Все медлят в воздухе снежинки:
Им вдруг стало
Друг друга догонять уж скучно.
Проникнуть сквозь завесу тайны
Мирская суета не может:
За ней толпятся боль и радость,
Все, что томило так иль гложет.
Стоп-кадр. Свободы тень.
Застыло в гипнозе снежном мирозданье.
Вернись к себе. Отдохновенье.
На миг хоть – вакуум сознанья.
Идти до дома было не далеко, но Кира распустила шарф и уткнула бутоны в ложбинку на шее, стараясь защитить цветы от холода. Лепестки касались кожи, откликаясь на ритм ее шагов, и казалось, что это прикосновенье чьих-то робких губ. Нежность цветка неожиданно стала причиной ее горьких раздумий: »Как ты не похож на то, что происходит со мной в последнее время…
– Ну, наконец-то, Кирхен, наконец-то! Я уж было собрался оросить те дальние кустики,– от машины отделилась мужская фигура.
…ну , вот хотя бы на это…»
– Решил заехать ко мне в уборную? Так мило с твоей стороны…
– Нет. Конечно нет, Кирхен. Просто это твое сообщение… «Сегодняшний вечер лишь для нас двоих – меня и оперы…». Выходит, я тот третий, который лишний. Знаешь, я вдруг понял, что готов разубеждать тебя в этом снова и снова.
Алик, начинающий полнеть брюнет, не лишенный , правда, внешней привлекательности . . Ныне – помощник депутата, и «наперсточник» в прошлом. Такой вот зигзаг судьбы. Ее коллеги-женщины считают его «неплохим вариантом».
Гость снял куртку, и резкий запах мужского пота заполнил комнату. У Киры мелькнула дурацкая мысль, что шторы могут им пропитаться , и их неизбежно придется тогда выбросить . Она представила, как несет их к мусорным бакам, и бросает там, словно олицетворение Алика и всего неприятного и чуждого ей.
– В ванной свежие полотенца.
– Я воняю? Понял, удаляюсь,– расхохотался Алик.
Какое-то время из ванной доносился звук льющейся воды, затем Алик вернулся в комнату, а с ним вернулся и его запах. Киру ставили на место: никто не собирается мыться, «схаваешь» и так, как миленькая. Гость растекся на диване, гоняя пультом каналы. «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах..» Надо же, живая иллюстрация»,– подумалось ей. На новостном канале повторяли интервью с лидером известной рок-группы, дававшей концерты в их городе: он собирался податься в политику и решил поделиться своими планами с уважаемой публикой. Кира не сдержалась:
– Подонок!
Алик вздрогнул, но быстро понял , что это относится не к нему.
– Ну, и за что ты его так?
– Он причастен к гибели людей, которых я любила.
– А ты люби всех. Так ведь тебя твои попы учат? Всех не убьешь.
В ней все задрожало от обиды . К счастью, раздался спасительный звонок: соседка что-то говорила о необходимости новой детской площадки, что хорошо было бы это обсудить, а потом и «скинуться» на эту затею. Кира отвечала односложно, а когда та положила трубку, сообщила Алику, что вынуждена уехать: ничего не поделаешь – обстоятельства. Ему придется уйти. Захлопнув за ним дверь, Кира распахнула окно. Ветер взметнул полотнища штор : словно наполнил паруса корабля. Сейчас бы на море. Когда человеку плохо, его всегда тянет на море. Может, это память о том прекрасном времени, когда он плавал в утробе матери и знать не знал, что существуют беды. Большая вода шумит, накатывает волны на берег, и они, окатываясь, размывают , уносят твою маленькую, по сравнению с ней, беду. Тогда их с бабушкой отправили к родственникам в Геленджик, и они пробыли там больше месяца. Бабушка сидела на берегу с книгой в руках, но, кажется , так и не перевернула ни одной страницы. А Кира засыпала – так действовал на нее шум волн. Это спасало – когда она спала, то не думала про Костю. Костя – ее старший брат. Было время , они делили на двоих письменный стол, столешница была накрыта оргстеклом , защищающим её поверхность от повреждений. Брат на одном конце стола помещал под стекло фотографии рок-групп, а Кира на другом – изображения похожих на ангелочков девочек, держащих котят, и открытки с цветочками и сидящими на их лепестках нарядными божьими коровками, чем вызывала у него вполне понятное раздражение.
– Малообразованная ты девица, Кира! Вот посмотри, как выглядят твои жуки – кузнечики в естественной среде обитания и при увеличении, – Костя продемонстрировал ей снимок челюстей какого-то зеленого чудовища. У Киры была истерика . Открытки исчезли. Костя хоть и торжествовал, но никогда больше не вторгался в ее мир так неуклюже. Со временем они стали очень близки, несмотря на разницу в возрасте. Брат был ее кумиром : красивый, с блестящим умом, прекрасным чувством юмора и благородством помыслов. У них была своя игра – поэтическая эстафета. Ее придумал Костя : они выбирали сборник какого-нибудь поэта – давалось несколько дней на ознакомление и запоминание – и потом подлавливали друг друга :
Меж тем тоски язвительная сила
Звала покинуть край, где вырос он,
Чужих небес приветствовать светила.
Он звал печаль, весельем пресыщен… – подступала к брату неожиданно Кира. Он замирал , делая вид, что наконец-то затрудняется парировать, а потом кружил ее по комнате:
Будь до конца такой! Не измени
Весне своей, для счастья расцветая.
И красоту, и прелесть сохрани –
Все, что надежда видит в розах мая.
Было невозможно представить, что его может «поймать» одна какая-нибудь женщина или один какой-нибудь город.
– Ты уедешь отсюда когда-нибудь? Правда, что тебе здесь делать?
– Дед говорил, что с презрением к месту, где он родился относится тот, кто ничего для него не сделал, не вложил своего. Я с ним согласен.
– Тогда посади здесь дерево, и вопрос решен…
– Макитра ты маленькая, Кирка!
Лучше бы ты уехал. Лучше бы ты уехал. Лучше бы ты уехал.
Все начиналось, как в той песне: »Мы жили по соседству, встречались просто так…». Семья Майеров жила с ними в одном подъезде. Можно сказать, что она была примером заключенного полюбовно союза между Россией и Германией : русскую сторону представляла мать Милы и ее многочисленная родня, а немецкую – семья отца. По тому , как Милена называла бабушек, можно было без труда догадаться, на чьей стороне ее симпатии : бабушка по отцовой линии была бабкой Магдой, тогда как со стороны матери – бабушкой Верой.
Магда Леопольдовна младшую внучку не признавала:» Вся в свою мать пошла – толстопятая». А вот старшая ,Инесса, пошла «в их породу». К тому же та, желая угодить бабке, довольно сносно выучила немецкий, который Миле, увы, никак не давался. Время от времени бабка Магда одаривала Инессу столь милыми девичьему сердечку безделицами – колечками и сережками, и случалось, делала это в присутствии Милы, нимало не заботясь о чувствах последней. Приподнимая за подбородок лицо «чистокровной арийки», она произносила: «Du bist das Gelbe vom Ei». Кира, однажды присутствовавшая при этом, спросила у подруги :
– Что это она ей сказала?
– Не знаю. Что-то про яйцо…
– Наверно, что у нее голова на яйцо похожа. Ну и злющая у вас бабка – даже Инке гадости говорит.
Мила училась на несколько классов старше, но частенько после школы они вместе возвращались домой часами и никак не могли расстаться : бродили и болтали о том о сем. Однажды Мила вдруг спохватилась и была расстроена, даже напугана:
– Я не успела утром застелить постель.
С Кирой такое происходило частенько, и никаких угрызений совести не вызывало.
– По-моему , не произошло ничего непоправимого.
– Ты не понимаешь. Отец в это время приезжает на обед. Увидит – прибьет…
Тихий молчаливый Отто Генрихович бил дочерей шлангом от стиральной машинки. Возможно, так он давал выход обидам на свою жизнь, в которой все сложилось не так, как у Лео Генриховича – его старшего брата, которым мать без сомнения, гордилась: Лео был начальником чего-то там, «упакован от и до» по словам Инки, и женат на работнице торговли. Отто, конечно тоже был не последним человеком в своей организации, но не излишествовал, и женат был на тете Томе, с которой познакомился, по словам бабки Магды, «в какой-то Богом забытой дыре». Тетя Тома много работала, всегда казалась веселой, потому как без конца сыпала шутками- прибаутками ( иногда совсем не предназначенными для детских ушей), и ненавидела мать мужа : та при встречах всегда разговаривала с сыном исключительно на немецком.
