— Видите, Виктор Кириллович, что немец делает?

— Фланг мой нащупывает. Во-он на дороге грузовики с пехотой. И мотоциклисты. Прикидываю, батальон. Дойдут до перекрестка и повернут к реке.

— А вы?

— Пусть поворачивают, — улыбнулся Баранов. — Там их два эскадрона встретят с тачанками.

— Думаете, на этом кончится?

— Нет, товарищ генерал. В лоб они не пойдут, будут растягивать открытый фланг.

— До Днестра?

— Далеко, конечно, но могут и до Днестра. — Баранов сдвинул на затылок фуражку. — Я такую возможность держу в уме. Послал туда резерв, весь полк.

Павел Алексеевич был удовлетворен. Задачу полковник понимает правильно. Можно ехать на свой КП. Если не случится чего-либо из ряда вон выходящего, то сегодня корпус добьется успеха. У Белова по меньшей мере два преимущества. Он видит с высокого берега все, что делает враг, как маневрируют немцы своими силами. А фашисты не могут следить за кавалеристами, которые укрылись в складках местности. И еще немцам мешает грязь на проселках. Машины застревают в липком густом месиве. Гитлеровцы тянут их, выбиваясь из сил. А эскадроны Белова движутся в конном строю по целине, без дорог, опережая противника.

«Погоня за флангом» продолжалась долго, до самого вечера. Лишь неподалеку от Днестра кавалеристы зашли наконец в тыл гитлеровцам и неожиданно ударили по колонне, растянувшейся на грязной дороге.

Необычным и жестоким был этот бой. Конники налетали на немцев, грудившихся возле автомашин, забрасывали гранатами, рубили шашками убегавших. Фашисты потеряли ориентировку, утратили связь. Поднялась паника. Солдаты шарахались от машин в поле, спасались поодиночке. Их настигали всадники на разгоряченных конях…

Только после полуночи полковник Баранов дал ракетами сигнал прекратить преследование.

На следующий день немцы не наступали — слишком сильной была встряска. По самым скромным подсчетам, кавалеристы разгромили моторизованный полк, враг потерял до тысячи человек убитыми и ранеными. Потери кавалеристов были вдвое меньше. И все же утрата пятисот бойцов и командиров давала себя знать — ведь корпус еще ни разу не получал пополнения.

Из этого боя Павел Алексеевич сделал для себя вывод: немцы болезненно реагируют на обход, на фланговые удары.

6

Радоваться победе не было времени. Полковник Грецов доложил, что обстановка снова ухудшилась. 35-й стрелковый корпус оставил Кишинев. 48-й стрелковый корпус отошел на восток. Ни справа, ни слева у кавалеристов соседей нет. Связь со штабом армии утрачена — он снялся со старого места и находится неизвестно где.

Обидно было отдавать противнику поле боя, но и оставаться нельзя: немцы окружат, замкнут кольцо.

В корпусе неукоснительно соблюдалась заповедь — без команды не отступать. Все кавалеристы, от рядовых до командиров дивизий, настолько усвоили это правило, что не могли даже мыслить иначе. Генерал Белов требовал: тех, кто отступит самовольно, наказывать по всей строгости. Ведь такой боец ставит под удар своих товарищей.

Добиваясь безусловного выполнения приказов, Павел Алексеевич не забывал, однако, и другую сторону дела. Приказ должен быть отменен, как только он утратит целесообразность. Если удерживать рубеж нет смысла, если велики потери, дай распоряжение сменить позиции.

Белов знал: любое его указание будет выполнено точно и в срок. Но отдавая приказ 321-му мотострелковому полку прикрыть отход конницы на новый рубеж, Павел Алексеевич не учел, что эта часть находится в корпусе всего лишь несколько суток и ничем себя не проявила. Думалось так: полк укомплектованный, полноценный, задача не ахти какая сложная. А получилось скверно.

В середине дня прискакал делегат связи:

— Товарищ генерал, мотострелки бегут!

Обожгла мысль: фашисты прорвутся, бросят вперед подвижные части, ударят в спину отходящей коннице.

— Где командир полка?

— Полковник Бабак под огнем, бойцов за руки хватает, приказывает, уговаривает. А те, как немцев увидят, сразу назад!

— Грецов, предупредите Баранова!.. Командир резервного эскадрона!

— Я!

— По коням! За мной!

Пять километров пролетел не заметив как. Выскочил из перелеска на открытое поле и увидел красноармейцев. Они не бежали, они просто шли мелкими группами, часто оглядываясь. Падали при разрывах мин, снова вставали. Немцев поблизости не было. Левее, на западе, через поле тоже отходили бойцы, но более организованно, цепью.

— Полковник Бабак там, — показал делегат связи.

Эскадрон, развернувшись большой подковой, сгонял отступающих на опушку. Люди были словно поражены шоком. Они неохотно выстраивались шеренгами. А по лицам видно — мысли сосредоточены на одном: как уйти, убежать подальше от опасного места.

Вот такие и отдают врагу города, такие и сводят на нет успехи, добытые кровью честных бойцов! Павел Алексеевич ненавидел сейчас этих трусов, эту толпу, хотя и понимал; попади те же самые люди в крепкую часть, к хорошим командирам, они стали бы настоящими солдатами. Теперь их трудно переломить. Они боятся смерти, они еще не поняли, что смерть на войне бывает либо почетная, либо бесславная, грязная.

— Почему бежал? — спросил Белов крайнего бойца: рослого, без пилотки, в разодранной на груди гимнастерке.

— Та немец же, — пояснил тот, словно удивляясь вопросу.

— Ну и что — немец?

— Та наступает, говорю, немец, из автоматов стреляет…

— А ты? — Рука Белова вздрагивала на эфесе шашки. — Тебя послали остановить врага. Ты присягу давал?! Ты Родине клялся? Винтовка твоя где?

— Там… Потерял… Бежал шибко.

— Арестовать!

Генерал произнес это не очень громко, но слово прозвучало, как выстрел. Пробежал по рядам говор, и сразу — мертвая тишина.

— Командиры — пять шагов вперед! Шагом марш!

Проехал мимо тех, кто вышел, заглядывая в бледные лица. Никто не смотрел в глаза. Молодой лейтенант плакал — вздрагивали под гимнастеркой худенькие мальчишечьи плечи.

Свои же ведь люди! Наши, хорошие!.. Но впереди война, впереди много боев. Надо выбить из них страх перед немцем, иначе они принесут только вред!

Павел Алексеевич ехал медленно, сам не зная еще, что делать дальше. И вдруг увидел человека без головного убора, в командирской гимнастерке, стоявшего в общем строю, среди рядовых. Сутулился, стараясь скрыться за чьей-то спиной. На петлицах — невыгоревшие следы кубиков.

— Ко мне! — приказал генерал.

Тот подошел, вытянулся.

— Звание?

— Старший лейтенант.

— Прячешься? Вдвойне трус… Расстрелять! — круто повернул коня, обратился к строю. — Искупите свою вину кровью! Сейчас, в этом бою. Ни шагу с этого места!.. Вечером приедет прокурор, разберется. А теперь — окапывайтесь!

Оставил с мотострелками взвод конников, сам поехал назад, в штаб. Навалилась вдруг тяжелая, каменная усталость…

Подскакал командир эскадрона:

— Товарищ генерал, этих двух как? Шлепнуть?

— Не шлепнуть, а расстрелять, — поправил его Белов, — Отправьте арестованных в трибунал. Командира полка — немедленно ко мне.

— Слушаюсь! — лихо козырнул эскадронный.

7

Переправившись через Днестр, корпус несколько дней двигался на север. Павлу Алексеевичу был понятен этот маневр. Немецкие войска глубоко вторглись на территорию Украины и нависли над правым крылом Южного фронта, создавая угрозу окружения. Командование перебрасывало туда кавалеристов — наиболее подвижное и боеспособное соединение.

24 июля генерал-полковник Черевиченко вызвал Белова в Котовск. Штаб армии разместился на окраине города, в небольших домиках среди садов. Но пахло там не созревающими яблоками и не цветами, пестревшими в палисадниках: едкий запах гари стойко держался в воздухе. Среди зелени столбами поднимался в нескольких местах черный дым — недавно город бомбили немцы.

Вместе с Беловым приехал в штаб армии командир 48-го стрелкового корпуса генерал-майор Малиновский. Человек рослый, могучего телосложения, Родион Яковлевич сидел, навалившись грудью на стол. Хмурился, слушая командарма. Генерал-полковник Черевиченко ставил наступательную задачу. А с чем наступать? В боях под Кишиневом 48-й стрелковый понес такие потери, что теперь отходил, едва сдерживая фашистов.