Ключ, заходивший в замке, ее не шелохнул – только пропала сонная одурь и та легкость, которая прилила после опавших с ног туфель. Дверь открылась. Калязина слушала – одна пара каблучков, ее… Пока, еще четверть третьего.

– Аделаида Сергеевна, отвезла.

– Ну и слава богу. Теперь можно и кофейку.

Вера захлопотала, стараясь угодить начальнице. Кофе сварила крепкий и огненный. Подала сливки, настоящие, натуральные, привезенные ей из совхоза. Неначатая, сбереженная коробка грильяжа. И тарелочка коржиков, выпеченных своими руками.

– Со сливками? – спросила Вера.

– Лучше с ликером.

– У меня нет…

– Тогда с ромом.

– Тоже нет.

– А какое вино есть?

– Никакого…

– Милочка, на дворе космический век.

Расстроенная Вера не знала, что и делать.

– Я схожу в магазин.

– О, плохой тон. Будем пить черный.

– Черный – так черный.

– Милочка, что у тебя за лак? – Калязина поймала взглядом ее ногти.

– Обычный, – обрадовалась Вера перемене темы и протянула руку.

Аделаида Сергеевна осмотрела ее пальцы – на краску не было и намека. Но до трех оставалось еще полчаса.

– У вас что–нибудь случилось? – неуверенно спросила Вера.

– А заметно?

– Вы какая–то… серьезная.

– Высшая серьезность, милочка, заключается в том, чтобы воспринимать все с усмешкой.

Вера притихла, сбитая со своего вопроса. Ответить подобным афоризмом она не могла, а простые слова, вроде «кушайте печенье», стесненно не шли. Но Аделаида Сергеевна вдруг спросила:

– Веруша, как ты ко мне относишься?

– Такой вопрос…

– Понимаю, что искренний ответ на него получить трудно, но я спрашиваю не из праздности.

– Очень хорошо отношусь…

– Еще бы, я твой шеф, – усмехнулась Калязина.

– Бывает, что и шефов не любят.

– Редко. Интерес друг к другу, милочка, определяется социальным положением людей. Кто выше, тот и лучше. Для подчиненного начальник всегда интересен, а для начальника подчиненный почти никогда не интересен.

– Значит, я вам не интересна? – решилась Вера на вопрос.

– Милочка, тогда бы я не пришла.

– А я вас уважаю больше всех.

– Больше всех, Веруша, уважать надо только себя.

Калязина польщенно улыбнулась.

Иметь последователен, учеников, школу – не мечта ли?

– А как ты, милочка, относишься к органам внутренних дел?

– К милиции? Никак. Хотя… – замялась Вера.

– Что «хотя»?

– Она жизнь мою испортила.

– Каким образом?

Вера украдкой глянула на фотографию молодого человека с напыщенными усиками.

– Я Вам не сказала… Муженек мой сидел.

– И за что?

– Он был директором склада. Приехала однажды ревизия, а у него в бочках вместо подсолнечного масла вода. В мешках вместо сахарного песка речной. Посадили, ну а потом он ко мне и не вернулся…

– Вот, милочка, и мне милиция жизнь портит.

– Я об этом читала в газетах, но так и не поняла, за что.

– За что? – воодушевленно удивилась Калязина, доставая сигареты. – За что…

День светлел – он то светлел, то темнел. Сейчас вот светлел. Осеннее солнце прощупывало космы тумана неуверенными лучами. Без четверти три, а день посветлел. Туман, как дым, испуганно поднимался к небу. Возможно, что через пятнадцать минут у нее появится ассистентка не только для сверхчувственных опытов. Как только пробьет три и весь туман уйдет в небо.

– Веруша, нужно жить так, как считаешь нужным.

– А я ничего не считаю…

– Тридцать два года. А пришло к тебе то, что должно прийти к женщине в тридцать два?

– Я и не знаю, что должно прийти к женщине в тридцать два. Замужество?

– Есть у тебя украшения, натуральные, разные, каждый день новые? Есть у тебя одежда, не синтетическая, не копеечная, а шелковая, цигейковая, норковая? Есть у тебя просторная квартира с заказной мебелью от «Интуриста» и телефоном в ванной? Деньги, есть у тебя деньги, не зарплатные, не рублевочки с троечками, а свободные, несчитанные? А есть ли у тебя друг с сильными и нетерпеливыми руками? И в конце концов, есть ли у тебя напитки, вселяющие любовь, радость и фантазию? Я имею в виду ликер, ром и коньяк…

– Такую жизнь я видела только в кино.

– А все, милочка, должно приходить в свое время. Мужчина и деньги в пятьдесят лет нужны? Да. Но это совсем не то, что мужчина и деньги в двадцать – тридцать.

– Ко мне все опаздывает или вовсе не приходит. Телефон и тот звонит, когда я уже звонка и не жду.

Аделаида Сергеевна посмотрела на часы – ровно три. И туман высох.

– Веруша, я помогу: твой телефон будет звонить вовремя.

От просветлевшего ли дня, от горячего ли кофе, от выпавших ли надежд, от всего ли вместе лицо ассистентки скинуло обычную пугливую сухость и порозовело, как яблочко, высвобожденное из тени.

– Аделаида Сергеевна, дайте сигарету…

Закурила она со вкусом, глубоко. И порозовела еще больше, вместе со своим изящным носиком.

– За что? – переспросила Калязина, возвращаясь к задевшему ее вопросу. – А кто я, по–твоему?

– Ученая…

– Официально я врач–эпидемиолог, работающая на полставке в Лаборатории психологии. А неофициально?

– Известный парапсихолог.

– А неофициально я – ведьма.

– Как «ведьма»? – засмеялась Вера.

– Парапсихология у нас идет за чертовщину. И если человек ею занимается, то кто он? Раньше таких, как я, жгли на площадях на медленном огне. Теперь меня сжечь как–то неудобно, вот и пришили уголовное дело.

– Убийство?

– Нет, кражу бриллианта из магазина.

– Разве там украдешь?

Аделаида Сергеевна улыбнулась материнской улыбкой:

– Думала, что застану у тебя мужчину. Не понимаю, почему они тебя не осаждают. Молодая женщина, у которой сексуальные формы сочетаются с наивностью, для них приятнее коньяка.

– Я допустила бестактность? – опечалилась Вера.

– Нет, ты допустила глупость, – пошутила Калязина и посмотрела на часы: двадцать минут четвертого. – Милочка, вызови мне такси…

Пока хозяйка названивала, Аделаида Сергеевна прохаживалась по комнате, разминая уже отдохнувшие, уже засидевшиеся ноги.

Проверка почти кончилась. Мерзлотная тревога обтаяла, потеряв свои угластые очертания. Нет, не пропала и не должна пропадать, потому что тревога – это страж здоровья. На нее, на Калязину, нужны Петельниковы, как волки для популяции зайцев. Рябининых не считаем, покойники не страшны. Петельниковы, то есть волки, догоняют зайчишек слабеньких и задумчивых. Как вот этого молодого человека с пустым взглядом и вздорными усиками, заливавшего в бочки воду вместо подсолнечного масла…

– Аделаида Сергеевна, машина пришла.

Калязина выбросила окурок в форточку, надела плащ и повязала старушечий платок.

– Милочка, запомни наш разговор. И не носи этих тяжелых стародамских бус. Они похожи на перетянутую кишку. До вечера…

Она поехала домой, куда такси добиралось сорок минут, – не езда, а дежурство у светофоров. Рассчитавшись с водителем, Аделаида Сергеевна вошла в парадную, достала ключи, открыла свой почтовый ящик и достала письмо. Прилипший волосок цел, конверт не вскрывали. Теперь его можно и порвать. Раисе Фортепьянцевой оно ни к чему, поэтому кто–то услужливо его забрал и опустил в ящик. Кто–то…

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я (на отдельном листке). Вадим прав, помогает от нервов.

Хочу в сосняке раствориться,

Шишкой упасть на заре,

Медовой смолой прослезиться

И каплей застыть на коре.

Но мгла, как лихая забота,

Ложится на душу мою…

Опять под ногами болото,

В котором безвольно стою.

Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Чем прекрасно детство? Запретными плодами. Ждешь, когда вырастешь и начнешь их рвать. В конце концов, жизнь – это срывание запретных плодов. Есть люди, вроде моей ассистентки, которые предпочитают жевать кислые яблочки, забывая, что в запретных плодах много витаминов. Кстати, запретный плод сладок не потому, что он запретен, а потому, что он сладок.