Ну и когда на заводе плоскогубцы надо было делать, то я за пару часов такое изобрел, что мастер их сразу в карман сунул и ушел. Я подумал — пошел оформлять мне бумагу на разряд. Чувствую, вещичку неплохую сварганил… Потом подошел ко мне один дед. В кепочке замасленной такой, шея тонкая, как у индюка, кадыкастая. Вынул мои плоскогубцы из кармана и буркнул:
— Ты сделал?
Я даже испугался. Неужто напортачил? Кивнул головой, словно язык проглотил. Дед меня своей тощей лапой за рукав зацепил, как клещами, и повел за собой. Приволок на слесарный участок. Подвел к верстаку. Показывает мне деталь. Я уж сейчас и не помню, что это такое было. Перепугался очень.
— Можешь сделать? — спрашивает. Я повертел в руках.
— Могу, — говорю.
Показал мне дед иструмент. Штангенциркуль дал, а чертежей никаких. А сам ушел.
Сколько я бился с этой штуковиной — не помню. Только когда дед пришел, она уже готова была. Посмотрел он, прямо обнюхал всю, только что не лизнул. Сказал:
— На три с минусом.
Обиделся я — страсть. А дед мне и говорит:
— Есть у тебя, парень, к металлу чутье. Иди к нам на завод. Буду из тебя человека делать.
Я ему толкую — в техникуме учусь. На каникулы тороплюсь ехать, рыбу ловить, а дед только рукой махнул: «Знаем мы эти техникумы!»
Пригласил меня к себе начальник цеха. Объяснил, что дед этот вовсе и не дед, а лучший заводской слесарь Григорий Дормидонтович Сайкин. Король слесарей. И уж раз решил тебя в ученики взять, — говорит, — значит, большие надежды возлагает…»
«Какие надежды, — говорю, — когда три с минусом поставил!» Мальчишка я еще совсем был… Начальник цеха посмеялся и уговорил–таки меня…
А все дело решила все–таки тройка с минусом. Обиделся я очень за нее. Подумал — я вам докажу! Честно говоря, на заводской практике мне очень интересно было, — продолжал Корнилов. — Смешно, а даже запах на слесарном участке нравился. Ну а потом, когда видишь, что у тебя что–то получается и товарищи, у которых на контрольной ты иногда примеры списывал, бегут к тебе по каждому пустяку и просят объяснить, как кронциркулем пользоваться, какое сверло ставить, а сверла у них одно за другим ломаются, это тоже что–нибудь да значит для парня, которому шестнадцать лет…
Проработал я на заводе три года. И все с Сайкиным. Ох старик и въедливый был! Но за эти три года сделал из меня человека. И слесаря шестого разряда. Это в девятнадцать–то лет! Вот так–то, Константин Николаевич! Если мы «Волгу» вашу отыщем и ремонт какой потребуется, вы ко мне обращайтесь. Я чинить–то их лучше, чем искать, могу. Правда! Не сомневайтесь.
— Обращусь, обращусь, — нетерпеливо сказал Власов? — Только вы на мой вопрос не ответили.
— Ну, Константин Николаевич, какой вы, право…
— Занудный! — усмехнулся Власов.
— Во–во! Неужели все журналисты такие дотошные? Я тут с три короба наговорил, а вам все мало. Вот вы мне дайте срок… Ну с недельку. Подумаю, поразмыслю — зачем это мне понадобилось в уголовный розыск идти — и вам расскажу. — Он посмотрел на часы. — Ну что? Может, на сегодня хватит? Не пора ли по домам?
— Игорь Васильевич, а не поужинать ли нам вместе? — предложил Власов.
— А действительно, почему бы и не поужинать? — неожиданно согласился Корнилов.
Они вышли на Литейный, остановились в раздумье: куда идти?
— Может быть, поедем ко мне домой? — спросил Игорь Васильевич. — Совсем недалеко, на Петровскую набережную. Только я сейчас на холостяцком режиме. Пока с уголовниками вожусь, дома почти не бываю, а мама у меня болеет.
— Давайте–ка пойдем лучше в «Ленинград»! Зачем вашу маму беспокоить. Кормят там прилично. Вы же знаете, я живу в «Ленинграде», — предложил Власов.
— В «Ленинград»? — с сомнением покачал головой Корнилов. — Что–то мне не очень туда хочется. А вам?
— Пойдемте, пойдемте, я есть хочу.
В ресторане народу было немного. Лишь недалеко от столика, куда сели Власов и Корнилов, ужинала большая шумная компания. Видно, отмечалась какая–то торжественная дата. Скорее всего день рождения, потому что все встававшие с рюмками обращались к сидевшему во главе стола молодому, рано располневшему мужчине, а он церемонно раскланивался и улыбался еле заметной снисходительной улыбочкой, словно он знал что–то такое, о чем никто другой и не догадывался. Пока Власов изучал меню, Корнилов исподволь, незаметно разглядывал компанию, удивлялся, что все собравшиеся за столом, еще молодые люди, как–то слишком рано располнели, огрузнели. У некоторых были глубокие залысины, седина. Два или три — с бородами. Красивая седина, но слишком ранняя…
— С чего бы это они такие лысые? — спросил Игорь Васильевич Власов с некоторым даже сочувствием и показал глазами на компанию.
Власов оглядел их рассеянно, махнул рукой:
— Время нынче не в пример прошлому, рано седеть заставляет… У каждого свои проблемы… — и снова уткнулся в меню.
Подошла наконец официантка. Спросила:
— А вы только вдвоем или кого–то еще ждете?
— Только вдвоем, — ответил Корнилов.
Она раскрыла засаленный блокнот. Приготовилась записывать.
Власов повернулся к Корнилову. Спросил:
— Ваши пожелания, маэстро.
— Давайте, давайте… Я не привередлив. Не заказывайте только осьминогов.
— А что, мне, например, нравятся, — ответил Власов.
— У нас осьминогов нет, — строго сказала официантка.
Она принесла закуски, коньяк. Власов разлил, подвинул Корнилову тарелку с бело–розовой семгой, а Игорь Васильевич все приглядывался и приглядывался к шумным соседям, стараясь понять, что это за люди собрались за праздничным столом. Все они, несомненно, были преуспевающими — об этом говорила и одежда, и богатые туалеты женщин, и дорогие украшения, и, конечно, больше всего манера держать себя — свободная, самоуверенная, но без тени бравады, и, пожалуй, несмотря на шумные выкрики и болтовню, какая–то печать пресыщенности на лицах, даже скуки… Все были приблизительно одного возраста — от тридцати пяти до сорока. И один мальчишка лет пятнадцати.
По мере того как молоденький официант уносил со стола пустые бутылки и приносил новые, шум за соседним столом становился все громче и громче. Теперь уже слышны были обрывки пьяных разговоров.
«Блестящая вещь… Старик на высоте… Эта история с китаянками…» Смех. Понимающий, снисходительный, чуть завистливый. «Бросьте вы классиков… Обернитесь на Андрюшу!» Снова смех. «За Андрея, за Андрея! Тост за Андрея!» Судя по тому, как самодовольно заулыбался сидящий за председательским местом, он и был Андреем.
— Что, понравились вам эти шумные молодые люди? — Власов легонько постучал ножом по фужеру.
— Да нет… просто уж больно они гладенькие, — сказал Игорь Васильевич. — Черт с ними! Не будем отвлекаться…
— Игорь Васильевич, — начал Власов чуть торжественно. — Судьба свела меня с вами… Счастливый случай — кража моей машины…
— Ну вот, опять… Издеваетесь вы надо мной, что ли? — недовольно произнес Корнилов. — «Счастливый случай!» Да мне из–за таких случаев впору в отставку подавать!
— И почему вы такой мнительный? — воскликнул Власов. — Вы обижаетесь без всякого повода… Ну да ладно, кончаю. Игорь Васильевич, я очень рад, очень рад, что с вами познакомился. И надеюсь, мы будем друзьями. За дружбу?
— За дружбу! — улыбнулся Корнилов.
Они сидели в ресторане довольно долго. Корнилов рассказал Константину Николаевичу о том, как ездил на Валаам за матерью. Рассказал про встречу с безногим Алексеем.
— Этому парню надо помочь… Обязательно. Я все время чувствую свою вину.
— Ну вы–то при чем?
— Да знаете… Сейчас думаю, может, надо было тогда все решать по–иному. Тогда помочь.
— Да решали–то не вы, а суд? — запротестовал Власов.
— Верно. А вы что думаете, уголовный розыск не помогает людям?
Но и за разговорами Корнилов нет–нет да и поглядывал на шумную компанию. Бесцеремонность этих людей раздражала его.
Один из бородатых вдруг вскочил с бокалом в руке. Начало фразы потонуло в гуле голосов: «…поэтому, дорогой наш Андрей Андреевич, мы и пьем за тебя, Андрюшка, сволочь…» Бородатый обнял одной рукой Андрея, стал целовать, расплескивая водку.
