– У меня с этими людьми свои счеты. – Он посмотрел ей в глаза. – Никого другого впутывать не хочу.

– Будь осторожен, – тихо сказала она. – У меня из близких почти никого не осталось. Не хочу еще и тебя хоронить.

– Ты даже не представляешь, как я не хочу себя хоронить, – улыбнулся Карагач. – Не могу обещать, что приду завтра, но обещаю, что все для этого сделаю.

Он поцеловал ее руку и вышел.

В начале Петровки ему удалось поймать спешившего мимо извозчика, который за четверть часа довез его до нужного места. Карагач вышел из пролетки, расплатился.

– Прикажете подождать? – спросил извозчик, ерзая на козлах. – Место нелюдное. Мало ли что.

– Езжай, любезный, ждать не надо, – отпустил его Карагач.

– Ну, смотрите, дело хозяйское. – Мужик неодобрительно покосился, стегнул лошадь и через минуту исчез в темноте.

Длинное приплюснутое здание одиноко стояло на пустыре. Вдали в вечерней полумгле виднелись очертания деревянных домов. В окнах было темно: люди в этой части города ложились спать рано. Жечь свечи считалось баловством. Электричество сюда еще не провели.

Карагач переложил револьвер из кобуры в карман и подошел к складу. У входа стояли две тележки. Он аккуратно обошел их, стараясь не задеть. В щели между дверью и косяком виднелась тонкая полоска света.

Он прислушался. Внутри было тихо.

Немного подождав, Карагач аккуратно открыл дверь и вошел внутрь. Одинокая лампочка освещала сложенные штабелями мешки, ящики и ровные проходы между ними.

Карагач достал револьвер и начал медленно продвигаться вдоль ряда. Он дошел почти до середины, когда внезапно кто-то высунулся из-за ящиков и ударил его сверху по руке, выбив оружие на землю. Из-за мешков выбежали еще двое и набросились на него.

Карагач пяткой ударил одного по колену, тот охнул и ослабил хватку. Освободив руку, Семен впечатал свой кулак в лицо второго. Сзади послышались торопливые шаги.

Карагач обернулся и увидел в двери еще три силуэта. Он нырнул вниз, подхватил свой револьвер с пола и прицелился в одинокую лампочку.

Брызнули осколки, и навалилась темнота.

* * *

Федор Шугарин подошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Он придирчиво оглядел себя в чудом уцелевшем зеркале, застегнул пуговицу воротника, одернул пиджак. Ботинки, собравшие уличную пыль, были единственной деталью, вызвавшей его неудовольствие.

Шугарин достал из кармана газету, оторвал клок, смял, плюнул и начистил обувь. Удовлетворенно кивнув, он вложил ставший грязным клок обратно в газету и сунул в карман.

– Нужна ваша помощь, – негромко сказал он, глядя в зеркало. – Обстоятельства сложились так, что мне нужна ваша помощь. Нет, не мне, а нам. Нам нужна ваша помощь. Да, лучше так.

Он снова одернул пиджак и стал подниматься по лестнице. Через пару минут он сидел на том же стуле, что и Карагач, и чувствовал себя также неловко в присутствии Ольги.

– Мне нужна ваша помощь, – начал он. – В том смысле, что нам нужна. Всем нужна.

– Слушаю вас, – ответила она. – Чаю хотите?

– Я к вам по делу. Не хочу затруднять.

– Вы меня ничуть не затрудняете.

Она добавила воды из кувшина в жестяной чайник и поставила его на керосиновую плиту. Вернувшись за стол, она поставила блюдо с нарезанными ломтями кекса, который принес Карагач.

– Неудобно получается, – стушевался Шугарин. – Гостю полагается с гостинцем приходить, а я с пустыми руками.

– Это от прошлого гостя осталось. Семен принес.

– Карагач? – Шугарин насторожился. – Он что, заходил к вам?

– Да, с полчаса назад.

– Зачем?

– Привычка ходить в гости друг к другу осталась у нас еще со старых времен.

Она заварила чай в изящном фарфоровом чайнике с буколической пастушкой, который резко контрастировал со спартанской обстановкой комнаты. Затем разлила его в две чашки и одну из них поставила перед Шугариным.

– Благодарствуйте. – Шугарин осторожно взял чашку. – Вы Семена давно знаете?

– Несколько лет.

– Как вы познакомились?

– Лида нас познакомила, моя сестра.

– Та самая, что его из банды вытащила?

– Вы знаете его историю? Он не часто ее рассказывает. – Она встала и принесла фотографию с комода. – Это мы в тринадцатом году снимались, еще до войны.

Шугарин взял фотографию и долго рассматривал ее.

– Какие у вас тут кудри длинные. – Он провел пальцем по волосам на снимке. – Очень красиво. Вы извините за прямоту, стрижка это у вас по идейным соображениям? В том смысле, что свободная женщина, без всяких этих буржуазных условностей, или после болезни?

– После тифа, – подтвердила она его догадливость. – Тогда всех брили. Потом я решила, что с короткими волосами удобнее.

– Значит, вас вылечили. Повезло, – вздохнул Шугарин. – А у меня и жена Настя, и дочка Любушка сгорели как свечки. – Шугарин поставил фотографию на стол и вернулся к чашке. – Крепкий какой чай у вас, это я люблю.

– Я тоже люблю крепкий.

Ольга пододвинула ему вазочку с вареньем. Рассказала, что это подарок соседки, у которой сестра живет под Москвой. У нее свой сад с яблоками, грушами, сливами, вишней. Летом вся родня собирается к ней помогать собирать ягоды и варить варенье. После чего разъезжаются по домам с банками, чтобы съесть их зимой и через год собраться снова. Они варили варенье при царе, теперь варят при большевиках. Если придет новая власть, так и при ней тоже варить будут. Надо же куда-то яблоки девать.

– Как, по-вашему, Семен хороший человек? – спросил Шугарин, глядя Ольге в глаза.

– Что вы вкладываете в понятие «хороший»? – Она отставила чашку.

– Разве это не для всех одинаково?

– Я тоже раньше так думала. Когда гимназисткой с идеалами была. Все либо черное, либо белое. Все полутона считала трусостью. Отец надо мной смеялся. Он за свою врачебную жизнь много такого видел, что нельзя отнести либо к одной, либо к другой категории. Сейчас я его очень хорошо понимаю.

– Где ваш отец теперь?

– В Ростове. Городской больницей заведует. Он хороший доктор.

– А человек он хороший?

– Очень.

– Такой же хороший, как Семен?

Пока Ольга обдумывала ответ на вопрос Шугарина, она поправила каждую вещь на столе.

– Если вы меня спросите, идет ли Семен всегда прямым и честным путем? Я не уверена. Доверю ли я ему свою жизнь? – Она посмотрела в глаза Шугарину. – Без сомнений.

– Тогда я спрошу так: пойдет ли он против закона, чтобы помочь преступнику? – задал Шугарин вопрос, который давно его мучил.

– Кто-то из его бывших… коллег? – спросила Ольга, и он кивнул. – Это сложнее. Семен ненавидит предательство. Не знаю, что вам сказать.

Шугарин сцепил пальцы. Он тщательно подбирал слова, чтобы не разорвать ту хрупкую нить доверия, которая протянулась между ними.

– Понимаете, своими действиями он поставил нас в трудное положение. С одной стороны, наверняка он не единственный, кто может опознать Белецкого…

– Белецкого?! – вскрикнула Ольга. – Он в Москве? Его видели?

Шугарин отшатнулся в изумлении:

– Вы знаете Белецкого? Откуда?

– Его банда ограбила поезд, в котором ехала моя сестра. Ее застрелили. Ее и ребенка, которого она носила.

– Вот оно что, – протянул Шугарин, не отрываясь от сверкающих Ольгиных глаз, прекрасных в гневе. – Я так понимаю, помогать Белецкому он не будет.

Ольга горько усмехнулась и покачала головой. Она прошлась по комнате. Руки ее искали дела. Она вернула фотографию со стола на комод, поправила одеяло на кровати, проверила, не вытекает ли керосин из плиты. Шугарин терпеливо ждал, пока она вернется за стол.

– Когда Семен узнал, что Лида погибла, он места себе не находил. Я одно время даже следила за ним, боялась, что он руки на себя наложит. Потом он как-то вдруг успокоился. Пошел в милицию работать, опросил всех выживших после ограбления поезда, нашел украденные вещи, проследил, от кого они получены. Так шаг за шагом он вышел на Белецкого. – Ольга пристально посмотрела на Шугарина. – Я уверена, что Семен приехал не опознавать Белецкого, а пристрелить его как бешеную собаку.