– Да, именно так я и поступлю, – сказала себе Элизабет.

Она сделала несколько шагов по одной из дорожек, склонив голову к плечу и прислушиваясь. Нет, это все-таки очень странно, что ни из одного из туннелей не доносится никаких звуков. Выбор было бы легче сделать, если бы варианты хоть чем-нибудь отличались друг от друга.

«Но тропки все равно неодинаковые, – размышляла Элизабет. – Все они ведут в разные места, каждая в свое. Я просто пока не знаю, куда именно». Если хорошенько подумать, то ясно, что это всего лишь приключение и бояться совершенно нечего. Когда она пройдет по туннелю – какой бы ни выбрала, – то найдет кого-то, кто поможет ей добраться до дома.

В конце концов, именно так все и устроено в Новом городе. Все люди – часть одного сообщества, и неважно, что они, возможно, никогда не встречались друг с другом прежде. Элизабет знала наверняка: стоит ей упомянуть имя папы, и люди тут же поспешат ей на помощь. Так случалось всегда, когда они отправлялись за покупками, или в ресторан, или еще куда-нибудь. Всегда был кто-то, кто кланялся, приседал в реверансе и с жаром повторял: «Да, мистер Харгривс. Как вам будет угодно, мистер Харгривс».

Элизабет живо представляла, как некто распахивает перед ней дверцу кеба со словами: «Пожалуйста, осторожней, мисс Харгривс». Кучер аккуратно прикрывает ей колени пледом, а когда она устраивается поуютней, кто-то другой подбегает, протягивает ей пирожное из ближайшей чайной лавки и говорит: «Я буду весьма признателен, если вы возьмете это, мисс Харгривс», – и Элизабет кивает и спрашивает, что это за магазин, чтобы ее семья позже могла вернуться и купить там что-нибудь в знак благодарности.

При мысли о пирожном у Элизабет заурчало в животе. Ведь сейчас она должна была сидеть в своей карете, подъезжать к дому, готовиться к праздничному обеду!

– Так, Элизабет Вайолет Харгривс, чем скорее ты выберешь, тем скорее будешь дома.

Она встала в центр круга, зажмурилась и вытянула перед собой руку, представив, что это стрелка компаса. Затем начала медленно вращаться и через несколько секунд остановилась. И открыла глаза.

Туннель, на который она показывала, выглядел точно таким же, как остальные. Пожав плечами, Элизабет вошла внутрь.

«Будь осторожна, сестра Алисы! Будь очень, очень осторожна!»

Элизабет не была уверена, действительно ли услышала Голос. Он казался очень тихим и далеким – и одновременно близким и ясным.

Кроме того, она не нуждалась в советах таинственного Голоса, чтобы понимать, что нужно быть осторожной. Она углублялась в темный туннель, а в темноте так просто упасть и удариться.

Элизабет шла осторожно, уверенная, что в любой момент может увидеть свет в другом конце туннеля. Она уже предвкушала, как будет сидеть в кебе. Лакированные туфельки, утром выглядевшие такими нарядными, натерли ей ноги. Они не предназначались для бега. В таких туфельках нужно сидеть за столом, попивая чай, ну или стоять в очереди, чтобы встретиться с Отцами Города. Опуская глаза, Элизабет видела, как та туфелька, которая потеряла цвет, слабо поблескивает в исходящем от входа свете.

«Интересно, как я объясню маме, что с ней случилось», – подумала девочка. Она знала, что никогда не сможет сказать матери правду. Мама ей никогда не поверит – даже если Элизабет проделает тот же фокус со второй туфелькой у нее на глазах.

Мама видит только то, что хочет видеть, а все остальное заканчивается фразой: «Беги поиграй, Элизабет».

На самом деле неважно, расстроится ли мама из-за туфли. Важно желание Элизабет. Когда она думала о мистере Доджсоне и том жутком страхе на лице папы, то чувствовала свирепую радость оттого, что этот Доджсон проведет остаток дней своих на четвереньках, оттирая пятно, оттереть которое невозможно. Это стоит любой взбучки, которую она получит от мамы за испорченную обувь.

Элизабет была так поглощена мыслями о маме, мистере Доджсоне, туфельке, кебе и пирожном, что поначалу и не заметила, как темно стало в туннеле. Очень темно, куда темнее, чем она ожидала. В том направлении, куда она шла, не было никакого света, а когда Элизабет оглянулась, то увидела, что вход в туннель превратился в крохотную точку.

– Но этого не может быть, – пробормотала она, нахмурившись. – Я не могла уйти так далеко.

Она двинулась назад к входу, полная решимости доказать истинность своего утверждения, но светлая точка прямо на глазах съежилась еще больше.

А потом исчезла вовсе.

В той стороне не было выхода.

Ледяной ужас захлестнул ее.

«В какие же неприятности ты вляпалась, Элизабет Вайолет Харгривс?»

Огромную глупость она сделала, погнавшись за каким-то странным незнакомцем только потому, что ей захотелось увидеть его лицо. Тогда это казалось безобидной забавой, минутным развлечением.

А вот теперь Элизабет оказалась в ловушке, в туннеле, далеко-далеко от дома, и путь назад закрыт.

Получается, что двигаться можно только вперед.

Но вдруг она доберется до другого конца и обнаружит, что выхода нет и там? Неужели она умрет здесь, в кирпичной могиле, иссохнув без света и воздуха?

Элизабет сжала кулаки:

– Ни за что!

И зашагала вперед, звонко цокая каблуками. Она вернется домой к маме и папе, и когда окажется там, то поклянется, что отныне и впредь будет вести себя очень, очень благоразумно.

– Я буду такой благоразумной, что меня даже можно будет назвать скучной.

Голос ее эхом отразился от стен и вернулся к ней, вдавившись в уши так, что Элизабет вздрогнула.

Благоразумной, благоразумной, благоразумной, скучной, скучной, скучной…

– Вот именно. Я буду в высшей степени благоразумной. Я всегда буду делать то, что мне говорят, и не стану брать добавку джема за завтраком. Я тактично откажусь от кусочков сахара, которые попытается сунуть мне Хобсон. Я никогда и ни из-за чего больше не стану скандалить. – Она умолкла, размышляя. – Ну, может, только из-за сидения на коленях надзирателя. Не думаю, что это моя обязанность.

И из тьмы ей ответил голос, скрежещущий, как зерно под жерновами:

– Он хочет, чтобы ты это делала, просто потому, что он грязный старик. Когда ты сидишь у него на коленях и ерзаешь, его мертвый жезл вновь оживает.

Элизабет закричала. Просто ничего не смогла с собой поделать. Она ведь понятия не имела, что не одна в туннеле. Потом она рассердилась из-за того, что закричала, – рассердилась на себя, но куда больше на того, из-за кого закричала.

– Кто здесь? – требовательно спросила она самым что ни на есть «харгривским» тоном. Такому тону люди обычно повиновались.

– Да, ему нравится, когда ты вертишься так и этак, и он вдыхает сладкий запах твоих волос, и думает о том, что сделал бы, если бы твои родители вышли из комнаты, – продолжил голос. – О, ему бы очень понравилось, хотя тебе, полагаю, нет. Большинству девочек это не нравится, знаешь ли.

На этот раз голос прозвучал ближе, хотя Элизабет не слышала во тьме никакого движения.

– Кто вы? – повторила она. – Если вы не представитесь должным образом, я не стану с вами разговаривать. Я не обязана стоять здесь и слушать о всяких грязных вещах.

От того, о чем говорил голос, кожа ее покрывалась мурашками, как будто вместе со словами невидимки в уши вползали крохотные омерзительные насекомые.

Конечно, в глубине души Элизабет знала: то, что делает надзиратель, – неправильно. Она не вполне понимала, что именно тут не так, но знала, что от этого чувствует себя плохо, – и этого было достаточно.

Голос хихикнул, и Элизабет отпрянула, потому что смешок прозвучал у самого ее правого плеча – достаточно близко, чтобы ощутить чужое дыхание. Этот голос не был похож на тот, другой Голос, шкодливо влезший ей в голову. Этот голос был жестоким и злобным, резким и скрежещущим. Этот голос никогда не видел солнечного света.

– Но грязные вещи случаются, мисс Харгривс. Грязные вещи, которые творят грязные люди.

Элизабет не обернулась, хотя владелец голоса наверняка стоял очень близко к ней. Она не собиралась доставлять ему удовольствие своим вниманием. Кем бы он ни был, он, очевидно, хотел напугать ее, а она не собиралась поддаваться страху, и точка.