другом, но все дальше и дальше от реки. Победитель устал, мыльными хлопьями выступила в пахах пена. Не споткнулся бы!

Самолет оглушил Павла Алексеевича ревом. Часто-часто пульсировали огоньки выстрелов. Белов смотрел вслед, ожидая, в какую сторону развернется фашист: вправо или влево? Но немец шел по прямой, постепенно набирая высоту и быстро уменьшаясь. Черточка, потом точка. И вот уже нет ничего на розовом горизонте. Только тут Павел Алексеевич заметил, что над степью сгущаются сумерки.

Ему захотелось упасть с коня на горячую землю и лежать, не двигаясь, долго-долго. Наверно, он мог бы заплакать. Не от радости. От опустошения, от нахлынувшей вдруг жалости к самому себе.

Подскакал адъютант Михайлов, спросил испуганно:

— Что с вами? Не ранены?

— Нет, вроде.

— Китель у вас на спине клочьями…

— Не знаю, — устало отмахнулся Белов.

12

Ночевать остались в полку, окопавшемся на голой равнине. Павел Алексеевич лег на чью-то шинель, приказав Михайлову разбудить в шесть. Но подняли генерала раньше, когда солнце только-только выкатилось на небосвод, а воздух был еще по-ночному прохладен.

— Идут танки! — доложил, волнуясь, командир полка. — С тыла! Или обошли нас, или заплутали в степи…

— Заплутались, — резко и уверенно сказал Белов. — Они прут не зная куда, а вы их неожиданно… Сколько там?

— Не меньше тридцати машин. Я приказал развернуть фронтом к ним все эскадроны и обе батареи. За коноводов боюсь, за тыл…

— Поздно бояться! Теперь только одно: сидеть на месте, не трусить, бить! Все командиры, все политруки — в первую линию!

Сам быстро добежал до неглубокой траншеи, спрыгнул, лег среди бойцов. Телом чувствовал, как все явственнее-подрагивает сухая, закаменевшая земля.

Немецкая колонна на ходу перестраивалась в боевой порядок, чтобы сразу всей массой навалиться на обороняющихся. Над машинами серыми клубками вспыхивал дым выстрелов.

Ударили противотанковые пушки и полковые орудия. Били они с короткой дистанции. По хорошо видным целям. В самом центре немецкой линии загорелся танк. Другие резко прибавили скорость.

— В блиндаж! — Михайлов тянул генерала за локоть. — Скорей в блиндаж! Не место вам здесь!

— Верно! — Глаза Белова сощурены, зубы обнажены в злой усмешке. — Верно, Михайлов, не место! — говорил он, глядя на приближающиеся машины. Схватил с бруствера чью-то гранату, на ощупь проверяя запал.

Взметнулось пламя, сразу угасшее в черном дыму. Хлестнуло в лицо земляной крошкой. Кто-то взвыл, запричитал рядом. За грохотом взрывов почти неразличим был лязг гусениц.

Бойцы поднимались в окопах, бросали вперед, в дым, бутылки с горючкой. И Белов тоже вскочил, и закричал что-то, и бросил в черную наползавшую громадину свою гранату.

Михайлов повалил генерала на дно окопа, упал сверху. Хлынул сухой песок, они чуть не задохнулись от пыли. А потом сразу стало как-то светлее и тише. Только рядом назойливо, безостановочно стрекотал пулемет. Но вот смолк и он.

Реже били орудия. Гул танковых двигателей быстро удалялся. Зато густого, маслянистого дыма становилось все больше. Тяжелый, удушливый, он медленно расползался над землей. Солнце едва просвечивало сквозь его черные космы.

Поблизости Павел Алексеевич видел два горящих танка и опрокинутую бронемашину. Возле нее сидел на краю воронки красноармеец. Он удивленно смотрел на броневик и окровавленной рукой трогал колесо машины. Колесо крутилось.

Подошел командир полка. Оба рукава гимнастерки обгорели выше локтя. В глазах — сумасшедший блеск, Сказал торопливо:

— Немцы-то, товарищ генерал, как мы их, а?! Двенадцать штук угробили!

— Точно?

— Плюс-минус одна-две машины… В таком-то дыму… Остальные теперь пятки смазывают, пока бензина хватит… А у нас четыре орудия… Людей подсчитываем. — Помолчал, добавил просительно — Вам бы уехать, товарищ генерал.

— От греха подальше? — улыбнулся Белов.

— С меня ведь спросят, случись что.

— Ладно, уеду, — сказал Белов. — А вы через два часа снимайтесь. Оставьте небольшой заслон и отходите к переправе.

Коновод подвел Победителя, тот заржал, потянулся к хозяину. Павел Алексеевич достал из кармана кусочек сахара. Конь дохнул на протянутую ладонь, захрупал, довольный…

В степи, поравнявшись с Беловым, адъютант Михайлов произнес тихо, но непоколебимо:

— Извините, товарищ генерал, о случившемся я доложу комиссару корпуса. И про самолет, и про то, как вы очертя голову под танк лезли. Пусть комиссар знает.