— О, слава Богу, — я поднимаюсь на цыпочки и снимаю бутылку с полки. — Вы такой хороший хозяин, доктор Соренсен. Спасибо за бухло.
Я направляюсь к ряду выдвижных ящиков под микроволновой печью, предполагая, что в первом из них может быть острый нож, чтобы разрезать пластик, которым запечатана крышка. Но не это лежит внутри.
С правой стороны ящика лежат ручки и блокнот с чистой бумагой.
С левой стороны — несколько сложенных писем, которые получил Джек.
Вверху — письмо от канадского правительства.
Мой взгляд устремляется в коридор, голос Джека все еще слабо доносится до меня сквозь гулкое биение сердца.
Я разворачиваю письмо, датированное семью днями ранее.
Дорогой Джек Виктор Соренсен,
Это относится к вашему заявлению на получение постоянного вида на жительство. По вашему запросу было принято решение. Нам потребуется ваш паспорт, чтобы завершить обработку заявления. Ваш паспорт должен быть получен Отделом гражданства и иммиграции Канады в течение 30 дней с даты получения этого письма. Невыполнение этого требования может привести к отклонению вашей заявки.
После этого я перестаю читать.
Внезапная трещина в моем сердце широко раскрывается, сжимая мне горло и застилая глаза.
У меня скручивает желудок. Я чувствую обжигающий жар, тонкая пленка пота покрывает кожу. Почему вдруг стало так чертовски жарко? У меня возникает непреодолимое желание сорвать с себя рубашку, просто чтобы беспрепятственно почувствовать воздух. Мое сердце рвется на свободу из своей костяной клетки, и на мгновение мне кажется, что я, возможно, погружаюсь в воспоминания, поэтому хватаюсь за столешницу, острый край кварца впивается в рану на моей ладони, пока боль не усиливается и не привязывает меня к настоящему.
— Возьми себя в руки, — шиплю я на себя, складываю письмо и закрываю ящик, пробуя следующий, где нахожу набор маленьких отверток. Трясущейся рукой я беру самую острую и прокалываю пластик, закрывающий колпачок, чуть не порезав другую ладонь в своем отчаянии. В тот момент, когда снимается крышка, бутылка оказывается у моих губ, и я делаю самый большой глоток текилы в своей жизни.
Ожог озаряет мою грудь. Я моргаю до тех пор, пока не убеждаюсь, что слезы высохли. Несколько глубоких, дрожащих вдохов становятся более ровными. Я заставляю себя повторять мантру: ты обещала заставить Джека страдать.
Точно. Я, правда, обещала это. Я хотела возмездия за все те многочисленные случаи, когда он был черствым и жестоким. И еще хуже…
Он сказал, что хочет уйти. На самом деле он сказал это буквально на днях. И скоро Уэст-Пейн будет твоим. Он проиграет и будет скрываться, а ты будешь победителем. Это расплата, на которую ты надеялась. Разве это не то, чего ты хотела?
Наверное…
Я продолжаю говорить себе все это, когда оставляю неиспользованный металлический стакан на столешнице, делаю еще один глоток из бутылки и ухожу прочь. Мое сердце жаждет выйти на улицу, подышать свежим воздухом. Ощутить что-то чистое, вдали от этого запаха новизны, как колючее напоминание о том, что я нахожусь во временном месте, в демонстрационном зале. На самом деле я не обращаю внимания на то, куда иду, когда направляюсь в столовую, но сворачиваю налево. Но мое сердце, должно быть, само знало, потому что оно привело меня в заколдованное, волшебное царство.
В оранжерею.
Вдоль стеклянных стен тянутся ряды белых деревянных полок, каждая из которых заставлена горшками разных форм и размеров. На некоторых полках стоят растения без цветков. Над другими расположены небольшие светильники для выращивания, которые стимулируют распускание бутонов. Изумрудные листья и яркие цветы ниспадают каскадом из корзин, свисающих с остроконечного потолка, облака за наклонными окнами окрашены в оранжево-розовый цвет последними лучами заходящего солнца. Выложенный красным кирпичом пол в елочку ведет к небольшому столу и плетеным стульям в дальнем конце теплицы, где стоит незажженная дровяная печь.
И повсюду синева.
Я знаю не все цветы, но некоторые из них мне знакомы. Есть голубые георгины с коническими лепестками, концы которых приобретают оттенок индиго и фиолетового. Голубые розы, которых я никогда раньше не видела, я провожу пальцами по одной из них, наклоняясь, чтобы вдохнуть ее сладкий аромат. Воздух наполнен ароматом голубого жасмина и белых лилий с оттенками лазурного. И самыми распространенными из всех являются те синие цветы, которые Джек оставил в моем кабинете, сгруппированные в разные оттенки. Немного светлых. Какие-то темные. Какие-то яркие. Где-то бледные. У каждого цветка свой неповторимый цвет, их горшки пронумерованы аккуратно подписанными этикетками.
Я приближаюсь к одной группе цветов, когда мое внимание привлекает движение снаружи, в задней части сада. На мгновение я вздрагиваю. Меня больше всего беспокоит то, что это Хейз. Я наклоняюсь ближе к стеклу и вижу мужчину, но это не агент-мошенник. Он одет в белую куртку с надписью на спине, которую я не могу разобрать, и поднимает что-то с земли рядом с открытой калиткой в заборе под сенью еловых веток. Это свернутый ковер, кремово-белого цвета. Он загружает его в открытый кузов фургона. Ковровая компания «Морнингстар», гласит наклейка на дверях, когда он их закрывает.
— Кража алкоголя, доктор Рот?
Я вздрагиваю и чуть не роняю бутылку, зажатую в руке, шипя проклятия, когда моя вторая ладонь ложится на разбитое сердце.
— Ты сказал, чувствуй себя как дома, — выдавливаю я, мой голос едва ли громче неуверенного шепота.
Джек забирает бутылку у меня из рук и читает этикетку.
— Кажется, тебе не очень хочется остаться здесь, если твоя немедленная реакция — найти самый крепкий алкоголь в доме и пить прямо из бутылки, — говорит он. Ухмылка не достигает его глаз, когда он встречается со мной взглядом. — Возможно, мне придется еще потрудиться, чтобы уговорить тебя.
— Точно… — повторяю я, теряя все слова, когда оглядываюсь на ворота. Они закрываются, и фургон отъезжает. Я наклоняюсь ближе к стеклу. Я, наверное, вообразила этот проблеск чего-то такого, чего Джек Соренсен, конечно, никогда бы не сделал… Но запах в остальной части дома настоящий. Это не запах новой мебели… а ковра…? Я почувствовала это всего минуту назад…
Я поворачиваюсь, чуть не натыкаясь на поднос с голубыми цветами Джека. Он придерживает меня за руку и заставляет отступить на шаг от стола.
— Осторожно, — говорит он. — Эти маки довольно редкие. Мне потребовалось несколько лет, чтобы довести их до совершенства.
Я еще раз бросаю взгляд в сторону ворот, прежде чем встретиться взглядом с Джеком. Тот кирпич, что был раньше, вернулся к моему горлу, решив сдавить мой голос в тисках боли. Глотание не помогает, только усугубляет ситуацию.
— Ты… поменял сегодня ковер? Он был кремовый21? — спрашиваю я, пытаясь контролировать выражение своего лица и придать голосу беспечность.
Джек ставит бутылку текилы на полку и прижимает ладони к краю стола, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть на ворота с тихим и задумчивым «хм».
— Если я скажу «да», приведет ли это к большему количеству краж алкоголя или к меньшему?
Он бросает мне короткую, слабую улыбку через плечо.
Даже те, кто хорошо его знает, посмотрели бы на Джека и никогда не заметили бы множества слабых следов эмоций под его утонченным выражением лица. Беспокойство. Желание. Боль. Возможно, даже страх. Никто другой не смог бы выследить их в его неосвещенных глубинах.
Никто, кроме меня.
Джек переводит взгляд с меня на цветы, потом снова обратно. В уголках его глаз мелькает движение, когда он прищуривается, всего лишь маленький намек, а затем оно исчезает еще до того, как он снова поворачивается к окну. Но для меня этого следа достаточно, чтобы идти по нему.
Я стою в тени его мыслей, когда внутрь пробирается луч света.
И этого мне хватает, чтобы увидеть то, что внутри.
Глава 16
