В ювелирном магазине Рябинину показывали перстень с натуральным бриллиантом, который он сравнил с фальшивым. Не отличить. Филигранная работа. А это значит, что соучастник ходил в ювелирный магазин и сам видел перстень. Запомнил его. Сделал, не подобрал, – точно такой же не подберешь. Видимо, он инженер. Нет, теперешние инженеры руками–то не очень владеют. Скорее всего, он высококвалифицированный рабочий. Умелец он. При таких–то руках на кой ляд связываться с Калязиной? Ну да – любовь.

– Лида?

– Сережа, уже шесть часов.

– Что–нибудь случилось?

– Утром ты ушел таким странным… Я и решила зайти. Вот билеты в филармонию.

– Идем…

Он уже наскреб кучу информации. Немолодой, безвольный мужчина, умелец. А ведь если немолодых и безвольных в городе много, то умельцев, наверное, можно сосчитать. Возможно, он посещает какое–нибудь техническое общество. Но теперь творящих, сверлящих, колотящих столько, что вряд ли кто их считал и учитывал. Этим путем не найдешь – слепая ветвь. Нужно сменить горизонт.

– Не нравится? – шепнула Лида.

– Ну как же… Бетховен ведь.

– Сережа, это Бах…

В науках – стыки, в допросах – оговорки, в поступках – нелогичности… Калязина поступала только логично. Везде и всегда. Но вот она пришла к прокурору и остановила взглядом часы. Для чего? Чтобы показать Беспалову свои возможности. Для чего? Чтобы прокурор не привлекал к уголовной ответственности, убедившись лично в ее редких способностях. Логично. Но вот она сказала прокурору про носы: якобы их носы похожи. Подобное сравнение могло только рассердить прокурора, что не входило в ее планы. Зачем же сказала? Глупость? Невыгодной глупости Калязина не сделает. Пошутила? Она шутит остроумнее. Тогда зачем же? Только одно… Часы–то электрические. Она тянула время. Кто–то должен был в определенный час отключить электричество. Соучастник. Но отключить ток мог только электрик. Он и есть соучастник? Рябинин знал его – паренек лет двадцати…

– Музыка Баха стала модной, – сказала Лида, отстраняя его от лужи, в которую он хотел шагнуть. – Почему, Сережа?

– Хорошая.

– Она современна. Почему, Сережа?

– Почему?

– Потому что она кажется нам космической. Почему, Сережа?

– Громкая.

– Потому что Бах писал о боге, а бог казался ему великим, как и космос…

Заместитель прокурора города сказал о провокации взятки. Как там?.. «Это сделал человек, который топчется в канцелярии». Запомнилось дословно. Электрик бывает и в канцелярии. Парнишке двадцать лет, и, кажется, студент–заочник. Она могла его подкупить. Но ведь нужен соучастник постоянный, который и часы остановил, и сарай поджег, и цистерну сквасил, и фальшивый бриллиант сделал… Тогда это не электрик. Но человек, который бывает в канцелярии прокуратуры…

– Чай наливать?

– Чай… А что–нибудь твердого?

– Не наелся?

– Чем?

– Сережа, ты же съел целую тарелку котлет, зелени и картошки…

Немолодой мужчина, слабохарактерный, хороший мастер, бывает в канцелярии прокуратуры… Зачем же? Рябинин выспрашивал секретарей, не мелькал ли перед ними немолодой посторонний мужчина. Нет, не мелькал.

А он бывает не только в канцелярии, но и у электрика. Возможно, бывает и в других учреждениях, расположенных в здании. Тогда ясно, почему секретари не считают его посторонним. Он свой. Но тогда, тогда…

– Я… Я сейчас…

Он вскочил, расплескав драгоценный цейлонский чай, и, как человек, опаленный непереносимым светом, пошел в переднюю. Лида бесшумно скользнула за ним.

Рябинин набрал номер петельниковской квартиры:

– Вадим, это ты?

– Разумеется.

– Не на дежурстве?

– Нет, коли с тобой говорю.

– Не спишь?

– Сергей, я не сплю, не ем и не сижу в ванной. Говори, что случилось?

– Вадим, вы за Калязиной приглядывали… Как же она встречалась со своим помощником?

– Сначала у себя на работе через второй ход, а вот потом…

– Когда она входила в наше здание, вы за ней следили?

– Конечно, нет. Она же к тебе шла.

– Вот тут она с ним и встречалась.

– Ты его знаешь?

– Ага.

– Ну так скажи.

– Вадим, это комендант.

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Где–то накопали руды, наплавили металла и наделали струн и труб. Где–то наготовили дерева и наделали скрипок, контрабасов и арф. Где–то и когда–то сидел человек и писал на линованной бумаге кружочки и крючочки. Где–то и когда–то мальчишек и девчонок выучили в определенном порядке нажимать на клавиши, водить смычки и дуть в трубы. Все просто.

Почему же Лида слушала и плакала?

Чем ближе они подходили к дому, тем сильнее въедались сомнения. Логика логикой, но жизнь, пожалуй, наполовину состоит из нелогичностей. И, уже поднимаясь по лестнице, Рябинин пожалел, что вовлек в эту непроверенную акцию и Петельникова, и участкового инспектора, и понятых.

Он позвонил в хорошо обитую, черную, как и костюмы коменданта, дверь. В квартире что–то звякнуло и покатилось, не останавливаясь, через комнату, через кухню… И когда докатилось туда, куда надо, дверь открыли.

Комендант был одет так, как и на работе: чернющий костюм, серая рубашка, мрачный галстук и синие носки домашней окраски. Рябинин тревожно разглядывал косую челку и темные глаза, отыскивая знаки беспокойства или недоумения. Но косая челка косела спокойно, темные глаза не удивились, тонкие бескровные губы ничего не выдали… Петельников и участковый инспектор, привыкшие к немым сценам, стояли тихо. Понятые заглядывали через плечи: что там, не пускают?

И тогда Рябинин уверенно улыбнулся и свободно переступил порог чужой квартиры – комендант не удивился, а ведь должен бы удивиться. Выходит, что ждал.

– Здравствуйте, Александр Иванович. А мы к вам с обыском…

– Ищите, – с готовностью отозвался комендант, отходя в глубину комнаты.

– А где все лежит? – весело спросил Рябинин.

– Вон там, в ящичке.

Рябинин и Петельников переглянулись, ошарашенные признанием. Вместо обыска – добровольная выдача. За один день размышлений найти соучастника и все ценности… Так не бывает. Нет, так бывает только в легких детективных романах. Нет, в детективных романах так не бывает – там закрутили бы. Так бывает лишь в жизни.

– Молодец, – тихо похвалил Петельников.

– На моем месте ты бы догадался раньше…

Ящик платяного шкафа казался сундуком из приключенческих фильмов. Пачки денег, драгоценности, старинное письмо, серебряная посуда… Сразу отыскался перстень с бриллиантом. Завороженные понятые смотрели в сказочное чрево шкафа блестящими глазами, – о подобном они читали только в детективах.

Рябинин считал деньги, разглядывал пробы, определял названия посуды и драгоценностей, писал в протоколе до онемения – и все это время не спускал края своего взгляда с коменданта.

Александр Иванович сидел на задрипанном диванчике и вроде бы не очень интересовался происходящим. Но Рябинина занимало не это – занимало лицо коменданта, на которое легло, как пало с небес, странное выражение, не поддающееся названию. На работе он ходил с другим лицом, словно заштукатуренным его родными известками и цементами. Но почему Рябинин сравнил его с небесами – пало с небес? На нем блаженство, небесное блаженство человека, порвавшего с земными делами. С чего это?

Составление протокола кончилось. Рябинин вспотел от горы написанных им бумаг. Теперь бы отдохнуть, но они решили немедленно приступить к допросу. Проводив понятых и участкового инспектора, Рябинин устало сказал:

– Садитесь, Александр Иванович, к столу…

Круглый шаткий стол посреди комнаты под синтетической скатертью, похожей на клеенку. На тумбочке телевизор старой марки. Заезженная кушетка. Полочка с книгами – одни мемуары да технические справочники.

– Ты глянь на кухню, – перехватил Петельников его взгляд, а может быть, и мысль.

Рябинин пошел быстро, снедаемый любопытством…

Может быть, на кухне была и плита, и раковина, и посуда. Он их не увидел, поразившись не ожидаемой тут картиной. Ему показалось, что он шагнул в нутро гигантского телевизора. Десятиметровая комната имела только пол и кусок потолка – все остальные поверхности были заняты металлом, имеющим самые невероятные формы. На полках, на стеллажах, на крюках, на каких–то рамах висели и лежали моторы и моторчики, гайки и болтики, цепи и шланги, сверла и зубила… Была раковина, к которой примазался столик с чайником и алюминиевой кастрюлей.