— Что, если… что, если я хочу этого старого деревенщину?

Трэвис издает сдавленный звук, не сводя с меня глаз.

— Лейн?

— Что, если я хочу его?

— Пожалуйста, Лейн. Пожалуйста, не говори так. Пожалуйста, не проси об этом. Если только ты не всерьез. То есть, правда-правда всерьез. Потому что я поверю тебе. Я захочу большего, чем просто забав в постели с тобой. Я… никогда тебя не отпущу.

Я пытаюсь плечом стереть слезы со щек, но не особо добиваюсь успеха.

— Трэвис, я спрашиваю всерьез. Что, если я хочу этого старого деревенщину?

Его лицо меняется. Глаза полыхают.

— Если ты хочешь его… если ты правда хочешь его… то этот старый деревенщина уже твой.

Я теперь плачу так сильно, что не могу сидеть. Я падаю на постель рядом с Трэвисом, все еще обнимая его предплечье и прижимая к своей груди. Это единственная его часть, к которой я осмеливаюсь прикоснуться, чтобы не навредить его ране.

— Лейн? — зовет Трэвис, поворачивая голову в мою сторону, но по-прежнему лежа на спине.

— Прости. Прости, — я вытираю лицо.

— Почему ты плачешь?

— Потому что я так счастлива.

— Правда?

— Да. Правда.

— Ты же уже знала, что я чувствую к тебе, так?

— Нет! Естественно, я не знала. Откуда мне было знать?

— Думал, это было очевидно. Давно схожу по тебе с ума.

— Давно? Мы были вместе всего пару недель.

— Ну, большую часть этого времени я сходил по тебе с ума. Ты должна была это видеть. Никогда не встречал никого такого храброго, милого и чистосердечного, как ты. Как я мог не влюбиться в тебя? Но я знал, что ты со мной только вынужденно, так что я не думал, что мне дозволено быть с тобой.

— Ну, тебе дозволено, — я сияю, улыбаясь ему сквозь слезы. Наши лица находятся на расстоянии считанных дюймов.

Трэвис тяжело дышит. Его лицо до сих пор влажное, но к нему немного возвращается нормальный цвет.

— Как думаешь…?

— Как думаешь что?

— Как думаешь, я могу поцеловать тебя? По-настоящему?

— Мне бы очень этого хотелось.

Когда я вижу, что он начинает приподниматься, я протестующе верещу.

— Нет! Тебе нельзя вставать. Лежи смирно, и я приду к тебе.

— Я справлюсь лучше, если буду иметь возможность…

— Ты не будешь вставать. Я не собираюсь терпеть укоризненные нотации, если ты слишком активно пошевелишься, швы разойдутся, и у тебя пойдет кровь. Лежи на спине. Я сама тебя поцелую.

Трэвис невнятно бурчит, пока я наклоняюсь над ним. Мои губы замирают над его ртом.

— Ты серьезно ноешь насчет этого?

Он фыркает.

— Милая, если ты меня поцелуешь, я больше никогда в жизни не буду ныть.

Это становится последней каплей.

Я дрожащая и несобранная, но мои губы скользят по его рту. Его губы пересохшие. Они двигаются мне навстречу и не отпускают, когда я пытаюсь отстраниться.

Мое сердце бешено стучит, когда Трэвис поднимает ладонь и удерживает мою голову на месте, чтобы полноценно поцеловать. Его язык скользит по шву между моими губами, а потом он берет мою нижнюю губу своими и чувственно тянет, вызывая водопад удовольствия во всем моем теле.

Я издаю дурацкий гортанный звук и улыбаюсь в его губы.

— Видишь. И так неплохо.

— Неплохо, да? — его ладонь обхватывает мой затылок, и Трэвис улыбается, слегка приподнимая голову для очередного поцелуя. — Целую вечность хотел это сделать.

— Тогда почему не делал? — мне приходится опираться на предплечья, чтобы не переносить вес на его раны. Позиция неловкая, и спина опять болит, но мне абсолютно все равно.

— Потому что я старался держать подобающую дистанцию.

— Подобающую дистанцию! Ты трахал меня.

— Ты думаешь, я не в курсе? Но я продолжал повторять себе, что делаю это лишь потому, что ты меня попросила. Так что я все равно мог сказать, что не брал больше, чем мне дозволено. Но я знал, что если поцелую тебя, то уже не смогу помнить о границах. Ты понятия не имеешь, как я был близок к этому… снова и снова. Я и не знал, что можно хотеть чего-то так сильно, как я хотел поцеловать тебя. Но я знал, что нельзя позволять это себе. Я бы никогда не сумел тебя отпустить.

Я покрываю короткими поцелуями все его губы, подбородок, щеки. Его кожа колючая под моими щеками. Поверить не могу, что мне наконец-то разрешено это делать.

— А теперь тебе и не придется меня отпускать.

— Теперь не придется, — он одаривает меня маленьким сладким поцелуем. — Я люблю тебя, Лейн. Ты это поняла, верно?

— Да. Я поняла. Я тоже тебя люблю.

Его губы снова завладевают моими, язык проскальзывает в рот. Мое тело вибрирует от удовольствия. Оно становится таким глубоким, что завиток наслаждения все туже сворачивается между моих ног, а потом мы резко отстраняемся из-за голоса у двери.

— Я практически уверен, что это не пойдет на пользу пулевому ранению. —

Мак. Он кажется забавляющимся.

Я отстраняюсь от Трэвиса, хихикая, и прячу лицо на его здоровом плече.

Мак входит в комнату.

— Видимо, это означает, что тебе лучше.

— Мне было бы лучше, если бы нам не помешали. Стучать никогда не пробовал? — несмотря на такой ответ, Трэвис не кажется ворчливым. Теперь он покраснел и улыбается как идиот.

— Я просто заглянул проверить пациента и убедиться, что Лейн ничего не надо. И тут еще пес, который отказывается уходить. Все об него спотыкаются.

— О, впусти его, пожалуйста, — говорю я, приподняв голову.

Мак оглядывается назад, словно проверяя, нет ли наблюдателей, затем отходит в сторону, чтобы пропустить пса в комнату.

— Только никому не говорите, что его пустил я.

Пес спешит к кровати и принюхивается к матрасу. Я глажу его, и он бежит к другой стороне кровати, чтобы Трэвис его тоже погладил.

Мак широко улыбается мне.

— Видимо, раз я застал вас целующимися на его больничной койке, все оказалось вполне просто.

Я отвечаю на его улыбку и снова прижимаю предплечье Трэвиса к своей груди.

— На самом деле, не так уж просто, но мы все равно сумели разобраться.

***

В итоге я провожу ночь на кровати рядом с Трэвисом.

Патти, чрезмерно опекающая медсестра, не в восторге от этой ситуации, но мы игнорируем ее грозные предупреждения и делаем, что хотим. Поприветствовав нас, пес вынужден спать за дверью.

Следующим утром я просыпаюсь раньше Трэвиса, и у меня хватает времени сходить в туалет и привести себя в порядок до его пробуждения.

Доктор заглядывает проведать его практически в то же мгновение, когда он открывает глаза, и Трэвис говорит ворчливо и отрывисто во время осмотра и смены повязки.

— Я могу дать тебе аспирин и адвил, — говорит доктор. — Сожалею, но это все, что у нас есть. Если у кого и есть что посильнее, они не делятся.

— Мне нормально, — Трэвису явно не нормально. Он все еще выглядит так, будто ему больно. На самом деле, этим утром ему как никогда дискомфортно.

— Ты не сможешь отправиться в дорогу еще день или два, — доктор выглядит обеспокоенным. — Караван уйдет этим утром, но вы не сумеете пойти с нами.

— Все нормально, — говорю я. — Мы все равно не собирались оставаться.

— Ему нужно, чтобы о нем заботился кто-то еще, помимо тебя.

— С нами все будет нормально, — Трэвис скрипит зубами.

— Я могу остаться, — говорит Мак. Он держался у порога с тех пор, как доктор зашел в комнату. — Как минимум на день или два. Потом нам с Анной надо будет отправляться в Западную Вирджинию.

— А как же Мэйси и Дженна? — спрашиваю я.

— Они передумали. Останутся с караваном.

Это почему-то не удивляет меня, поскольку эти две женщины не казались такими твердо намеренными присоединиться к Марии, как Анна.

Доктор, похоже, считает, что его работа выполнена, и уходит.

— Куда вы направитесь? — спрашивает Мак.

— О… я толком не знаю. Мы это еще не обсуждали, — я поворачиваюсь и смотрю на Трэвиса. Он серьезно наблюдает за мной. — Может, нам стоит… В горах есть место, где мы какое-то время будем в безопасности. Может, нам стоит вернуться в тот дом. По крайней мере, пока ты не встанешь на ноги. А потом можем решить, что делать.