Я спохватился только в тот момент, когда они вышли на остановке, а троллейбус поехал дальше. Но, к счастью, напротив Думы над головой пассажиров раздался треск, водитель открыл переднюю дверь и отправился водружать на место съехавшие с проводов пантографы.

Да она, может быть, уже сегодня наставит нам рога, дружище! Воспользовавшись заминкой, я в ужасе выскочил на улицу и поспешил за ними по Итальянской, к площади Искусств. Потому что развития темы рогоносцев допустить было нельзя…

Но вот она, милая площадь, похожая на сицилийскую или неаполитанскую, с традиционными пиццерией и тратторией. Я уже говорил, что в основе этого города лежит много городов. В основе Итальянской улицы лежит Рим, а в основе Большой Конюшенной – Париж, канал Грибоедова – Венеция, а набережная Невы, если смотреть со стороны реки, – Лондон. И дождь своим шлейфом смахивает картинки одного города, чтобы тут же нарисовать картинки другого. Это такой фильмограф, в котором будто невидимая рука тасует кадры, стоит только поменять угол зрения.

Мелисса была в прекрасном, светло-сером, как мне показалось тогда, почти белом плаще-макинтоше с поясом и в синем берете. Она была как Ева Грин из фильма «Мечтатели». В таком берете, прикиде, должно быть, посещают Гранд-опера в Париже или Ла Скала в Милане. Но преследуемая мной пара, так вырядившись, шла все же не в Ла Скала, а в Михайловский театр, рядом с которым кабак «Бродячая собака», где век назад вертелся и кривлялся Вертинский, маяковал рублеными строками Маяковский, красовалась балерина Красавина, чтобы не сказать плясала Плесецкая.

Да мало ли кто там танцевал, пел и читал на костях уже умерших поэтов в предчувствии музыки, еще не родившейся! Мало ли кто веселился в этом здании. Главное было то, что происходило на улице здесь и сейчас, в тот самый момент, когда я вдруг почувствовал себя взявшей след бродячей псиной. Собакой, семенящей, понурив голову и хвост, за плывущим по другому берегу улицы лебедем. Не охотничьей, не бойцовой, а именно бродячей, которая не может подойти близко из-за страха быть побитой грозным спутником Мелиссы, но которая в то же время не теряет надежды на случайную подачку-ласку.

Как вскоре выяснилось, Мелисса и ее спутник спешили на оригинальную постановку «Лебединого озера». Не знаю, насколько она там оригинальная. Летом, чтобы заманить туристов, всегда пишут «оригинальное», а подсовывают самое традиционное, чтобы мещанин с длинным рублем не был разочарован. Чтобы он знал, что посмотрел что-то оригинальное, даже купив билет на железобетонную классику.

Я не мещанин, я бы с радостью пошел на балет Эйфмана по «Братьям Карамазовым», но я не мог еще раз упустить Мелиссу. Понимая, что большего шанса мне небеса могут не предоставить, я насобирал по карманам денег на билет, чтобы приобрести его у перекупщиков. Так сказать, контрамарку на традиционную галерку на оригинальную постановку «Лебединого озера», которая стоила, должно быть, дороже билета в ложу на «Братьев Карамазовых», если покупать его в кассе.

На галерку мне пришлось продираться сквозь заслоны из швейцаров в красных ливреях и женщин в черных костюмах, которые в своей униформе походили на личных референтов-телохранителей. Они делали все, чтобы отгородить меня от тела Мелиссы, отгоняя все дальше и дальше от партера и вип-лож, туда, на пятый круг лестничного пролета. На галеру галерки, на которой сгорбившись сидят нищие гребцы.

В итоге мне удалось занять полагающееся мне место только к моменту, когда принц Зигфрид отправился на охоту и встретил там королеву лебедей Одетту. А потом, все вы это прекрасно знаете, злой волшебник Ротбарт и его дочь Одиллия изо всех сил старались погубить любовь принца к Одетте. И вот в эту самую минуту, когда на подмостках владетельная королева устроила настоящий бал с выбором невесты для сына и гости плясали разные кадрили: русский танец, затем неаполитанский танец, затем испанский, клянусь, я сам был готов вскочить с места и принять участие в этом славном мультикультурном пати, выступить в качестве соискателя на руку какой-нибудь красотки, да и все зрители, думаю, с радостью стали бы активными участниками бала.

Однако, зачарованные зрелищем, они пока не решались. Такие изящные и чопорные в своих вечерних нарядах, в пиджаках и фраках, они были прикованы к креслам, как к крестам, вплоть до антракта.

Занавес опустился, зажгли свет, и я начал искать глазами Мелиссу, но не нашел ее в этом карнавале-мельтешении. К тому же я забыл взять программку и бинокль. Или монокль, живи мы во времена Тулуз-Лотрека, этого обожателя водевилей и балета. Как говорят в театре, «балет уехал – ебите хор».

Среди этих наслаждающихся вечером и представлением сытых, холеных, одетых во фраки и бабочки буржуа я вдруг почувствовал себя изгоем на этом празднике жизни, злым волшебником, который своим тряпьем и своими дурными манерами хочет разрушить счастье и любовь одной юной прекрасной четы. И в то же время, в простых джинсах и клетчатой рубашке навыпуск, я чувствовал себя яванским колдуном. Я вдруг отчетливо увидел свою роль в этом лицедействе.

Во второй части представления я стал придумывать постмодернистский балет. Я всегда что-нибудь сочиняю, когда смотрю или читаю чужое. И вот я придумал действительно оригинальное постмодернистское либретто, по которому яванский держатель бойцового петуха приезжает с ним в крупный европейский город. В какой-нибудь Лондон с музеем Виктории и Альберта и Альберт-холлом.

Он важно расхаживает со своим бойцом везде, гуляет по городу от Трафальгарской площади до квартала Челси. Он бывает на знатных раутах и высокосветских приемах и везде выглядит этаким модным метросексуалом, у которого вместо маленького кудрявого пуделька под мышкой задиристый боевой петух с хохолком и гигантскими шпорами.

И вот судьба случайно закидывает нашего героя на балет «Лебединое озеро» в Альберт-холле. И там он встречает злого волшебника, колдуна, шамана в перьях, который то и дело выскакивает на сцену и что-то там себе колдует, зачем-то размахивает своими черными огромными крыльями.

Для всех непосвященных действия Ротбарта – архаика, ритуал, фольклор, они не видят никакого смысла в колдовских обрядах, но для нашего героя, знающего о магии не понаслышке, это не сказка, а трагическая реальность. В прошлом году волшебник из соседней деревни также заколдовал его невесту, без пяти минут жену. Заколдовал из зависти и по навету, отчего его невеста быстро слегла и умерла.

Вот она – ирония судьбы. Наш яванец наконец находит своему петуху достойного соперника. Соперника, которому он перед всем своим племенем поклялся отомстить. Соперника, который погубил его невесту и теперь хочет заколдовать Одетту.

Недолго думая, герой вскакивает со своего места в ложе и, легко перемахнув-перепрыгнув через несколько голов, заскакивает в партер со своим яванским петухом.

В Альберт-холле зал устроен как в цирке, сцена там овальная, словно яйцо в поперечном разрезе. Точь-в-точь как ринг для петушиных боев в родной деревне Малайского архипелага.

Наш герой типичный обитатель Явы: худощавый, мускулистый, загорелый, с короткой стрижкой – ни дать ни взять танцовщик кордебалета. По пути он срывает с себя рубаху, повязывает на пояс, и теперь, с голым торсом и в потрепанных штанах, он решительно выскакивает на сцену и, будто кидает перчатку, плюет в лицо колдуна. Так принято у них на Яве – харкнуть своему противнику в рожу посмачнее.

А между прочим, колдун, которому в рожу прилетел плевок, – не просто какой-нибудь заштатный злодей-волшебник, он супер-прима Нью-Йорк-опера, он танцовщик-миллионер, всемирно известная знаменитость, и каждое его па на сцене стоит сумасшедших денег.

Но сейчас прима пребывает в шоке, он не понимает, что происходит. Он вопит, вызывает своего импресарио, требует срочно вызвать еще и адвоката и сверить программку с условиями контракта. И наоборот.