Почему Мелисса не отвечает ни на одно из моих длинных и проникновенных писем? Почему удалила себя из сетей и поменяла все телефоны? Почему не оставила мне хотя бы зацепку? Хоть какую-нибудь связующую нас нить?

Не может быть Мелисса со мной такой жестокой. Она бы обязательно откликнулась. Дала бы о себе знать.

Может быть, Мелисса не так и сердится на меня? Может, она выключила все телефоны и удалила все аккаунты, чтобы полиция не могла взять ее след? Вдруг она действительно что-то украла? Может, она не связалась со мной и не позвонила, потому что боится, что полиция придет ко мне и найдет здесь что-нибудь важное? Я хватаюсь за эту мысль, как утопающий за соломинку, через которую она тянула самодельные коктейли.

Но что? Книги? Посуду? Эти соломинки да бумажные зонтики?

Я вскакиваю, хватаю с полки первую попавшуюся толстую книгу и распахиваю ее. На старинной гравюре изображено чудовище с песьей головой, за которым лунной походкой, ладони вперед от бедра, ноги не сгибаются в коленях, ступни не отрываются от пола, идут какие-то чуваки. Хотя наверняка эти чуваки – фараоны. И над всеми ними катится-ползет диск луны.

«Надо бы еще раз сходить в Эрмитаж», – эта мысль помогает мне немного успокоиться и провалиться в сон.

А по ночам мне часто снится, как я вскакиваю и бегу ее искать. Почти каждую ночь встаю и выхожу за ней на улицу в темноту. Я, наверное, действую как песьеголовый безумец или безбашенный наркоман в поисках очередной дозы. В надежде на закладки под окнами домов: мозаичный дворик на Чайковского, чугунно-механические ветки в Сангальском саду, кафельный туалет в баре «Саквояж шпионки», нос майора Ковалева во дворах университета. Милые мелочи и достопримечательности, в которые так важно сунуть уже свой нос. «Импрешион – главное в жизни», – по словам Мелиссы. Порой мне просто необходимо вдохнуть через ноздри бензиновый кумар, выпить «закатный» коктейль или уколоться о горящий безумием взгляд бредущего навстречу старика.

Я должен хоть что-то получить внутривенно, хоть какие-то новые впечатления, чтобы снять охватывающую меня боль и ломку по Мелиссе. Мне так тоскливо и одиноко, что я жажду воткнуть в себя иглу одного из шпилей, будто они – поднятые доктором шприцы над горизонтальным телом больной старухи или чахоточного юноши. Этот город в белые ночи и вправду походит на бледное тело умирающего, протянувшего ноги проспектов и руки улиц. На тело зарубленной топором старухи-процентщицы или ее беременной сестры Лисаветы. «Расчленить и выкинуть в реку нахер», – как порой говорит Радий.

В поисках подобных утешений вялой, мотающейся наркоманской походкой я брожу по городу, куда подскажет мне сердце. Я вглядываюсь в облик каждой мелькнувшей на горизонте девушки. Некоторые образы на миг внушают доверие и надежду, и тогда боль отпускает меня, и я чувствую прилив счастья.

Со стороны я похож на тех странных типов, от которых встречные люди шарахаются в ужасе. Я порой прячусь в круглосуточных массажных салонах, притаившихся в полуподвалах за массивными железными дверьми. Как Орфей, я спускаюсь к Эвридике, когда мальчик-зазывала протягивает мне рекламу стриптиз-клуба «Трибунал», ночного бара «Сайгон» или интим-салона «Бангкок». Массаж воротниковой или какой-нибудь еще зоны еще никому не повредил.

А потом можно засесть до самого утра в караоке-баре или ночном клубе. На дискотеках у диджея, если есть такая возможность, и в караоке я то и дело заказываю песню Ирины Отиевой. Песню, в которой она обещала возвращаться в случайных образах и обликах:

Так сплю я или нет?

Впрочем, бывают и другие сны, в которых я по-настоящему счастлив. Бывает, приснится, что мы снова вместе с Мелиссой, и она даже знакомит меня со своей мамой и своей сестрой, вводит в семейный круг, а это значит, что скоро возможны свадьба и счастье.

И тогда я бегу прочь из ночных клубов, бегу прочь, вспоминая, как мы бежали к этнографическому музею, как она брякалась на колени у картин Пикассо или Писсаро в Эрмитаже, где все пространство разобрано на клетки и точки, на мельчайшие частицы… Как мы, запрокинув головы, смотрели на светящиеся в лучах кинопроектора пылинки, словно в планетарии за хаотичным движением больших и малых планет. Мы специально на некоторых фильмах не глядели на экран, а искали смыслы в каких-то второстепенных вещах, а если говорить честно – друг в друге.

– Ты только допусти, – пыталась убедить меня Мелисса, – что мое «я» – всего лишь пылинка, однодневная моль в океане распада. Так стоит ли ревновать и мучить себя из-за такой мелочи? Стоит ли тешить эго властью надо мной? Заметь, ложное эго, потому что над всем властны лишь звезды и только им все подчиняется. И если нам суждено быть вместе, то мы непременно будем, а если нет, то не обессудь…

– Постой, ты только что назвала себя молью? И ты хочешь, чтоб я воспринимал твои слова всерьез?

Я слушал Мелиссу и улыбался, думая, что она такими высокопарными фразами набивает себе цену, пускает пыль в глаза, надувает щеки. Я вспомнил, как мы хохотали всю ночь, потому что она смешно надувала щеки и живот, изображая бегемотика, который проглотил арбуз. Я гладил ее живот и целовал ее раздутые, как у бегемотика, щеки и ноздри.

Сам же я пытался разглядеть в пылинках нечто вроде Млечного пути, с его звездами и галактиками, идущими завихрениями от точки взрыва и света – кинопроектора – до большого экрана, на котором в этот момент показывали фильм о давно исчезнувших цивилизациях. Что-то опять про Древний Египет. И Барбара Брыльска, та белобрысая снегурочка, с которой мы встречали каждый Новый год, бросалась навстречу фараону своим жарким и очень смуглым телом. Темными сосками под прозрачной туникой…

Нет, так больше не может продолжаться! Должно же остаться после нее что-то, кроме этих едва уловимых запахов и нескольких фраз! Не могла она просто так уйти? Исчезнуть из моей жизни навсегда? Взять и разрушить все моментальным решением. Умереть, кануть в небытие.

Для хозяйки квартиры, она же начальница ЖЭКа, которой я задолжал приличную сумму денег за коммуналку, я делаю вид, что устроился в контору. Я даже прикупил кожаный портфельчик в секонд-хенде. Этот атрибут успешной жизни я сдаю в круглосуточно работающий гипермаркет. Запираю в ящичек для сумок и пакетов. Вечером я портфель забираю и иду в дешевую забегаловку. Хозяйка, у которой я приобрел квартиру по социальному найму, видит, что я куда-то хожу, и думает, что деньги скоро будут. Так же думает и мой сосед по лестничной клетке. Он работает в булочной пекарем, поэтому встает раньше всех. Другой мой сосед, сожитель первого соседа, устроился подрабатывать, на мое место, дворником. На самом деле он студент-актер, но много ли заработаешь на лицедействе?

И вот мы собираемся на работу вместе: перемалываем кофейные зерна в кофемолке, варим кофе, мылим шею и лица мыльной пеной. Только чтобы одинаково взбодриться кофеином и отразиться в одинаковом кафеле. Я слышу, как скрипит за стенкой кровать, кофемолка или шея. Глядя в замызганное и заплеванное зубной пастой маленькое зеркальце в ванной, я представляю, как там за тонкой стенкой и зеркалом лицом ко мне и с щеткой в зубах стоит мой сосед. Чистит зубы, а потом и обувь, которая скоро покроется пылью и мукой – читай, трухой человеческих усилий. Иногда, по весне, он даже натирает ботинки гуталином. Я чувствую этот запах на лестнице.