Власов оторвался от бумаг и вопросительно посмотрел на Корнилова.

— Неужели это тот самый Федяша?

— Ну конечно, — кивнул Игорь Васильевич. — Фамилии менял много раз, а имя оставлял. Было ему в ту пору шестнадцать…

— Значит, сейчас почти семьдесят? — удивленно покрутил головой Власов. — Ну и ну…

— Честно говоря, я думал, люди к старости мудреют… А тут — до таких лет дожил бандитом. Значит, ничего в жизни не понял.

Корнилов рассмеялся:

— Ну, знаете, это как сказать… Не понял! А может быть, понял, да не то, что надо?

Власов опять уткнулся в бумаги.

«…В деле Швейсиндиката также участвовал, печатая документы, и должен был получить определенное количество процента, указывать подробности этого дела считаю излишним, т. к. полное показание уже дали непосредственные участники: Виктор Филин, Петецкий и другие. Знаю, что товар на сумму до 7000 черв. был уже запакован, и провал произошел в то время, когда были поданы подводы для вывоза этого товара со склада. Слышал, что наводчиком по этому делу был Каменко.

7 мая мы должны были получить товар из Швейсиндиката, формальности все соблюдены, и никто не мог думать о провале. Утром я приехал в город, приблизительно в середине дня подошел к рундуку Неходова с тем, чтобы узнать, как обстоит дело с получением товара. Неходов был чрезвычайно расстроен и сказал мне, что в Швейсиндикате только что арестовали Филина, Петецкого и Кашлева–старшего. Что он сам видел, как их посадили в автомобиль. Я и Киевский Бенчик поехали в гостиницу «Балчуг», чтобы предупредить остальных, и встретили их выходящими с вещами. С ними был Федяша Кашлев. Отсюда поехали к Триумфальным воротам, я и Федяша зашли на квартиру Кашлевых, чтобы забрать вещи и уехать с этой квартиры. На столе нашли записку Кашлева–старшего, что он только что был. Никак не могли понять, каким образом он мог бежать, и боялись провокации. С Федяшей отправился на квартиру в Останкино. Федяша Кашлев остался на улице, я пошел в квартиру. Мне открыли дверь, и я увидел, что сзади прислуги стоит милиционер. Сколько было человек в коридоре, я в первый момент не разобрал. Кинулся на улицу, но увидел, что Федяша уже убежал, я остался один и за мной выскочили из квартиры. Рассчитал, что убегать днем под выстрелами в нескольких шагах бесполезно, отстреливаться из имеющегося у меня маленького револьвера, который я ни разу не пробовал, глупо, и решил искать какой–нибудь другой путь. Выбросил из кармана в сторону револьвер и принял вид невинного человека, случайно попавшего в эту квартиру. Постепенно расположил к себе агентов, уверив их, что я совершенно невинное лицо, а сам захватил из буфета соли, а из печки золы, перетер это все в порошок. Случилось так, как я и рассчитал: меня держали до вечера в засаде, и один из агентов повез на извозчике в Центррозыск. Перед выходом он зарядил маленький маузер и все время держал его наготове в руке. Я рассчитал, что если я прямо спрыгну с извозчика, хотя бы и успев засыпать ему глаза, то все равно он раньше успеет выстрелить и в лучшем случае в упор ранит меня, и я не смогу бежать, а потому, выбрав темный переулок, левой рукой бросил ему в глаза золу с солью, а правой схватил за руку. В этот момент раздался выстрел, и пуля обожгла мне только щеку. Агент успел вырвать руку и выстрелил вторично, но я опять–таки оттолкнул его руку и сбросил с извозчика, но вместе с ним упал и сам, т. к. он все–таки успел схватить меня другой рукой. На земле он еще успел выстрелить в меня, после чего я уже захватил в руки дуло и собачку и не дал возможности стрелять. Борясь со мной, агент стал кричать о помощи, сбежалась толпа, и меня препроводили в Центррозыск. Федяшу я больше не видел и о его местонахождении ничего не знаю.

Вдумайтесь в мою жизнь и психику и поймете, что если я выбираю дорогу, то твердо иду по ней и ничто меня не сдвинет, пока я не передумаю, не перерожусь. Сейчас крайне трудно писать о внутреннем переживании: мысль нельзя просмотреть в микроскоп, и Вы вполне правы, если не будете верить».

Константин Николаевич захлопнул папку.

Корнилов спросил:

— Ну что, есть над чем подумать?

Власов кивнул:

— Занимательная штука…

Корнилов вздохнул, сказал с сомнением:

— Занимательная–то она занимательная… Да вот на горькие мысли наводит. Вот откуда ниточка–то тянется! С каких пор! Федяшу Кашлева Панаретов с Бенчиком Киевским приобщили к грабежам с младых ногтей, как говорится. Ну да что теперь сожалеть… — вздохнул он. — Главное, что Федяша Кашлев обезврежен. Ему ведь все равно деться было некуда — под расстрел пошел бы. Но, знаете, Константин Николаевич, сделано только полдела… — И, заметив, что Власов собирается возразить, повторил: — Полдела. Уж вы мне поверьте. Картежники эти чертовы остались. — Корнилов быстро вскочил с кресла и заходил по комнате. Высокий, чуть сутулый, он смешно выглядел в своей полосатой пижаме.

— На какие деньги они играют? — он вдруг осекся, словно споткнулся, и снова сел, отчужденно взглянув на Власова. — Да, да. На какие деньги? — повторил он уже медленно. — У них ведь не по копеечке ставка! Тысячи проигрывают за пару часов… А все эти люди, что машины ворованные покупали? Вы скажете — не все знали, что автомобили ворованные. Согласен. Но большинство–то догадывались, что дело нечистое.

А вы знаете, сколько они Угоеву–старшему за «Волгу» платили? Десять — двенадцать тысяч! А поинтересуйтесь, какая у них у всех зарплата?

— У меня вопрос, собственно, только один: ну а уголовный розыск–то что? — сказал Власов. Он уже знал, что ответит ему сейчас Корнилов. И заранее был согласен с этим ответом, но все–таки задал вопрос.

— Я бы засучив рукава взялся за барыг и приобретателей, — зло сказал Корнилов. — Мое глубокое убеждение — не будь растлевающего влияния этих рептилий стяжательства, меньше бы работы у нас было, у розыска уголовного. Но не хватает нас на все… И на Федяшу Кашлева, и на Кошмарика, и на картежников… Возьмите любое уголовное дело и повнимательнее присмотритесь к тем, кто попадет в поле вашего зрения: вы всегда сможете провести черту, которая отделит преступников — тех, кого по нашим законам надо сажать в тюрьму, содержать в колонии и даже расстреливать, — от остальной шатии–братии, от тех, кто не подпадает под статью уголовного кодекса. И вы думаете, они менее опасны? Нет, нет и нет! Они — это та среда, в которой выросли преступники. Они — это пьянь, хапуги, картежники, скрытые тунеядцы, не преступившие роковой черты. Пока не преступившие! За каждым уголовным делом всегда тянется шлейф. И этот шлейф — боль и забота каждого. И журналистов в первую очередь. Константин Николаевич, ну возьмитесь вы за них! Не о том, как убийцу искали, напишите, об этом писать легко — про тех напишите, до кого мы еще не добрались, про тех, кто за чертой остался. Напишите! Вот проблема! Я вам все материалы дам. — Корнилов смотрел чуть ли не умоляюще.

— Напишу, — серьезно сказал Власов и поднялся. — Обязательно напишу. А сейчас мне пора. Завтра чуть свет покачу на своей старушке в Таллинн. У меня еще две недели отпуска…

— И я завтра в отпуск, — мечтательно произнес Корнилов, крепко пожимая ему руку. — Погрею свои старые кости, покупаюсь.

— Я в командировку еще к вам приеду, — сказал Власов. — Но только, чур, не морочьте мне голову про скучные дела и бухгалтерию. Вон на кого ваша бухгалтерия навела!

Корнилов засмеялся. Подумал грустно: «Еще неизвестно, на каком посту ты меня застанешь, товарищ Власов».

— Вы теперь у нас человек свой. Валерия Фомича так запугали, что бедняга сам прибежал садиться.

Он закрыл за Власовым дверь, прошелся по комнатам.

«Ну что ж, надо собирать чемодан, — подумал Корнилов. — Утром возиться некогда».

Несколько раз звонил телефон.

Селиванов, спросив про здоровье, сказал:

— Генерал вызывал. Просил передать, чтобы ты отдыхал спокойно. Не терзал себя из–за этой истории. — Он кашлянул и, словно нехотя, выговорил: — Ну из–за брата. Приедешь, зайдем вместе к шефу, спокойненько все обсудим…