– Здесь автор, вот пусть он и отвечает.

Хайт сделал три шага к микрофону и тут же ответил:

– Пока хочет есть Волк и хотят есть авторы фильма, Волк Зайца не поймает.

Это был мгновенный ответ, и зал разразился хохотом и бурными аплодисментами.

Хайт был человеком с чувством собственного достоинства.

Помню, мы приехали из какого-то города и наш начальник, Веселовский, сказал:

– Ребята, сейчас мы все едем в «Литературку». Надо выступить перед коллективом редакции.

Хайт сказал:

– Нет, я поеду домой.

– Аркадий, – строго сказал Веселовский, – надо!

Аркадий сказал:

– Тебе надо, ты и езжай, а я поеду домой. Мы с тобой о выступлении в редакции не договаривались.

И уехал.

Почему все слушались Веселовского? Потому что все хотели печататься в ЛГ. И Хайт хотел, но он не боялся, что его не будут печатать. Он хорошо работал на эстраде и в кино и мог себе позволить не подчиняться.

Я в то время был просто влюблён в Хайта. Он был остроумным, независимым, здорово выступал и очень хорошо одевался. В то время хорошо одеться было проблемой, но он где-то доставал хорошие шмотки. Довольно высокий ростом, со спортивной фигурой, всё на нём сидело очень ладно.

Одно время с нами на гастроли ездил остроумный и довольно злобный конферансье Альберт Писаренков. Он делал на сцене буриме. Собирал в зале рифмы, на ходу обыгрывал их репликами, а потом на этих рифмах делал три стихотворения, под Маяковского, под Вознесенского и под Евтушенко.

Этот его номер имел бешеный успех.

Мы сели в поезд, направляясь в Киев. Последним пришёл Александр Иванов, самый известный советский пародист. Писаренков что-то пошутил, а Иванов тут же сказал ему:

– Ещё раз так пошутишь, схватишь жида.

Писаренков больше с Ивановым не шутил. Но всех нас в том самом Киеве очень удивил.

Мы жили в гостинице ЦК и обедали там же, в ресторане. И вот все мы, человек семь, сидим за столом, и вдруг Писаренков говорит:

– Спорим, что я спрошу официантку, имела ли она сегодня половые сношения. – Он, конечно, употребил другое слово, но я смягчаю. – И главное, – добавил он, – официантка на меня не обидится.

Кто-то из нас с ним поспорил на бутылку коньяка.

Подходит официантка, и Писаренков нагло говорит ей:

– Скажите, вас сегодня е….?

Мы все оцепенели.

Официантка, видно не поверив самой себе, говорит:

– Что вы сказали?

Писаренков так же громко и разборчиво говорит ей:

– У вас блины сегодня есть?

Официантка говорит:

– Нет, блинов нет, – и дальше, как ни в чём не бывало, принимает заказ.

Мы поставили Писаренкову бутылку коньяка.

Точный психологический расчёт. Официантка не могла себе представить, что кто-то может такое спросить, ей показалось, что она ослышалась, потому и переспросила.

Вот такой был наглый конферансье. А злобный был, наверное, из-за язвы. А может, и наоборот, язва была от злобности.

Хайт, Курляндский и Камов вместе написали восемь выпусков «Ну, погоди!» – до тех пор, пока Камов не подал на отъезд в Израиль.

«Ну, погоди!» имел бешеный успех. Выпускалось множество сопутствующих товаров, всякие майки, кепки с эмблемой «Ну, погоди!».

Я помню, Феликс рассказал мне, что какой-то завод выпустил открывалки для пива с эмблемой «Ну, погоди!». И на деньги от продажи этих открывалок был построен пансионат на Чёрном море.

Авторы не получили ни копейки.

Феликс говорил:

– Ну, хотя бы пригласили просто пару недель отдохнуть. Ни за что. Никому и в голову это не приходило.

В то время в «Клубе 12 стульев» редактором работала жена Арканова, Женя Морозова, а на киностудии «Мосфильм» в кинообъединении Данелии работала редактором жена Горина, Люба Горина.

По этому поводу Хайт сострил:

– Они забыли, что юмор половым путём не передаётся.

В те времена самым главным тамадой в Москве был конферансье Борис Брунов. Не очень искусный конферансье за столом был королём.

Тут он себя не ограничивал темами и острил напропалую. Причём острил хорошо. Помню, праздновался мой день рождения в ресторане ЦДЛ. На ужине были остроумные люди: поэт Михаил Танич, Геннадий Хазанов, Аркадий Хайт и очень остроумный поэт Валерий Шульжик.

Каждый острил, как мог. До тех пор, пока с концерта не приехал Борис Брунов. Это был день 5 мая, а перед Днём Победы Брунов вёл концерты весь в орденах, медалях и значках.

И вот он в этих наградах приехал ко мне на день рождения, сел во главе стола, и дальше говорил он один, все остальные умирали со смеху. Он импровизировал по любому поводу. А в конце шёл его коронный номер. Он говорил тост про каждого сидящего за столом и про каждого ухитрялся пошутить, не всегда в десятку, но всегда смешно.

Вообще, он был, конечно, уникально одарён в юморе, и именно импровизационно.

Однажды на площади Революции к нему подошёл какой-то человек и спросил:

– Как пройти к Большому театру?

Брунов закричал:

– Пошёл вон, шпион!

Когда-то Брунов вёл конкурс артистов эстрады. В нём участвовал молодой артист из Баку Карен Ованесян.

Перед последним туром Брунов сказал Карену:

– Сегодня решается твоя судьба. Или ты станешь лауреатом, или навсегда останешься армянином.

По-моему, смешно. Я как-то спросил Брунова, а встречал ли он кого-то, кто лучше него острил за столом?

Он сказал:

– Только один – Ростропович.

Мне рассказывал мой друг, замечательный баянист Айдар Гайнулин, который лет пять выступал вместе с великим виолончелистом. Они как-то участвовали в концерте для работников ГАИ 10 ноября.

После концерта был банкет, и они, конечно же, выпили.

Потом Ростропович повёз Айдара домой. Они тут же пересекли двойную сплошную. Гаишник остановил их, потребовал документы. Ростропович, высунувшись из окна машины, сказал:

– Дорогой мой, мы только сейчас выступали для работников ГАИ, потом выпили с вашим главным начальником. Провожая нас, он сказал: «Езжайте домой, но только по диагонали».

Гаишник засмеялся и отпустил Ростроповича без штрафа.

К чему это я? А к тому, что однажды на своём дне рождения Хайт повторил номер Брунова. Нас, гостей, было человек двенадцать, и про каждого из нас Хайт сказал репризу. Причём, в отличие от Брунова, все репризы были в десятку.

Мы настолько сблизились с Хайтом, что я даже целую неделю жил у Аркадия на даче в Абрамцеве. За эту неделю мы написали целую пьесу.

Не могу забыть, как я приехал к нему на дачу. Хайт встречал меня со своим маленьким сыном Алёшей. Сынишке было года три.

Хайт попросил меня:

– Скажи ему «Иван Иваныч».

Я сказал Лёше:

– Иван Иваныч.

Лёша очень серьёзно ответил:

– Сними штаны на ночь.

И мы над этим «сними» очень хохотали. Вот такой сюрприз он мне приготовил с сыном.

Написали мы пьесу. Там, на даче, мы её обговорили, а потом я написал первый вариант, а Хайт всё докрутил, делая вариант окончательный.

Я хотел отнести эту пьесу Галине Борисовне Волчек, единственному главному режиссёру, знакомой мне. Но Хайт запретил это делать. Потому что там, в «Современнике», работал его ближайший друг Игорь Кваша и Хайт не хотел, чтобы Кваша принимал его пьесу.

Я же говорю, гордый был.

Вообще, его близкими друзьями были Кваша, Горин, Людмила Максакова. С ними он встречал праздники.

У Максаковой муж был немец, он привозил из-за границы кучу разных лекарств для всех друзей, ну и, конечно, какие-то вещи, сувениры. Его звали Уля. И именно от него нынешняя скандальная оперная дива Мария Максакова. Она когда-то в Юрмале, будучи семилетней девочкой, пела мне песенки. Хорошо, кстати, пела. Ангельским голоском. Чувствовалась наследственность. Бабушка её была знаменитая певица – Мария Максакова.

Однако вернёмся к Хайту.

Однажды Хазанов позвал меня поехать с ним и с Хайтом в дом отдыха «Вороново». Они там писали новую программу, а я просто отдыхал и тоже что-то там писал.