Лиза чуть прикрыла веки: выходит, ночью ее рассчитывали напугать. Вот только знала ли об этом тетушка?

Размышления прервал протяжный, страдальческий крик. Детский крик. Лиза повернула голову…

- Ты гляди на меня, когда я с тобой разговариваю – так, вроде, по вашим хорошим манерам положено?

Крик повторился снова. Лиза сорвалась с места и кинулась бежать.

Сад был огромен, какого не могло быть в замощенном булыжником и застроенном домами и соборами Лемберге. Господская часть с цветниками и беседкой сменилась огородами, а за теми уж виднелись амбары – оттуда и несся пронзительный жалобный крик.

Кричал не ребенок. Кричала коза. Некрупная козочка лежала на земле рядом с распахнутыми дверями конюшни: видно было, как в стойлах переступают копытами встревоженные лошади. Козочка слабо подергивала стройными ножками, пытаясь подняться, и тут же снова валилась наземь. Вокруг, беспомощно опустив руки, стояли люди.

- Не разродится! – тихим и напряженным голосом говорила Одарка. – Я уж и так, и эдак, никак не дистану цих козлят!

- Мучается животная. Чего уж тут поделаешь. – глухо сказал ражий конюх и потянул из-за голенища нож.

Толстая кухарка тихо заплакала:

- Уж какая козочка была, как звездочка ясная!

Мужик ухватил козу за рога… Козочка выгнула шею, глядя на своего убийцу мутными от невыносимой боли глазами. Конюх горестно вздохнул… и потянулся лезвием к ее горлу.

- Стой! – тонкая, но сильная девчоночья рука ухватила его за запястье.

- Панночка Лизавета? – мужик обернулся.

Все уже знают, кто она такая, хоть и делают вид, что она навроде привидения в усадьбе.

- Воды принесите, и водки. Или самогонки. – едва подобрав платье, она бросилась рядом с козочкой на колени.

- Разве можно – панночке-от? – испуганно пролепетала кухарка.

- Исполнять! – рявкнула Лиза и дворню как ветром сдуло.

Первой вернулась Одарка – рядом с Лизой, заливая колодезной водой распростертый в пыли подол, плюхнулась полная бадейка.

- Вода моя водица, всех болящих сестрица, смой-сполощи все боли и хвори… - едва шевеля губами, чтоб дворня не услышала, что она бормочет, Лиза принялась обмывать тяжко дышащую козочку, каждый раз встряхивая кистями, будто сбрасывая с них расползающуюся по пальцам густую черноту. Раз, другой, третий… Черные, похожие на змей, струи извивались в бадье. - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…

Коза снова слабо мемекнула, приоткрыла глаза… и доверчиво потянулась к Лизиным рукам.

- Сейчас, моя красавица, сейчас, милая, не бойся, я тебе помогу. Лейте! – Лиза подставила руки.

- Чего лить, панночка? – растерянно спросил конюх.

Рядом раздался досадливый возглас, короткий шум – и на руки ей полилась остро пахнущая сивухой жидкость.

- Гора з горою сходится, човен з човном сощепляется, йшла Матерь Божья через поле, несла золоти ключи в приполе… - заговор помогал роженицам, но… разве коза не такая же мама? Может, и не такая же… а все едино! – Держите ее! – крикнула Лиза и не глядя, кто там навалился на бьющуюся на земле козу, запустила руки в воспаленное, дурно пахнущее чрево. Коза снова страшно, дико закричала… - Козлятам-ребятам ворота видкрывати… - перекрывая ее вопль, уже в полный голос зачастила Лиза – поздно скрываться-то! - …На руки брати. Пора-поросла трава, дав пору, як пращура, аминь!

Еще бы Одарка могла тут помочь! Козочка была еще слишком молоденькой, а у Одарки слишком крупные руки! Тонкая девичья кисть скользнула внутрь, во влажное и кровавое, вытянутые пальцы коснулись мягкой шерсти, вот, кажется, попалось крохотное копытце. Помогая второй рукой, Лиза потянула… клубок вывалился на землю и стало ясно, почему козочка не могла окотиться. Козлят было трое – чудовищно переплетенных друг с другом, обвитых нитями пуповины, с жалко завернутыми головенками. Мертвых. Над ними, тая в воздухе, еще слабо клубились золотые нити уходящей жизни. Лишь один козленок слабо, едва заметно дрогнул под Лизиной рукой.

«Да неужто ж я зря старалась!» - яркая как свет, острая как боль, отчаянная ярость ударила в голову, волной прокатилась по всему телу… и Лиза вдруг сгребла эти распадающиеся золотистые нити в горсть, со всей силы швырнув в козленка:

- Живи, меха пучок! – выкрикнула она: золотые нити брызнули с ее пальцев, впитываясь в маленькое беленькое тельце… и принялись снова вытекать из козленка как из сосуда с трещиной. - Не смей помирать! Не дозволяю! – она мгновенным движением освободила козленка от стягивающей горло пуповины и стиснула крохотное бессильное тельце меж ладонями, не давая золотистым лучами покинуть его.

Резко и сильно затошнило, повело голову, стоящая на коленях девушка пошатнулась, едва не падая – и страшная черная воронка распахнулась перед ней, затягивая, как в омут.

Еще пара ладоней легла поверх ее рук, вцепилась – не вырвешься, даже если и захочешь, и знакомый голос зачастил:

- Силой моей укрепляйся, Словом мои залышайся, я тебе ключ, я тебе замок, ангеловыми крылами, Божьим велением, всех святых дозволением – пребудь со мной!

Между сцепленными руками двух девчонок полыхнуло светом – золотым и зеленым. Заиграло лучами меж сплетенными пальцами и погасло, точно впитываясь в козлиную шкурку. Козленочек дрогнул ножками, приподнял слепую головку и едва слышно мемекнул.

- Ты – ведьма! – глядя друг на друга поверх соединенных рук одними губами выдохнули Лиза и Оленька.

Протяжным блеянием на голос своего козленка откликнулась коза-мать.

- Все-все-все, уже все! Радость-то какая, жизнь в дом, счастье в дом! – засуетилась кухарка, ловко извлекая козленка из рук Лизы. Щелкнули здоровенные металлические ножницы, обрезая пуповину. – Козочка, как есть козочка! А ладная какая! – кухарка освободила от слизи нос и рот новорожденной козочки и отерла ее пучком соломы. Конюх подхватил козу-мать и понес ее на солому.

- Манжеты испортили, панночка! – всплеснула руками Одарка. – Ну да ничего, уж я их отстираю, отпарю, будут как новенькие, а панночке пока другие подошью!

Все еще продолжая держаться сцепленными пальцами, Лиза и Оленька поднялись на ноги… Тяжелый взгляд уперся Лизе в затылок. Она обернулась.

Генеральша стояла на дорожке и глядела на нее. За спиной, судорожно комкая платочек, застыла Оленькина матушка, Владимир глядел поверх другого плеча генеральши и глаза у него были совсем безумные и ярко-ярко желтые.

- Ты видела? – оборачиваясь к Оленькиной матушке, страшно прошипела генеральша. – Видела? А мой Кусай умер! Умер! – она повернулась и пошла прочь, со всей силы впечатывая трость в песок дорожки.

Лиза шагнула следом… остановилась… снова сделала шаг…

- Вы приходите, панночка! – подкладывая новорожденную козочку к сосцам мамы-козы, сказал конюх. – Ваша козочка вас ждать будет.

- Моя? – недоверчиво спросила Лиза.

- Чья ж еще! – ухмыльнулся конюх. – После такого кто ж отымет.

- Козу вам жалко! А о людях вовсе не думаете! – вдруг выпалил Владимир и кинулся за генеральшей.

Дом казался пустым, как вымершим. Дом словно затаился. Ждал. Лиза зябко повела плечами: ни весеннее тепло, ни слишком плотное платье не могли избавить ее от ощущения вкрадчивого холода, медленно, постепенно заставляющего неметь ноги, доползающего до колен, леденящего кончики пальцев… Танг! Танг! Танг! В тишине каблуки башмаков стучали звучно и гулко, так что хотелось идти на цыпочках: она и пошла. Неслышно ступая по ковровой дорожке лестницы взлетела в свою комнату и упала в кресло. Задумчиво поглядела на так и не разобранный толком сундук: пожалуй, разумным было бы бежать отсюда… но куда? Никто из опекунов ее не желает – шляхтичам Галицким она в тягость, а тетушка… ее превосходительство сразу невзлюбила. Остаются сиротский приют или нищенство на дорогах.

Дверь как всегда бесшумно распахнулась, и внутрь скользнула Оленька, опять груженая корзинкой и бутылкой.

- Бежать думаешь? – проницательный взгляд голубых глаз уперся в Лизу и сундук. – А козочка?