— Товарищ генерал, со временем туго… — начал было Корнилов, но Владимир Степанович перебил его:
— У нас в управлении бездельников нет, со временем у всех туго. Беритесь за дело. Я давно хочу с театрами дружбу завести. Пусть побольше спектаклей про милицию ставят.
Корнилов еще не успел положить телефонную трубку, как зазвонил городской телефон. Снова Грановский.
— Так я напоминаю, Игорь Васильевич, первая репетиция через неделю. В двенадцать. Куда адресовать вам пьесу?
— Пришлите в управление.
Грановский оказался на редкость приятным человеком: молодым — ему было не больше сорока, — красивым, чуть располневшим блондином. Корнилов обратил внимание на очень мягкие, немного женственные черты лица режиссера. Могло даже показаться, что Грановский слишком мягок, безволен. Но его глаза время от времени поблескивали из–под больших очков холодными голубыми льдинками так пронзительно, что наблюдательный человек сразу отбрасывал всякие мысли о безвольности режиссера. И в то же время он был мягким, обходительным…
…Переговорив с режиссером и пообещав обязательно побывать на репетиции, Корнилов пригласил Бугаева.
— Как с поисками, Семен? — спросил он старшего инспектора. — Ты райотдельцев привлек?
— Конечно. Они и сегодня ищут. Я, как узнал, что убитый скорее всего художник, позвонил им. Сказал, чтобы в первую очередь за художников взялись. Вчера–то я не знал этого! — сказал он недовольно. — В два счета бы нашли. Теперь взяли в Союзе художников адреса проживающих в районе. Да ведь, может, он не член союза!
— Хвастун, — усмехнулся Корнилов. — Давай держи связь с райотделом.
Варя, техсекретарь Корнилова, приоткрыла дверь, сказала чуть раздраженно:
— Опять этот Гусельников звонит. Требует приема.
Корнилов вздохнул. Гусельников осаждал его уже месяц. Сначала прислал длинное и вежливое письмо. Чувствовалось, что у автора дрожат руки — буквы были большие и волнистые. Гусельников жаловался на то, что уже два года, как уголовный розыск установил у него в квартире, в настольной лампе, подслушивающее устройство и следит за каждым его словом.
«Нельзя преследовать человека всю жизнь, — писал Гусельников. — Я уже давно стал честным человеком. Три года назад сотрудники стадиона имени Сергея Мироновича Кирова с почетом проводили меня на пенсию. Подарили телевизор и оставили постоянный пропуск на стадион. И вот теперь я снова на подозрении. Почему? Стыдно травить старого, больного и ныне беспредельно честного человека». Заканчивалось письмо просьбой убрать магнитофон из квартиры.
«Что за бред? — подумал Корнилов. — Какой магнитофон, какая слежка? Этот Гусельников явный псих!» Он повертел письмо в руках, не зная, что с ним делать, а потом написал на нем: «В архив».
Но Гусельников продолжал писать. Начальнику управления, в горком партии, в Министерство внутренних дел. И все письма стекались к Корнилову. Он попросил сотрудников райотдела навести справки о К. Гусельникове. Оказалось, что он действительно болен. Несколько лет страдает психическим расстройством. Мания преследования. А двадцать лет тому назад был приговорен к десяти годам заключения за крупные взятки — он работал в отделе учета и распределения жилплощади. Отсидел он семь лет и все последние годы проработал сторожем на стадионе…
И вот теперь просится на прием… Что ему сказать? Как объяснить ему, что никакие магнитофоны уголовный розыск никому не подключает? Как разговаривать с больным? Не принимать? Но он опять будет писать во все концы.
— Ну так что ему сказать? — спросила Варя.
— Пусть приходит! — решился Корнилов. — Позвони, чтобы пропустили ко мне.
Варя удивленно посмотрела на своего начальника и хотела уже закрыть дверь, но Корнилов остановил ее:
— Нет, Варя, он больной человек, еще заблудится в наших коридорах. Сходи–ка за ним сама…
— И–и–и–горь Васильевич, — недоуменно протянула Варя.
— Иди–иди!
Через десять минут Гусельников сидел в кресле перед Корниловым и быстро–быстро моргал длинными белесыми ресницами. Он был высок, тощ, как дистрофик, и вся кожа у него — на лице и на руках — пестрела от крупных рыжих веснушек. Корнилов ожидал увидеть дергающегося психа с шалыми глазами, готового забиться в падучей, но Гусельников смотрел на него осмысленно и спокойно, и походил он скорее на старого доктора, чем на больного.
— Я вас слушаю, — сказал Корнилов.
Гусельников поерзал в кресле, наморщил и без того морщинистый лоб и, весь подавшись к Корнилову, сказал тихо, просительно:
— Уберите магнитофон, товарищ начальник, перед вами как на духу — расквитался я сполна за грехи. Честно живу на свою кровную пенсию… — Он хотел что–то еще сказать, но в это время дверь отворилась и снова вошел Семен Бугаев.
— Разрешите, Игорь Васильевич? — он подошел к столу.
— Что–нибудь срочное у тебя? — спросил Корнилов.
Бугаев пожал плечами:
— Мне Варя сказала зайти к вам.
Корнилов усмехнулся. «Варюха, видать, решила, что с сумасшедшими надо разговаривать вдвоем». Сказал Бугаеву:
— Садись, поговорим вместе. — И, обернувшись к Гусельникову, отрекомендовал: — Это наш работник — старший уполномоченный Бугаев. Я думаю, он нам поможет…
Бугаев удивленно поднял брови.
— Товарищ Гусельников пришел к нам с жалобой на действия уголовного розыска. Обижается, что мы до сих пор следим за ним… Вмонтировали в настольную лампу магнитофон. — Подполковник в упор смотрел на Бугаева. Лицо у Корнилова было серьезное, и только глаза смеялись. — Товарищ Гусельников много лет назад совершил преступление, но стал честным человеком, сейчас на пенсии…
— Истинно так, — кивнул головой Гусельников, — доживаю свой век честно и праведно. Любим сослуживцами. Бывшими сослуживцами.
— Н–н–да, — произнес нерешительно Бугаев и стал медленно потирать подбородок. — Н–н–да, — повторил он, глядя то на Корнилова, то на Гусельникова.
— Поймите, — Гусельников придвинулся вместе с креслом к сидящему напротив Бугаеву, — поймите, молодой человек. — Он положил свои длинные веснушчатые ладони на колени старшему инспектору угрозыска. — Расходовать магнитофонную ленту на мои старческие разговоры с такими же Никчемными стариками, как я, — непозволительная роскошь для уголовки…
Игорь Васильевич улыбнулся, видя растерянность Бугаева. А про Гусельникова подумал: «Интеллигент, интеллигент, а прошлое еще напоминает о себе — вот как он про нас: «уголовка»».
— Я пришел к выводу, товарищ Бугаев, — сказал Корнилов, — что наблюдение за Корнеем Корнеевичем Гусельниковым надо полностью прекратить. Полностью и навсегда, — повторил он с нажимом.
Бугаев сидел с каменным лицом.
— Семен, ты пойдешь сейчас с товарищем Гусельниковым и заберешь передающее устройство. У тебя есть ко мне вопросы?
Бугаев вдруг усмехнулся и отрицательно покачал головой. По тому, как блеснули его глаза, Корнилов догадался, что Бугаев наконец все понял…
— Товарищ начальник, — сказал Гусельников радостно. — Товарищ начальник… Я так благодарен, что вы мне поверили. Я старый, по гроб жизни честный человек…
— Корней Корнеич, — Корнилов встал, — не будем терять время. Садитесь в машину вместе с сотрудником и поезжайте. — И, обернувшись к Бугаеву, сказал: — Семен, одна нога там, другая здесь. Ты мне будешь нужен.
— Товарищ Корнилов! — двигаясь к дверям, причитал Гусельников с умилением. — Какой человек, какой человек!
Как только они ушли, Корнилов вызвал секретаршу.
— Варвара Григорьевна, — начал он строго, — это вы прислали ко мне Бугаева?
Варвара покраснела:
— Игорь Васильевич, сумасшедший же… Мало ли что!
— Старик ведь, — уже мягче сказал Корнилов.
— Все равно, — упрямо сказала Варвара. — Вон в Москве сумасшедший с ножичком ходит…
— Эх ты, Варвара, в уголовном розыске работаешь, а слухами пользуешься!
Варвара вдруг засмеялась:
— Приходится, товарищ начальник. Вы ведь все секреты секретничаете.
Корнилов махнул рукой:
