Немалую роль в формировании особенностей лирики вака Камо Мабути, Таясу Мунэтакэ, Рёкана, Кагава Кагэки, Татибана Акэми и Окума Котомити сыграла ее преемственность по отношению к хайку школы Басё, отрицавшей версифицирование по шаблону и требовавшей от поэта прежде всего подлинности чувства. Такие принципы поэтики Басё, как ваби, саби, сибуми, каруми, фуэки рюко высоко ценились поздними мастерами вака, хотя и никогда не интерпретировались в виде догмы.

Характер вака эпохи Эдо раскрывается в сочетании мощной древнеклассической традиции и влияния новой городской поэзии – хайку, шуточных трехстиший сэнрю, комических «сумасбродных песен» кёка. Безусловно, базой для возрождения вака послужила испытанная веками классическая поэтика с ее детализацией «сезонных» образов, рафинированной лексикой и разработанной системой стилистических приемов. Как и стихи их многочисленных предшественников, строфы Мабути, Роана или Кагэки изобилуют хорошо знакомой читателю символикой: аромат отцветающей сливы, шум сосен на ветру, тоскливый зов кукушки, пение соловья, заросшая плющом дверь в хижину отшельника… Часто можно встретить в качестве хонка, «изначальной песни», на которую проецируется образная фактура пятистишия, известные стихотворения из древних антологий. Порой поэт апеллирует непосредственно к любимым авторам прошлого, как, например, в стихотворении Рёкана, сложенном на могиле Сайгё, или в посвящении «Старцу Басё» Кагэки.

Творческое переосмысление традиции постепенно приводит к ослаблению канона. Очень редко в поздней лирике танка встречаются манерные, вычурные стихи, где ажурность формы заменяла бы глубину содержания и любование удачным тропом превращалось бы в самоцель. Наоборот, стилистические изыски, как правило, подчинены задаче создания весомого предметного образа, несущего вполне определенную эмоциональную и смысловую нагрузку. Традиционный набор поэтических приемов остается почти неизменным, но зато используется он подчас в совершенно неожиданном ключе. Так, Рёкан, нередко для контраста, вставляет архаичные тяжеловесные «постоянные эпитеты» макуракотоба в жизнерадостное пятистишие о деревенском празднике или в какой-нибудь дзэнский парадокс.

Острую полемику с придворными блюстителями традиций вака вел Одзава Роан. Он призывал отказаться от слепого следования заданным шаблонам и открыть сердце красоте окружающего мира: «Когда воспаришь мыслью над землей и небесами, когда проникнешь в горчичное зерно, постигнешь суть всех вещей, думы твои сами собой облекутся в стихи… В поэзии нет ни правил, ни учителей!» Тем не менее Роан вовсе не собирался отказываться от канона, видя идеал прекрасного в пятистишиях «Кокинвакасю» и стремясь очистить их от пыли схоластических комментариев.

Каждый из поэтов, отказавшись от буквалистского подражания древним, стремится найти свой угол художественного видения мира, хотя вглядываться в явления ему приходится через призму канона:

Сознание сопричастности тысячелетней традиции вака всякий раз придает строгость и благородство новому эмоциональному всплеску.

В лирике Мабути и Рёкана, Кагэки и Котомити, при всем различии их жизненных позиций, доминирует единый принцип макото – истинности и искренности воспроизведения реальных впечатлений. Уставная лексика, канонические тропы, реминисценции из древних памятников – все это служит лишь средствами живой поэтической экспрессии.

Восхищаясь безыскусной красотой «Манъёсю», утонченностью «Кокинвакасю» и «Синкокинсю», мастера позднего Средневековья стремились направить поэзию танка в новое русло, актуализировать, приблизить ее к современности. Переосмысливая понятия «высокого» и «низкого», «поэтического» и «не поэтического», они заимствовали все лучшее, что могли дать предшественники, но чурались всякого эпигонства.

Кагава Кагэки, уже в четырнадцать лет составивший комментарии к знаменитому изборнику «Хякунин иссю» («Сто стихотворений ста поэтов»), всю жизнь оставался восторженным поклонником хэйанской лирики. Антология «Кокинвакасю» была его настольной книгой, а любимым автором – Ки-но Цураюки. В поэзии золотого века Кагэки искал источник утонченной простоты, которая и составляет главную особенность его собственного стиля. Не случайно его «Ветвь из сада багряника» оказалась едва ли не самой читаемой поэтической книгой прошлого столетия. Поэты «национальной школы» враждебно относились к Кагэки и даже пытались убить удачливого соперника, однако все их интриги только укрепляли позиции школы Кагэки в литературном мире.

Основой основ поэзии Кагэки считал красоту формы, лирическую гармонию. В одном из трактатов он так формулирует свое кредо: «Пятистишие не измышляется искусственно, но выплескивается из сердца, как песня. Можно написать стихотворение, в котором вообще не будет смысла, но оно останется стихотворением. Между тем голая идея, не обличенная в совершенную поэтическую форму, никогда стихотворением не станет… Не стоит искать каких-то особых способов воздействия на читателя. Достаточно описывать подлинные свои чувства. Суть поэзии – в передаче чувства. Если вы потеряете ощущение неповторимого момента, то непременно утратите живость стиха. Большое заблуждение полагать, что изысканности стиля можно добиться, перенесясь духом в заоблачные дали и украсив пятистишие словесными узорами».

Мировосприятие бундзин эпохи Эдо диктовалось культом простоты и естественности. Впрочем, сами поэты вкладывали в одни и те же понятия различный смысл. Для родовитого аристократа Мунэтакэ, как и для баловня судьбы, кумира столичной молодежи Кагэки, досуг в горной хижине мог быть лишь временным отдохновением, если не умозрительной игрой. В то же время для Рёкана – как некогда для Сайгё или Басё – вся мудрость Дзэн воплощалась в фигуре нищего поэта-странника, бредущего по свету в поисках Пути.

Поэты хайку впервые соединили в неразрывное целое понятие естественности и красоты, возведя в ранг «поэтических» такие объекты, которые выглядели кощунственно в глазах придворных блюстителей традиций. И неудивительно, что лирика Рёкана, Акэми, Котомити тоже пестрит образами, почерпнутыми из гущи жизни. Творчеству этих поэтов, воспитывавшихся, как и все их современники, в суровом духе конфуцианского благочестия, присуще трогательное внимание к простым человеческим слабостям и привязанностям. Рёкан вдохновенно описывает свою дружбу с деревенскими ребятишками, которые приглашают его играть в мячик и собирать цветы на лугу. Котомити с умилением любуется и заплаканным младенцем-внуком, и несмышлеными цыплятами, и полевым мышонком. Как тут не вспомнить Кобаяси Исса и многих других мастеров хайку, воспевших в проникновенных строках пичуг, слепней, пауков, блох и прочих тварей земных, которые, как и мы, несут в себе крупицу «сущности Будды». Первозданная простота, завещанная дзэнскими патриархами, придает особый колорит стихам, оживляет городские и сельские жанровые зарисовки.

Тема ухода от мира, добровольного самоограничения и бедности – реальной или воображаемой – проходит через лирику всех представленных в нашем сборнике поэтов. Многие из них пронесли через всю жизнь идеал «поэтической аскезы». Наиболее ярким воплощением этого идеала может служить известная по апокрифам жизнь преподобного Рёкана, проведенная в скитаниях и отшельнической медитации. Рёкан, знаток китайской классики и поклонник антологии «Манъёсю», заслуживший в литературном мире прозвище Великий глупец, представляет идеальный тип дзэнского «просвещенного юродивого», существующего в гармонии с природой и самим собой, не признающего правил и условностей городской цивилизации.